– Ты что, Перевалов, делаешь это назло мне?! – кричала учительница. Но Ванечка вовсе не собирался делать кому-то назло: ни учительнице, ни себе. Ему-то каково было потеть, сопеть, корпеть, переписывая все снова и снова? Но сколько бы Ванечка ни переписывал заново – толку не было, получалось все хуже и хуже…
И, приступая к написанию письма, Ванечка затаил дыханье: написать грязно было нельзя. Затем он выдохнул из груди воздух и начал:
«Дорогая сестра!» – как говорила Таня, надо было написать просто: Варя. Но Ванечка что-то не доверял Тане и написал по-своему, как понимал, как чувствовал: «Дорогая сестра-тетя Варя, пишет Вам ваш двоюродный брат Ваня…» Написав пару слов, Ванечка поднял голову и задумался: что писать дальше. Дальше надо было писать, как они с Таней живут. И Ванечка написал: «Живем мы с сестрой Таней нормально, учусь я…» Ванечке хотелось написать «хорошо», чтобы выглядеть перед сестрой-тетей лучше. Но внутренне от этого «хорошо» было все же как-то нехорошо, было какое-то смущение, как от неправды. И Ванечка написал: «Учусь я тоже нормально, двоек нет…» Последнее время и правда у Ванечки двоек не было. «Кормят нас три раза в день, – писал дальше Ванечка, – в основном кашей. Каша почему-то всегда синяя, и я ее не люблю…» «А когда каша совсем остынет, если по ней шлепнуть ложкой, то она подпрыгивает, как жаба, – мысленно продолжил Ванечка. Но в письме об этом писать не стал. И приступил к самому главному. – На сладкое нам дают чай с сахаром, конфеты дают редко, только по праздникам, и еще по две карамельки раз в месяц – это мало, но больше не дают…» Ванечка остановился, снова выдохнул из груди воздух и написал самое главное: «Дорогая сестра-тетя, вышли нам два рубля с сестрой на конфеты…» Ванечка перечитал еще раз последнюю строку, подумал, что получилось слишком прямо, даже резко и дописал: «Если можете». Теперь стало помягче.
Ванечка перечитал всё от начала и до конца и остался доволен: письмо получилось без помарок, буквы ровные, можно ставить точку. Ванечка в последний раз обмакнул ручку в чернильницу и только хотел поставить точку, как с пера на месте точки сорвалась целая капля. Когда-то Ванечка Перевалов сразу хватался за промокашку и давил каплю, как клопа, отчего капля тут же превращалась в кляксу, в большого раздавленного паука, и подобные кляксы-пауки часто украшали его тетради. Но на этот раз он проявил максимум выдержки и терпения, не кинулся сразу давить каплю-клопа, а осторожно, уголком промокательной бумаги впитал упавшую чернильную каплю и тем спас письмо. Правда, точка в конце получилась слишком большой, но аккуратной круглой формы, и все как бы к месту – большая точка.
Ванечка терпеливо подождал, когда точка окончательно высохнет. Вложив письмо в чистый конверт, что дала ему сестра Таня, провел языком по полоске клея, обильно смачивая ее слюной, полагая, что если слюнявить больше, то письмо заклеится лучше; соединил стороны путем наложения и мазанул грязноватым рукавом куртки, отчего обильная слюна в соединении с рукавом пошла по письму грязноватыми полосами. Но – увы – сам конверт не склеился, обилие слюны не помогло. И Ванечка еще долго жал на конверт, высушивая его своими горячими от напряжения ладонями.
На этот раз конверт склеился, и Ванечка принялся подписывать адрес, высунув кончик языка, выводил каждую букву, у него даже пот выступил на лбу. Но зато все получилось как надо: лицевая сторона письма выглядела чистой и аккуратной. Ванечка еще раз сверил адрес, взял письмо и понес его через дорогу на почту, опустил в прибитый перед входом почтовый ящик и с облегчением, как после трудного дела, зашагал обратно к детдому.
Встретившись на следующий день с сестрой Таней, Ванечка спросил:
– Сколько будет идти письмо до сестры Вари?
– Дней десять туда и десять обратно… И еще, как Варя напишет: может, сразу, а может, нет…
И Ванечка стал ждать. Ждал и думал о письме он почему-то особенно в первые дни: а вдруг письмо от сестры-тети придет раньше, вдруг оно полетит туда и обратно самолетом… Но письма не было, и постепенно Ванечка стал ждать меньше и как-то совсем про письмо забыл…
– Построение!.. Все выходим на построение…
– На линейку… Линейка, линейка!.. Кому сказано: на линейку!..
– А ну, вылазь из-под кровати, сейчас же в строй… Все на построение, в строй, в строй!..
Наконец, силами всех воспитателей линейка была построена. Все детдомовцы: и те, кто прятался под кроватями, и те, кто засел в туалете – были выстроены в длинном коридоре на линейку.
Из воспитательской, в глубине которой была еще дверь в директорскую, вышел директор детдома – высокий, полноватый мужчина с короткой шеей, ровно переходящей в мощный затылок. Директор подошел к притихшему сразу строю, прошелся по нему не предвещающим ничего хорошего взглядом:
– Как стоишь?.. Стань по стойке смирно!.. – одернул ближайшего воспитанника, который, как показалось директору, стоял излишне вольно.
– Перевалов в строю?..
– В строю, Илья Федорович, – сказала воспитательница Екатерина Ивановна, – вот он…
– А ну-ка выходи сюда, голубчик, стань сюда, перед строем, чтобы все тебя видели, все на тебя посмотрели – какой ты у нас есть… – и директор потянул за куртку, как за шкирку, Ванечку Перевалова из общей линейки и поставил его перед строем рядом с собой.
Ванечка не понимал ничего. Он стоял удивленно и недоуменно, абсолютно не понимая, за что его вывели из общего строя и поставили перед всеми. Двоек последнее время он не получал, каких-то серьезных замечаний от учителей в школе и воспитателей в детдоме в его сторону не было, дурных, скрытых от всех поступков он за собой тоже не помнил… В последнюю неделю у Ванечки Перевалова на редкость все было хорошо, даже с чистописанием… И Ванечка не понимал ничего. Он еще в то время не познал великой народной мудрости, гласящей: «когда все слишком хорошо, жди – плохо»… Ванечка еще не постиг эту мудрость и не ждал «плохо». Он стоял, растерянно и недоуменно поглядывая на смотрящий на него строй, и не находил в нем ответа. Строй тоже глядел на него с любопытством и ожиданием…
– Опозорил он нас, – сказал директор, показывая на Ванечку, но обращаясь к строю. – Всех опозорил: милостыню начал просить в письмах. Вот его письмо!.. нам его переслали.
Ванечке словно плеснули горячим кипятком в лицо: он еще не осознал, не постигнул всего произошедшего, но понял, что письмо, которое он написал красивой молодой женщине, своей сестре-тёте, в руке директора и сейчас он прочитает его перед всем строем… Ванечка готов был провалиться. Но провалиться было некуда: пол держал крепко.
– Так прочитаем, чтобы не быть голословными, о чем пишет своим родственникам наш воспитанник: «А каша почему-то всегда синяя, и я ее не люблю». Ну, не любишь – не ешь, а зачем об этом трубить на весь мир?..
Но читаем дальше: «Конфеты нам дают редко, по две карамели в месяц, это мало…»
Да, немного. А сколько у государства таких, как ты!.. Но читаем финал этого письма: «Дорогая сестра-тётя, вышлите нам два рубля с сестрой на конфеты».
– А грамотность-то какая, Илья Федорович, – сказала воспитательница Екатерина Ивановна.
– Да что нам грамотность – нам конфеты нужны. Но если тебе надо, если тебе мало, если ты голоден, не наелся, почему ты не подошел в первую очередь к нам, к воспитателям, к директору, мы же одна семья, один общий дом. Да подойди ты ко мне, скажи: «Илья Федорович, конфет хочу. Дайте мне два рубля». Да неужели ты думаешь, я бы тебе не дал, или Валентина Сергеевна, или Екатерина Ивановна… Екатерина Ивановна, вы бы пожалели ему два рубля на конфеты?..
– Да что вы, Илья Федорович, стоило ему только подойти и спросить…
– Вот именно!.. Стоило ему только подойти к любому из нас и попросить… А вместо того чтобы подойти и попросить у своего директора или воспитателей, этот кляузник пишет родственникам пасквильное письмо. А мы затем получаем вот такие вот ответы:
«Уважаемый товарищ директор, я, конечно, слышала: в подобных учреждениях детей обкрадывают. Но не до такой же степени, что они пишут письма и просят милостыню!»
Слышали: не до такой же степени!.. Обкрадывают… Опозорил!.. На всю страну нас всех опозорил. Это мы-то вас обкрадываем?.. Я обкрадываю… Екатерина Ивановна, Валентина Сергеевна… Смотреть на тебя, кляузник, не могу!..
Ванечка слушал, но на душе его было совсем не так, как говорил директор, совсем…
И глаза его начали туманиться, заполняясь влагой. Слезы вот-вот покатятся по его щекам перед всем строем. Но он не хотел, чтобы все увидели его слезы, и опускал голову все ниже и ниже. И слезы не покатились по щекам: крупные, они падали прямо из глаз на пол, разбивались на мелкие и расплывались по крашеному полу большими мокрыми пятнами…
Дмитрий БЕЛИЧЕНКО. Моя война
Рассказ
Алексей пожал руку охраннику, расписался и взял ключ. Поздоровался с радостным физкультурником и с хмурым учителем математики. Остановился между этажами, с хрустом свернул пробку и выглотал маленькую коньячную фляжку, тиская рукой гулкие железные перила. Фляжка с грохотом полетела в урну.
– Стоять! Зворыкина!
– Да, Алексей Юрьевич.
– Сюда! Жвачка есть?!
– Мятная, Алексей Юрьевич.
– Давай.
Распространяя вокруг себя мятно-коньячный аромат, учитель истории в сером пиджаке с чужого плеча и в потертых брюках протиснулся в кабинет, закрыв его перед носом возмущенной толпы учеников. До звонка оставалось семь минут…
«…Была у меня такая история. Ученица обществознание собралась сдавать, ЕГЭ. Ей надо было для вуза. А у нее со здоровьем нелады. Сердце там прихватывало. Ну и вообще. Пришел к ней на занятие. С пустыми руками, хотя с ней задачки надо было решать. Распечатать не удалось ничего, потому что принтер перекосило, его кошки на пол столкнули, и отломалось там внутри чего-то. А сборника тоже не взял, потому что и тут кошки подсуетились: пометили мне весь решебник, в руки было взять невозможно. Короче, прихожу, а ей опять нездоровится. В кровати лежит, вся такая хорошая. Говорю: “Может, я пойду, если такое дело”. А она: “Нет, у нас расписание, давайте заниматься”. Я на стульчике присел и диктую ей. Она: “Давайте решать варианты, мне нужно готовиться”. Я ей с экрана ноутбука задачи начал показывать. А она: “Мне неудобно глядеть, рядом компьютер поставьте”. Я поставил, а проверять, что она там нарешала, не могу – это через кровать тянуться. Я ей и говорю, – а как, мол, показывать буду. Она говорит: “А вы рядом со мной ложитесь”. Вот как раз отец ее заходит – с рыбалки приехал, рыбы наловил, меня хотел угостить. А мы рядышком лежим. Красота…»