о ж тут удивительного? Забылся под гул авто на берегу Волги, а пришёл в себя где-то на Ниле под стенами сожжённой сельджуками Александрии. Ну и конечно, Питер Брейгель бессмертен лишь для тех, «в ком зреет мозг, не покладая рук…».
Но особое место в «Буколике» занимают послания к Юрию Бекишеву, о чём сам автор сообщает в послании к П. Корнилову, что «Бекишев устал в свой сундучок совать их». Очевидно, об этом следовало бы написать отдельную статью или даже литературоведческое исследование, но до поры заметим лишь, что Бекишев для автора «Буколики» не только друг, но и самый авторитетный учитель, создатель того особого поэтического мира, в совершенство и художественную ценность которого Разумов уверовал давно и окончательно:
«Юра!– кричу под мухой (пара бутылок пива). —
Где ты?!..» Шмелей сдувает голос тоски по другу.
Даже весной в поэтах все атавизмы живы —
дружба и прочий лепет (проще найти подругу).
Увы, сегодня поэту Разумову можно уже вполне серьёзно ответить: «Он вчера не вернулся из боя…» Не вчера, положим, а около сорока дней назад, но что из боя – это уж точно! Просто раньше было легче, ибо воевали вместе, а после недавнего Юриного ухода получается тоже как у Высоцкого – «всё теперь одному»:
Пусто– куда-то смотрят наши с тобой портреты.
Разве что Бродский Рейна так же вот спросит: «Где ты?»
Что мы оставим миру, городу, переулку?..
Бронзовых истуканов? (Писемского не троньте!).
Юра, со мною голубь ест со скамейки булку.
«Без перемен,– Ремарку пишут друзья,– на фронте».
Феномен дружеской привязанности до сих пор до конца не исследован. И, скорее всего, именно поэтому столь часто становится одним из главных позывов к созданию художественных произведений, особенно в литературе – как в прозе, так и в поэзии: «Без перемен, – Ремарку пишут друзья, – на фронте». Наверное, этот последний стих послания, так же представляющий собой привычную разумовскую инверсию, вполне может рассматриваться как классическая метафора скупой фронтовой дружбы. А что ещё напишешь, если не убили? Если рядом с тобою «голубь ест (не клюёт!) со скамейки булку»? Вот когда убьют, то, может быть, к какой-нибудь облупившейся стенке муниципальные рабочие проворно прикрутят мемориальную дощечку. А на истуканов, Женя, я бы не пенял: чай, не член партии и даже, как нынче именуют удачливых «мастеров слова», не «пропагандист». И слава Богу! Твоё назначение, что и у той вон «Нищей старухи» Питера Янса Кваста:
Возле этой старухи тропа заросла
подорожником, Юр, на четыреста миль.
От неё– никакого уже ремесла.
Вот её и обходит здесь каждый костыль.
Судя по имени художника, ясно, что старуха голландская. А Голландия – это не Италия с Грецией, и уж тем паче не Россия, ибо вопреки тысячемильной России «такую страну люди сделали с помощью собственных рук»:
Из земли и навоза, ракушек и мха,
из угля и железа, песка с кирпичом…
Вот и эта старуха от ветра суха,
потому что страну подпирала плечом.
Позабудется плоть этих кариатид.
Утрамбует земля даже имени звук.
Это, Юр, каждый камень тебе говорит
на четыреста миль от старухи вокруг.
Не правда ли, таких старух мы раньше видели только на Руси? И не только видели, но и «предъявляли» их всему миру: вот, дескать, даже старость у нас – значимая часть Родины! А тут какие-то приморские Нидерланды, в которых разве что наш царь Пётр учился ремеслу века три назад… с хвостиком. Но ведь выучился, и окно в Европу при этой выучке прорубил, и флаг российский – сродни голландскому. Да и похожи даже внешне наши новгородцы да поморы на тех же кельтов, фламандцев или каких-нибудь овощеводов из Утрехта, рыбаков из Амстердама или Антверпена. А уж про старух и говорить нечего: голландские и наши – всё равно что сам Разумов с собутыльниками и зимогоры: «тет-а-тет почти»! И эта схожесть тоже вырастает из буколики, из той земли, что собрана «из навоза и кирпича»:
Сверху яблоко свисает. Снизу огурец торчит.
Вот такая вот картина наблюдается в саду,
где буколикою пахнет, где навоз не нарочит.
Ибо овощу полезен,– по которому иду.
Но сотворённая, а потом и подпёртая нами Земля подпирает теперь и нас, заставляя работать не только наши зубы, но и наши мысли (популярный тютчевский конкурс поэзии называется «Мыслящий тростник»):
Вот такая вот картина, засучивши рукава,
кормит старческие зубы, заставляя жить пока.
Жить, как мыслящий папирус или прочая трава,
над которой век за веком проплывают облака.
И практически все послания Разумова к Бекишеву в той или иной степени исходят из двух взаимодействующих субстанций: земли и философии, рабочих фуфаек и книг, истёртого черенком лопаты сатина и литературного критика Дедкова или философа Канта:
Юра, среди фуфаек, наши тщедушны телом.
Мода на них не висла стразом и аксельбантом.
Чёрный сатин истёрся (станет, наверно, белым).
Вдавлена грудь Шекспиром, Босхом, Дедковым, Кантом…
16.1.2013
Юра, как тень Толстого, я бы ходил за плугом,
Кушая хлеб без чая, лапти латая лыком…
2.3.2013
Нам заплетёт трава по щиколотку ноги.
Накормит вишня нас на двести лет вперёд.
Нет, Бекишев, апрель– не повод для эклоги.
(А вот уж и Егор с пилой к себе идёт.)
3.5.2013
Грустно, Бекишев, на грядке посреди торчать укропа.
«Время сбора урожая»,– радиола говорит…
22.9.2013
И там, поди что, мужики сидят себе в снегу.
Из аппарата самогон у каждого течёт.
И каждому в его часах отмеряно «ку-ку».
Там бабы, Бекишев,– и те уже наперечёт.
1.12.2013
Юра, надеть фуфайку просят лопатки тела,
чтобы проверить грабли, да и замок висячий…
23.2.2014
Знаю– вечером краюха упадёт опять в живот.
Знаю– снова мне расскажет пиво сказочную хрень.
Знаю– зёрнышко воскреснет, совершив круговорот.
«Так-то, Юра»,– говорю я из одной из деревень.
26.8.2014
Ю. Бекишеву
Дома опустели и Гриши, и Жени.
И Грише, и Жене пиджак ни к чему.
Пора просыпаться– тебе и сирени,
Тебе и сирени– смотреть в Кострому.
2.5.2014
«Тебе и сирени – смотреть в Кострому». Потому что наши друзья Гриша Кусочкин и Женя Камынин, удостоившийся Лувра костромской художник и автор нашумевшего романа «Человек, который развалил СССР», уже несколько лет как ушли «в ту страну, где тишь да благодать». И остался родом из конца сороковых к весне 2014-го один Юра Бекишев, и вот сирень вдруг воспряла по всей Костроме, как тогда… после войны. Так рассказывают старожилы. Это врезалось в память накрепко. Тоже своего рода буколика. Смена советских земледельческих эпох: крестьянам стали выдавать паспорта и с миром отпускать в город. Многие пошли в институты, в науку и философию, но от земли, от буколики уже было не отвыкнуть!
«Жить, как мыслящий папирус или прочая трава…». В сущности, в этих не обременённых ритмическими изысками стихах заключён главный смысл весьма крупной поэтической книги «Буколика»: постоянно общаясь с землёй и травой, мы сами постепенно осознаём себя неотъемлемой частью этого растущего из земли мира… его мыслящей частью. И сам Разумов, и его друзья Бекишев, Бугров, Кусочкин, Темпачин, Камынин, Пшизов, Корнилов, Зябликов и многие-многие другие – оттуда же, из буколики. Из некоего перманентно развивающегося во времени пространства, вполне отчётливо просматриваемого с пропахшего бензином костромского моста до песчаных молов Египта и заливаемых приливной волной тростниковых каналов рукотворной страны корабелов, землепашцев и художников. Мыслящий папирус, мыслящий тростник, мыслящий Космос…
Литературоведение
Юлия СЫТИНА. О бытовании формулы «2х2=4» в русской классике и о её возможных истоках
Формула 2х2=4 и сегодня воспринимается в массовом сознании как некая элементарная «научная» истина, и потому всякие сомнения на ее счет выглядят странно и вызывающе. Став своего рода эмблемой «рационального» и логического сознания, она порою приводится в укор «иррациональной», лишенной подобной «однозначности» вере, как это делает, например, Владимир Познер в беседе с протоиереем Максимом Козловым в рамках передачи «Не верю! Разговор с атеистом» на телеканале «Спас» [«Не верю!..»: web].
Однако сомнения в универсальной истинности 2х2=4 появились уже давно. Как отмечает Э.В. Ильенков в работе, адресованной широкому кругу читателей еще в 1977 году, за «очевидностью» в данном случае кроется «поистине диалектическое коварство»: «чем “абсолютнее”, чем “безусловнее” и “самоочевиднее” та или другая “абстрактная истина”, тем более серьезного подвоха надо ждать с ее стороны». В частности, 2х2=4 верно лишь тогда, когда «умножению (сложению) подвергаются абстрактные единицы (одинаковые значки на бумаге) или “вещи”, более или менее на них похожие, <…> непроницаемые друг для друга тела. Сложите вместе две и две капли воды – и вы получите всё что угодно, но не четыре». Тем более сомнительны подобные выводы в мире человеческих отношений: «Любой реальный – конкретный – процесс, будь то в природе или в обществе, всегда представляет собой сложнейшее переплетение различных тенденций, выражаемых различными законами и формулами науки» [Ильенков: web].
Замечено это было уже в XIX веке, но тогда еще не представлялось столь самоочевидным. Так, В.Ф. Одоевский в «Русских ночах» пишет о ложности «искусственных систем, которые, подобно гегелизму, начинают науку не с действительного факта, но, например, с