– Вы хотите сказать, что какие бы человеческие споры (или полемические диалоги) ни звучали внутри писателя, самый главный– всегда другой?
– А разве Андрей Тарковский не сказал «уже все умеющему американскому режиссеру», что «теперь ему осталось поверить в Бога»? Если человек не верит в Бога, ему нечего делать ни в литературе, ни в режиссуре. Его удел – половой юмор а-ля Зеленский, а в лучшем случае – фантастика про попаданцев. Последней, кстати говоря, я симпатизирую, но все-таки это не совсем литература. Тут суть-то в том, что обезбоженная литература, за редчайшим исключением, всегда откровенно тупа. А если разобраться, то и исключения, о которых я только что сказал, всегда несут в себе библейские мотивы, хотя бы в силу христианского воспитания автора…
Конечно же, Никита Сергеевич Михалков – не обезбоженный режиссер, это талантливый и очень умный человек, но он словно забыл что-то очень важное и – на мой простодушный взгляд – вдруг стал похож на того Льва Николаевича Толстого, который совсем ни к месту вдруг разговорился на последних страницах «Войны и мира».
Он имеет право на любую форму высказывания?.. Но я спорю не с его правом, а с тем, что я увидел – с формой, точнее говоря, с привнесенной формой, которая в конечном итоге вдруг стала заслонять содержание. Я ошибаюсь, потому что не увидел всего, что хотел сказать Никита Сергеевич?.. Но это не моя проблема, потому что в подобном недопонимании виноват всегда писатель или режиссер, но никак не читатель и не зритель.
Знаете, о какой бы «технике литературы» я не говорил, я не настолько глуп, чтобы заключать все творчество в рамки какой-то «техники» или «теории поля». Для меня они иногда только «костыль», иногда некий компас, но никогда не начальная «точка отсчета»!.. Там, в этой точке, – уже Бог, уже какой-то Большой космический взрыв и величайшая в мире тайна. Я могу (ведь свободен же я!) как-то провоцировать этот взрыв, например, взять орфографический словарь, выбрать три слова наугад и попытаться объединить их в единый текст, но это же игры котенка на подоконнике. А вот когда я возьму идею некоего спора с кем-то, скажу про себя: а вот теперь я тебе все докажу, нехороший ты человек! – и стану доказывать… Вот тогда солнышко и погаснет. И я никогда не стал бы говорить о Никите Сергеевиче Михалкове, если бы не любил того, что он создавал раньше… «Раба любви» и «Утомленные солнцем» очень и слишком разное кино.
– Алексей Николаевич, а может быть, все проще? Может быть, высказать свою гражданскую позицию на телевидении и кино это… примерно то же самое, что стать солдатом в трудную для Родины минуту? Да, Вы уже говорили о том, что генералы не должны ходить в атаку, но может быть, сейчас на календаре снова 1941 год? А то виртуальное творческое «поле», о котором мы с Вами говорили, сейчас изрыто траншеями «информационной войны»?..
– «Штаб закрыт, все ушли на передовую», да? Но ладно бы так, это все было бы более или менее понятно, ведь человеку и людям в целом свойственно попадать в самые отчаянные ситуации. Но ведь на самом деле происходят куда более страшные вещи, потому что «в окопах атеистов не бывает» и небо никогда не станет пустым. Так вот, я говорю о небе, а не об окопах, и я не хочу отдавать это небо другим. Можно задержать дыхание на пару минут, нырнуть на глубину, но что потом? В отличие от правительств писатели, режиссеры и художники не выигрывают войн, они их переносят, понимаете? Художник (художник кисти, слова, образа) не может стать победителем в схватке с другим художником, ведь победить можно только в окопах, но именно тогда небо и пустеет, потому что Бог – не зритель…
– А в солдате Бога быть не может?
– Нет, может. Но суть не в этом, а в том, что всё то ложное, что создано художником, обрушится не в драке с чем-то более человечным, а по-другому и куда более страшным образом.
– Алексей Николаевич, но, на мой взгляд, и Бог может стать воителем. Разве Христос не изгнал торговцев из храма? Все, о чем Вы говорите, это… не обижайтесь, пожалуйста!.. только Ваш личный взгляд, Ваше собственное миропонимание и видение творчества…
– А разве я в самом деле хочу загнать других людей в какую-то клетку придуманных мной законов?
– (улыбается) Нет, конечно. Но все-таки Вы их подталкиваете…
– Я с самой отчаянной болью ненавижу профанацию таланта. Мы с Вами уже невольно коснулись национальной идеи… Я попытался как-то обозначить ее внешний контур, но внутреннее содержание этой идеи, на мой взгляд, состоит в том, что мы должны искать и находить талантливых художников, писателей, учителей, врачей и так далее. Тут суть не в какой-то отвлеченной «самореализации» гражданина – хотя я ни в малейшей степени не отрицаю и ее – но все-таки цель идеи (если она и в самом деле является идеей) все-таки гораздо выше и больше…
– Как звездное небо над головой?
– …и как язык, которым Бог разговаривает с людьми. Этот язык во многом загадочен и непонятен многим людям, но если это так, то как можно назвать талантливой, например, актрису, которая промелькнула в паре сериалов? Талант – не товар, талант – «глас прохлады тонкой», а если кто-то пытается вывернуть это понимание в иную, свою, придуманную им сторону, то это уже нравственное преступление. И кто мне докажет, что, например, разрушение храмов и гонения на церковь после Великой октябрьской социалистической революции меньшее, по сути, преступление?.. Всё всегда повторяется, может быть, в иной плоскости, в иных пониманиях, но сердцевина этого «всего» остается одной и той же на протяжении столетий. Она меняется не так стремительно, как об этом говорят…
Теперь снова об азартном желании генералов по-солдатски пойти в атаку… В фильме «Люди в черном» главный герой, когда положение становится совсем отчаянным, успокаивает своего молодого напарника тем, что, мол, всегда были не менее чудовищные, чем теперь, опасности. То есть всегда были злые инопланетяне, которые грозили уничтожить Землю в самое ближайшее время, и, мол, нечего тут паниковать, коллега. Так было, так есть и так будет.
Опасности есть всегда и везде: в личной жизни человека, в политической и финансовой жизни страны и так далее. Например, я автомеханик по, так сказать, своей основной профессии, и меня всегда интересовала история развития техники, правда, не только автопрома, но и танкостроения, и оружия. Так вот, одна из причин военной катастрофы 1942 года под Харьковом была не только в стратегических ошибках командования РККА, но и в том, что немцы к лету того года успели перевооружить и усовершенствовать свои основные виды танков и знаменитые Т-34 уже не представляли для них критически большой угрозы. Немецкие Т-4 по всем параметрам были равны нашим танкам, а в чем-то даже превосходили их. Ну, а знаменитый танк Т-34-85 появился только в 1944 году. Тут, конечно же, я, «уперев руки в боки», мог бы начать проповедовать – на грани паники: «а они немцев дешевыми танками закидали!» – о недальновидности технического руководства страны, но… Если уж хочешь «проповедовать» и паниковать, то нужно больше знать. Например, знать, как Сталин еще в конце 1941 года ставил вопрос о повышении защищенности Т-34. Но почему это не удалось сделать и почему все-таки получилось только в 1944 году? Оказывается, что технические требования к танкам Т-34 менялись по мере развития немецкой противотанковой артиллерии, а потому и шли с запаздыванием. Ну, а некие отвлеченные мечтания типа «а не сделать ли нам принципиально новый, непробиваемый в принципе и любыми снарядами танк» были не под силу экономике СССР. Примерно те же проблемы были и у немцев, и, в сущности, мало кто понимает, как пресловутый «королевский тигр» добил немецкую промышленность. Итог: исторические события нужно рассматривать в их динамическом развитии, а не подхватывать как горячие блины со сковороды…
– Алексей Николаевич, я, конечно, уважаю Вашу профессию автомеханика, но давайте, пожалуйста, поближе к литературе…
– (улыбается) Уважаемая Ирина Владимировна, как критик – я тот же автомеханик-историк…
– Алексей Николаевич, говорите как писатель. Кажется, эта способность у Вас– врожденная.
– Тогда, да, мне будет полегче… Знаете, все эти мои «не люблю» и «ненавижу» не более чем флажки, за которые, на мой взгляд, не стоит выходить. Эти «флажки» ничего не смогут создать, практически ничем помочь, но… Они все-таки нужны. Примерно, как те флажки, которые ставят вдоль дорог, чтобы машины и люди не сбились с дороги во время снежной пурги.
Знаете, есть такая легенда, мол, русская классика – скучна…
– Стоп! Алексей Николаевич, эта «легенда» рождена в средней школе и даже не неумелым преподаванием, а самой системой обучения, но попробуйте понизить ее уровень с той же «Войны и мира» Льва Толстого до «Филиппка» и я даже не хочу говорить о том, какой взрыв негодования Вы услышите в ответ. Кстати, Вы сами возмутились бы?
– Как и Вы, и еще как!.. Но я хочу сказать, что «Войну и мир» я понял и полюбил, когда мне перевалило за тридцать… В моем классе преподавали литературу разные учительницы, и ни одну из них я не могу назвать бездарной. Среди них были и утонченные актрисы с великолепным умением рассказчика, и умные критики, которые могли рассказать больше, чем написано в учебнике. Но легенда о «скучной русской классике» все-таки была создана.
Теперь вопрос: а зачем она была создана?..
– (улыбается) Как интересно!.. Но главное, Вы спросили так, словно эта «легенда» имеет своего конкретного создателя.
– А почему бы и нет? В свое время меня как-то особенно сильно зацепила крохотная часть текста из чеховской «Степи». Прошло много времени, и теперь в моем миропонимании этот отрывок словно лег на свое место, как небольшая, но важная часть мозаики…
Вот его контекст: к костру заночевавших в степи обозников вышел неизвестный. Он рассказал о том, как истово полюбил одну девушку, как она несколько лет не хотела идти за него замуж, но затем все-таки согласилась. Константин (так представился неизвестный), как оказалось, был очень счастливым человеком.