Генерал Сидоров и Настя остановились возле носилок.
– Вот он… Мишка наш! – генерал Сидоров держал над Настенькой зонтик. – В общем, он и будет вести ваше дело, Настенька.
Мишка приоткрыл глаза и посмотрел на склонившуюся над ним девушку.
– А это потерпевшая, – пояснил Мишке майор Алехин, высунувшись из-за толстого плеча генерала Сидорова. – Ее Настя зовут. Кстати, она тут недалеко учится…
– В балетном училище, – добавил за подчиненного генерал.
Настя вдруг улыбнулась, рассматривая Мишкино лицо. Он тоже слабо улыбнулся в ответ и закрыл глаза. Пауза явно затянулась, но об этом никто не думал. Никто не хотел расходиться…
Санитары взяли носилки. Настя пошла следом, держа над носилками предупредительно одолженный генералом зонтик. Носилки поставили в машину. Настя села возле них. Машина тронулась.
Генерал Сидоров вытер мокрое от снега и дождя лицо.
– А ты говорил!.. – сказал он Алехину. – Ничего ты не понимаешь в балеринах, майор.
– Настя в вашей шинели уехала, товарищ генерал, – напомнил майор.
– Ну и пусть, – отмахнулся Сидоров. – Так ей в больнице будет легче врачами командовать. Да и вообще, ты почитал бы хоть что-нибудь о балете, майор. Это же искусство все-таки… В целом, очень душевное искусство.
И генерал устало поплелся в отделение…
Конец рассказа.
– Буквально вижу последние кадры: полутемная кабина «скорой», профиль девушки, уголок воротника шинели и свет падает так, словно на голове девушки надета пилотка. А за окном– огни большого современного города… Вы и в самом деле сказочник, Алексей Николаевич, и мне нравятся Ваши фокусы со временем. Только не понятно, зачем Вы сделали самого главного начальника генералом, причем преглуповатым?
– Затем, что с таким генералом можно проиграть сражение, но никогда – войну.
– Смело. В реальной жизни мы видим совсем других генералов. Впрочем, кажется, нам пора заканчивать это интервью. В заключение хочу сказать… Алексей Николаевич, а где та цель, в которую летела Ваша стрела? Иными словами, где то главное, без которого Вы не стали бы работать над этим интервью? Что там у Вас за пазухой?.. Вынимайте!
– Это «что-то» довольно нагловатая штука, Ирина Владимировна… Например, если бы так поступили со мной, мне бы это не очень понравилось.
– Даже так?.. Впрочем, хорошо, что Вы видите свои грешки. Продолжаем разговор. Итак, чем Вам так не угодил Никита Сергеевич Михалков?
– Не он!.. Мне, как Вы выразились, «не угодил» тот творческий путь, который он выбрал.
– Но чем это лучше?..
– Ничем. Короче говоря, это было давно… Может быть, лет двадцать назад, а может быть, больше. Никита Сергеевич выступал на каком-то творческом вечере… Я почти не помню, что он говорил (запомнилась разве что его боевитость), но вот одно врезалось в память – сценарий, точнее кусочек, начало сценария, который он рассказал: во время гражданской войны конь воюет то за белых, то за красных, то за зеленых… Конь скачет в атаку то в одну, то в другую, то в третью сторону…
– Всё?
– Всё. Знаете, можно долго спорить о том, какой я писатель, но у меня нельзя отнять одного – я умею работать с сюжетом, я могу выжать из него буквально невозможное. И я вижу, что тот «кусочек», который рассказал Никита Сергеевич, – гениален. Знаете, каждая тема для рассказа должна набрать какую-то «критическую массу», и тогда словно начинает срабатывать какой-то удивительно емкий смысл… В «кусочке», о котором я говорю, эта «критическая масса» уже была. Дайте его любому, пусть даже еще неопытному писателю, и он обязательно напишет замечательный сценарий…
– Стоп! Давайте-ка посмотрим, как его написали, точнее говоря, завершили Вы.
– Просто: коня ранят в бою (он сильно захромал) и его бросают. Конь с трудом добирается к людям на какой-то сильно потрепанный войной хутор. Там живут люди… Видно, что это разные люди, которых свела в одну семью война: мужчина-полуинвалид с двумя маленькими сыновьями, женщина-вдова с дочерьми и еще дети, которые плохо говорят по-русски… Конь остается у новых хозяев. О нем заботятся, и не просто из жалости, а потому, что конь – это жизнь. В крестьянском хозяйстве без него просто не выжить. Коня лечат и жалеют… Когда вечером конь стоит в конюшне, сквозь щели его рассматривают любопытные детские глаза… Ему предлагают пучки травы и морковку… Коня гладят детские ладошки, и он слышит детский шепот. На какое-то время он становится центром семьи и люди вокруг него светлеют… Война сделала их больными, но уже теперь, возле сильного существа, дающего им надежду на жизнь, они словно выздоравливают… Коня купают в реке, а по вечерам он слушает сверчка. Приходит время, нога коня заживает, и его выводят на пашню. Но его снова забирают на войну… Он снова скачет в сумасшедшую атаку в неведомую ему сторону, но не выдержав бешеного напряжения, конь и сам сходит с ума. Он бросается в реку с обрыва… Когда он выплывает – вокруг никого нет. Какое-то время он стоит на берегу, широко расставив ноги… Потом идет… наверное, сам не зная куда… он находит поле и соху, воткнутую в борозду… Конь ложится рядом с ней… Он – ждет…
Повторюсь: это мой вариант сценария, и вполне возможно, кто-то напишет лучше меня. Имея огромную «критическую массу», это не трудно сделать. Тут дело в другом: я ясно понимаю, что Никита Сергеевич Михалков не взялся за этот сценарий, потому что не набрал материала на, так сказать, полнометражный фильм…
– А сколько экранного времени занял бы Ваш сценарий?
– Минут пятнадцать, максимум двадцать. Больше просто незачем. Но кто мне докажет, что этот маленький фильм несет меньшую смысловую нагрузку, чем большой?
– Когда приводятся примеры, Вас легче понимать, Алексей Николаевич…
– Потому что я не критик, я – писатель. И я должен доказывать… нет, рассказывать свою точку зрения в рассказах или повестях, а не в критических статьях.
– И тем не менее, хотя Вы сами вышли за литературные границы, всё же обвинили Никиту Сергеевича Михалкова, так сказать, в излишне активной гражданской позиции…
– (улыбается) «Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя жены» (с) «12 стульев».
– Понятно, понятно!.. Кстати, Вы уже говорили, что о ближнем всегда легче сказать, чем о себе самом. Как Вы думаете, Вас поймут?
– Нет. И даже не услышат.
– Тогда зачем Вы всё это говорили?
– Жестокий вопрос!.. Знаете, иногда в газете «Веста» печатают мои рассказы. В лучшие годы тираж этой газеты был около миллиона. Помните, как один из героев Антона Павловича Чехова, попавший в крохотную заметку в мизерной газетенке, восклицал: «Теперь меня вся Россия знает!..» Так вот, не узнает никого сегодняшняя Россия ни в маленькой газетке, ни в миллионной… Потому что это узнавание стоит немалых денег, а у меня их нет, да и не будет уже. Разумеется, Никита Сергеевич ничего не покупал за деньги, но его плата за узнавание совсем не то, что он сделал в «освобожденной России», а то – то потрясающее! – что он сделал, находясь в «рабстве» при «тоталитарном режиме». Это замечательное, чистое и очень талантливое кино. Потом… Впрочем, разве он один перепутал свои замыслы с Божьими? Свобода же, понимаешь!.. Но, на мой взгляд, свобода человека-творца заканчивается там, где начинается свобода Бога-творца.
Знаете, Ирина Владимировна, я хотел бы закончить это интервью крохотным рассказиком о кино. Вы же сами сказали, что на «литературном поле» я куда более понятен…
– (смеется) Точнее говоря, вменяем, Алексей Николаевич. Хорошо, я согласна. И давайте попрощаемся с читателями. До свидания!..
– Мира и добра вам, граждане! И давайте не будем забывать, что мы – люди.
НА ПОЛТИННИК
Снимали кино про любовь. А девушка, которая проститутку играет, не пришла.
В общем, режиссер Сашка Тимохин первую попавшуюся красавицу в съемочный павильон с улицы притащил и спрашивает ее:
– Девушка, хочешь сниматься в кино?
Девушка Танечка покраснела, кивнула… Стоит и не знает, куда глаза деть.
Смешно, да?.. Чего тут стесняться-то? Кстати, киношный эпизод-то совсем крошечный: номер гостиницы, уставший от жизни главный герой Братанов трет ногти пилочкой и молчит. А проститутка, значит, ему говорит: мол, пожалуйста, деньги вперед.
Кое-как разобрались, что к чему.
Камера! Мотор!..
Танечка к Братанову подошла и шепчет:
– Вперед…
И все. Пауза.
Режиссер Сашка Тимохин улыбнулся и спрашивает:
– Ну, и куда вперед? В атаку, что ли?
Танечка Братанову шепчет:
– Пожалуйста…
Опять пауза.
Сашка в кресле приподнялся и спрашивает:
– Ты куда пришла? В библиотеку, да?!
Танечка шепчет Братанову умирающим голоском:
– Деньги…
Ха, деньги!.. И что за тон?! Так только интеллигенты друг дружку грабят.
Снова стали разбираться, что к чему. Сашка Тимохин проститутку целых три раза изобразил. Даже вспотел и Танечку в краску вогнал. Тьфу!.. Всех делов-то, понимаешь, на пару минут, только время зря терять.
Объявили номер очередного дубля, включили камеру. Улыбнулась Танечка, да так жалостливо, чисто и светло, что всю съемочную группу, как по мановению волшебной палочки, от возмущения передернуло. Подошла она к Братанову… Стоит и молчит.
Сашка шепчет себе под нос:
– Честное слово, сейчас убью кого-нибудь!
А Танечка вдруг заглянула огромными глазищами в лицо Братанову и говорит:
– Я люблю вас!
А?!.. Че?!.. Обалдеть можно!
Сашка Тимохин в кресле подпрыгнул и кричит:
– Кто любит?!.. Кого?!.. Где?
Братанов на свою руку с ухоженными ногтями полюбовался и говорит:
– Слушай, Сашуля, а, кажется, в этом что-то есть.
Сашка орет:
– Тебя что, вниз головой уронили? По сценарию ты проститутку только что возле гостиницы за полтинник