И в нём спят золотые звёзды;
Ты подбросишь их и беспечно
Улыбнёшься своей вселенной,
Как и небо – такой же вечной,
И такой же, как сон – мгновенной.
Может быть, это просто память
Тишину наугад листает:
То зашепчется облаками,
То закличет осенней стаей;
Тишину, где другое небо,
Позабытое на перроне
Между детством и этим снегом,
Что летит на твои ладони.
***
Однажды покачнётся вечер —
И покачнётся шар земной.
И я предстану и отвечу
За всё содеянное мной.
Быть может, предо мною разом
Откроются и свет, и тьма:
«Всё это ты». И бедный разум,
Наверное, сойдёт с ума.
Останется сердцебиенье,
Его изломанная нить,
Где эти пики и паденья
Мог только я соединить.
Тогда и прозвучат вопросы.
И в беспощадной тишине
Мои беспомощные слёзы
Расскажут правду обо мне.
Василий КОСТЕРИН. Почти идиллия
Редакция «Паруса» поздравляет своего постоянного автора – поэта и прозаика
Василия Костерина с 75-летием и желает ему доброго здравия, неиссякаемого вдохновения и, конечно, внимания чутких и благосклонных читателей
***
Ненужные встречи,
Поникшие плечи,
Бездарные речи
Далече,
Как сон.
Иконы и свечи,
Безмолвное вече,
Молитва о встрече
Так близко,
Как стон.
ПОЧТИ ИДИЛЛИЯ
Тишина цветёт стыдливо
У тенистого пруда.
Две кувшинки, мостик, ива,
Лебедь белый сиротливо
Уплывает в никуда…
Как же я забрёл сюда?
***
Свежим утром на забывшейся земле
Расстелилась влажна травушка во сне,
Разомлела зеленая на тепле
И забыла о тебе и обо мне.
Ей проснуться бы пораньше, до зари,
Точат косы деловито косари.
Ну а мы под жёлтым стогом в тишине
Влагой росною омылись на руне…
Синим утром на кормилице-земле
Разметались травы тёплые во сне.
Не проснуться им до поздней до зари,
Взяли в руки косы остры косари.
***
Нет, тебя невозможно обидеть:
Белой лебедью, словно к венцу,
Ты плывёшь. И так радостно видеть,
Что счастье тебе – к лицу.
***
Храм белокаменный —
Совсем не белый,
Особенно вблизи.
Века работали над ним,
Оплошность зодчих исправляя.
Уверенно стоит он на ветру,
На вид как будто тёмно-серый,
Но вот отходишь от него
И видишь: белый он,
Он – очень белый.
ВОСКРЕШЕНИЕ. ИКОНА
Четвертый день. Уже смердит, —
Не вырваться из пасти ада.
Отвален камень, гроб открыт, —
Благоуханье вместо смрада.
«Друг Лазаре, оставь свой гроб!»
Мертвец, повитый пеленами,
Выходит бел, темнобород…
Воскрес! Он снова будет с нами!
Все к Лазарю спешат, любя,
Тот – словно смертью распинаем:
Закрыты очи, внутрь глядят,
И что там видят, мы не знаем.
***
Лепестками устлан балкон,
Все герани побиты градом,
Словно кровью брызнул дракон,
Плащ Георгия, рдян от икон,
Ветром плещется по-над садом.
Всё как встарь, как испокон,
И копьё покоится рядом.
НА КУХНЕ
Что-то плачется сегодня…
Разгадать ли, что со мной?
То ли горе, то ли счастье,
То ли вёдро, то ль ненастье,
То ли лук попался злой,
То ли нож совсем тупой,
Или с воли в переплёт
Заоконный ливень бьёт?
Этот дождь – такая сводня,
Из меня верёвки вьёт.
Плачем плачется сегодня
Покаянно, как впервой…
Сарти, Греция, 2010
***
Василию Шукшину
Пар духмяный, запах хвойный,
Верхней полки воздух знойный,
Веник мокнет ванькой-встанькой…
Протопи-ка ты мне баньку,
Друг Алёша Бесконвойный…
***
Брошу я палаты
И вернусь в Отчизну,
Светлый и крылатый,
На святую тризну.
Не поддамся змию,
Верьте или не верьте,
Я вернусь в Россию
Сразу
после смерти.
ВАРИАЦИИ О ДУШЕ РОЯЛЯ
1
Как будто век совсем напрасно прожит.
И музыка ушла. И поделом.
Рояль взмахнёт единственным крылом,
Но оторваться от земли не сможет.
2
Мелодия не вспомнит о былом,
Взлетит – и небо растревожит,
Махнёт рояль распахнутым крылом,
Но победить себя не сможет.
3
Соната не напомнит о былом,
Мой дух заплаканный стреножит,
Рояль взмахнёт косым крылом,
Но улететь за ней не сможет.
4
Рояль играет с поднятым крылом,
И реквием на нотах подытожит
Всю жизнь мою; и душу на излом
Возьмёт и гармонично искорёжит.
***
Ах любовь моя, любовь моя, любовь,
Забурлила, заметалась в жилах кровь,
Наши встречи, словно кольца на перстах,
Поцелуи – спелой вишней на устах,
Закружил нас танец белый вихревой,
Красной горкою сияет аналой.
Пой, ликуй, Исайя, узы славословь!
Ах любовь моя, любовь моя, любовь.
***
Утренний поцелуй – бабочкой на устах,
Ветра порыв в жасминных кустах.
Дневной поцелуй – деловой и привычный,
И дань, и товарищ безличный.
Вечерний же – нетерпеливо короче,
В нём память о таинстве ночи.
Ночной поцелуй – содроганье вселенной,
Плоть едина в любви несомненной.
***
Самозабвенно тебя целую,
Расцеловываю воровски,
Словно в омут, напропалую,
От отчаяния, от тоски.
Неужели всё зря и всуе,
И мои незаконные поцелуи
Как печать гробовой доски?..
***
Высокий стиль перенимаю,
Своею музой называю,
Тебя от сердца воспеваю,
Но, кажется, наоборот:
Как будто под ноги бросаю,
Все чувства наши опошляю,
Слова ненужно распыляю,
Филологический банкрот.
***
С могучим дубом долго говорил
О жизни одинокой
Среди долины ровныя.
Он слушал вдумчиво
И листья сыпал
В карманы оттопыренные мне,
И желудями бил по голове.
Потом совсем замолк он,
Не привыкший отвечать.
Я с дубом говорил,
А он со мной молчал.
***
Я в Москве, а ты далече.
Как дождаться новой встречи?
Чтоб зажечь горючи свечи
И тебя к себе привлечь,
Чтобы волосы на плечи
Распустить на долгий вечер.
Чтобы волосы, чтоб плечи,
Чтобы тело не беречь,
Чтобы время не стеречь…
Как дождаться новых встреч?
***
Дождём умоюсь, как слезами,
И в путь-дорогу не спеша
Отправлюсь лёгкими ногами,
Просторным воздухом дыша.
Оставлю всё, что было мило,
Забуду боль, тоску, обман,
Срастутся порванные жилы,
Уйдёт в туман слепой дурман.
В дали далёкой ветром сгину,
А может, надышавшись всласть,
Шатёр дождя в полях раскину,
Чтоб каплей в лепесток упасть.
Художественное слово: проза
Дмитрий ЛАГУТИН. Кольца и флаги
Рассказ
И сейчас я объяснял это Сереге.
Серега не то сидел, не то стоял, прислонившись к капоту своего «Опеля», и пристально смотрел на пластиковый стакан с кофе. На белоснежном капоте красовался дракон в языках пламени. Серега всем говорил, что это аэрография, но я точно знал, что это наклейка – я даже знал, где он ее купил.
– У меня в кофе плавает какая-то труха, – сказал, наконец, Серега, переводя взгляд со стакана на меня.
Я к тому времени уже закончил свой монолог и ждал реакции.
Солнце палило вовсю, жара стояла невыносимая, над каждой машиной на парковке дрожал столб раскаленного воздуха, и непонятно было, как Серега может так запросто прислоняться к своему капоту. Несколько деревьев, отделяющих асфальтовый пятачок перед зданием от проезжей части, роняли на газон жидкую тень.
Серега кивнул, и солнцезащитные очки упали с его лба на переносицу.
– Пошли в тень, – сказал он и осторожно отпил кофе. – Жарко.
– Очень смешно, – сказал я и заглянул в свой стакан – нет ли и в нем таинственной трухи? – буду я перед всем офисом на газоне стоять.
Серега досадливо крякнул, вытер со лба пот и снова отпил кофе.
– Это не кофе, а помои! – воскликнул он.
Он приезжал сюда раз или два в неделю, и мы всякий раз брали растворимый кофе в продуктовом на первом этаже. И всякий раз Серега говорил, что это не кофе, а помои.
Сейчас мы стояли у дверей продуктового, двери были открыты, и изнутри Серегина критика, наверняка, была хорошо слышна.
За деревьями сигналили в несколько голосов – там снова стояла пробка. Водители высовывались из окон, смотрели по сторонам. Некоторые выходили из автомобилей, стояли, облокотившись на двери, жадно пили воду.
– Надо, наверное, увольняться, – повторил я.
Из-за очков я не видел Серегиного взгляда. Серега держал голову ровно, не двигался, и я бы не удивился, узнав, что он вдруг решил вздремнуть.
– Ау, – позвал его я. – Ты тут?
Он медленно кивнул, отпил кофе и сморщился.
– Хочешь увольняться – увольняйся.
Я вздохнул. Серега задрал голову.
– Ни облачка, – сказал он многозначительно.
Он имел в виду, что ничто не помешает нам увидеть-таки солнечное затмение, о котором трубили в новостях и которое, если верить прогнозам, должно было состояться в одиннадцать сорок семь.
Я посмотрел на часы – двадцать минут двенадцатого.
В офисе только и разговоров было что о затмении. К сисадмину тянулась очередь – он расковыривал дискеты и выдавал каждому желающему по куску магнитной пленки. Мне тоже достался черный квадратик, но потом я встретил Вячеслава из магазина инструментов, делящего первый этаж с продуктовым, и узнал, что есть еще одна свободная маска.