Серёга взвыл, вскочил на ноги и ударил повисшую на руке гадюку о землю. Змея содрогнулась, но сознания не потеряла, а торопливо поползла прочь, ввинчиваясь извивающимся резким телом в раздвигаемую спасительную траву.
Не упуская её из вида, Серёга схватил валяющуюся возле костра заржавевшую дедовскую шашку, которой обычно рубил ивняк, и бросился за ней. Глянув на руку, он увидел, что из большого пальца сочится густая, черная на вид кровь, и, не раздумывая, полоснул по нему острием клинка.
Боли он не почувствовал. Только легкое головокружение и страх, что «операция» окажется напрасной. Но это уже было не столь важно. Бесконечная, доселе неведомая жажда мести заглушила мысли и чувства. Поливая кровью траву и одежду, он настиг уползающую дрянь и с придыханием опустил шашку…
Перерубленная гадюка забилась в траве. А он всё кромсал и кромсал её на мелкие подпрыгивающие куски, захлебываясь слезами и слюной отвращения. Затем каблуком сапога вдавил в землю оскаленную головку и занялся собой.
Кровь продолжала струиться, алая и пугающая. Возможно, яд уже вытек с нею, однако надеяться на полную безопасность не приходилось.
Стянув с себя свитер, Серёга обмотал им руку и кликнул Данаю. Стреноженная умная лошадка подняла голову и покорно подставила спину, на которую он с трудом закинул лёгкое казацкое седло.
– Извини, милая, – простонал Серёга. – Надо… надо!
Он зубами подтянул подпругу, развязал путы и повторил: – Надо! Иначе кранты!
От этой мысли его бросило в жар, уши заложило, как на глубине, и он решил, что уже помирает…
В станичной амбулатории царила тишина. Фельдшер Константин Ильич и медсестра Надежда Яковлевна пили чай, вскипяченный в блестящей хирургической кастрюльке.
Серёга соскочил с лошади и, привязав её к плетню, прогрохотал сапогами по коридору.
– Что-о? – почти одновременно вскрикнули Надежда Яковлевна и Константин Ильич. – Сеноко…
– Гадюка, – сипло сказал Серёга, разматывая свитер. – Ужалила… А я, чтобы от яда уберечься… тесаком полоснул.
– Силён! – округлил глаза Константин Ильич. – Прямо как в легенде… А тесак-то, поди, грязный?
– Ещё бы, – усмехнулся Серёга. – Деда Никифора шашка. Я ею сушняк для костра рублю, бурьяны…
– И об заражении, конечно, не подумал, – процедил фельдшер, глядя, как торопливо и ловко Надежда Яковлевна обрабатывает руку парня перекисью водорода. – Ведь я вам на всех лекциях твержу, что в земле споры столбняка. И к тому же – сепсис!
Константин Ильич явно наслаждался своими медицинскими познаниями. Он потёр рукой чистую морщинистую щеку и, оглядев рану, причмокнул языком.
– Тут шить и клепать надо. Поэтому тебя в районку отправим. А пока антигадючника прими…
Колючая игла с противозмеиной сывороткой заставила парня дернуться.
– Не дрейфь! – подбодрил его фельдшер. – Змея что? Тьфу! Если сразу спохватиться. А вот столбняк… – Он глубокомысленно поднял руку с новым заправленным шприцем. – Столбняк чреват… А ну, подставляй спину!
Укол под лопатку оказался еще болезненнее, и Серёга снова дернулся.
– Ну-ну! – прикрикнул Константин Ильич. – Иглу сломаешь!
Бросив шприц на сверкающий эмалью лоток, он промыл руки и вытер их куском марли.
– Как тебя угораздило? Баловался, поди?
– Какое, – буркнул Серёга, ощущая под лопаткой огонь, а в обработанной, залитой йодом руке нарастающую тягучую боль. – Сама приползла…
Он вздохнул, мысленно переживая случившееся с ним. Затем с надеждой посмотрел на заполненные медикаментами стерильные шкафчики.
– Вы бы мне чего-нибудь такого… нейтрализующего…
– Спирту, что ли? – усмехнулся Константин Ильич.
– Нет, я не пью, – Серёга покраснел. – Анальгину, валидолу…
– Ишь! – Константин Ильич тряхнул седым ворошиловским чубчиком. – Грамотный! Шкипидару бы вам всем, молодым. Вот в пользу б и пошло. Да ладно, ладно, поможем… Сымай портки, герой!
– Снимать?
Серёга растерялся. Мысль о том, что придется обнажиться перед женщиной, смутила его. Он с опаской покосился на медсестру.
– Да нет, уже не надо… я и так обойдусь…
– Сымай! – рассердился Константин Ильич, нервный от постоянного общения со станичными бабками, донимающими его своими ревматизмами, запорами и старческой беспамятливостью. – В кои веки дело приспело, а он… Сымай! Тут тебе не театр, а медицина!
– Ну зачем вы так? – укорила Надежда Яковлевна. – Сделайте сами, а я отвернусь. Ведь он ещё мальчик… стесняется.
– И-их! – покачал головой фельдшер. – Молодо-зелено, и смотреть на вас тошно. Помню, у нас на фронте один такой объявился. Ему ногу покалечило, чистить рану надо, а он галифе снимать не даёт. Девок, понимаете ли, стесняется. Кровь ручьем, сам зелёный от боли, а в портки вцепился и ни в какую. «Хошь стреляйте, хошь под трибунал отдавайте, а я не позволю…» Еле-еле управились. И смех, и грех!
Константин Ильич величественно, насколько позволял ему небольшой росточек, выпрямился, вкатил в ягодицу Сереге еще одну ампулу и взялся за телефон.
– Сейчас «скорую» вызовем…
– Давайте, – согласился Серёга. – Только сначала на конезавод позвоните. Скажите, что косяк остался без присмотра. Пусть уж дирекция пришлет кого-то на смену…
К полудню ветер подул напористее. И внизу под обрывом Дон заиграл, заплескался волнами в крутосклонный берег.
Аромат чужого табуна нарастал. И каурая совсем потеряла голову. Всё тоскливей и пристальней оглядывала она степь, бугрящуюся то там, то здесь невысокими холмами и курганами. За одним из них могло ждать её счастье. И она наконец решилась.
Сторожко прядая ушами, кобыла поискала взглядом табунщика, но он как в воду канул. Это ободрило её. С независимым видом прошествовала она мимо Баязета, ненароком задев его внезапно повлажневшим лоснящимся крупом.
Баязет скосил огненный глаз, довольно фыркнул и, не переставая жевать, уставился на неё. Но она, как всегда, выразила ему привычное недовольство, и жеребец тут же остыл, расслабился и вновь потянулся мордой к хрустящей сочной траве.
Каурая только этого и ждала. Усыпив бдительность тирана, она неторопливо и решительно стала отдаляться от табуна. Запах влекущего пота становился всё сладостнее. И внезапно, освободившись от страха, всей душой ощущая свободу, она запрокинула голову и заржала легко и заливисто. Звонкий зов её был тут же услышан.
Из-за бугра, распустив гриву, вынесся высокий в яблоках жеребец. Горделивые, похожие на выточенные из черного мрамора, ноздри раздувались надменно и страстно. Косматый хвост был приподнят и бился на ветру. Увидев каурую, рысак застонал и, пританцовывая на легких точеных ногах, направился к ней.
Баязет же заметил всё это слишком поздно. Понимая, что каурая провела его, он задохнулся от бешенства. Свирепый его храп ударил по нервам кобылиц, разбежавшихся в разные стороны. Позабыв обо всём, с налитыми кровью глазами, жеребец рванулся за обидчицей.
Рысак, уже успевший обнюхать подругу, вызывающе ждал его. Но Баязет схитрил. Осадив себя на полном скаку, он круто развернулся и всем телом жестоко и мощно ударил изменницу.
Каурая всхлипнула и, не удержавшись, упала на подломившиеся передние ноги.
Баязет вновь занёс над ней подкованные копыта, но на этот раз Север опередил его.
Две могучих взметнувшихся туши ударились грудь о грудь.
Выскочивший из-за кургана седовласый табунщик Петрович напряженно наблюдал за поединком. Это была схватка зверей. И в ней должен был победить сильнейший.
Табунщик был стар и опытен. Он прекрасно понимал вечный закон жизни. И потому, побелевшими пальцами вцепившись в луку седла, ожидал трагического исхода. Не отрывая глаз от гривастых «гладиаторов», он с ожесточением вспомнил о Серёге.
«Иде ж той паразит? Заснул, али с девкой балуется? А может, убит?»
Последнее предположение чуть не вышибло его из седла. В степи всякое бывает. Одичавшие жеребцы порой страшнее взбесившихся быков, и чем черт не шутит…
Петрович захлебнулся воздухом, схватился за сердце.
«Надо разогнать их, надо вмешаться… Вон они уже устали, уже выдыхаются…»
Выхватив из-за пояса нагайку, он с гиканьем направил своего меринка к беснующимся в пыли противникам.
– Пшли-и!.. Пшли-и-и! Вот я вас! – отчаянно закричал он, чувствуя, как голос его против воли срывается на какой-то испуганный жалобный визг. – По-о-шли-и!..
Его появление оказалось как нельзя кстати.
Когда-то не уступавший никому Баязет понимал свое поражение. Да, он честно сражался, но проклятый рысак оказался моложе, и в этом было его единственное преимущество. Поэтому, демонстрируя показную покорность и уважение к человеку, дающему возможность с достоинством отступить, Баязет нехотя разжал зубы на холке соперника.
Петрович воспользовался этим и тут же ожег рысака беспощадным кнутом. Север взбрыкнул и метнулся в сторону. Чувственно покачивая бедрами, каурая устремилась за ним.
Слезы залили глаза дончака. Он посмотрел ей вслед и тоскливо заржал.
Каурая не оглянулась.
Он снова позвал её, но обернулся лишь Север. Избитый и искусанный, он на секунду застыл, глядя на врага, затем тряхнул гривой и скрылся вместе с кобылой за зеленым курганом.
Петрович не решился их разлучить. Он понимал, что произошло чепе: смешение чистокровок грозило неприятностями. Но изменить события не мог, так как были они сейчас не в его власти. Подобное не раз случалось на его веку. И среди людей, и среди животных. Вздохнув, он смачно выругался и, подъехав к Баязету, пожалел его, увидев глаза жеребца.
– Ты что, ты что, – обратился он к коню, уверенный в том, что тот его понимает. – Нельзя же так… И из-за кого? Из-за бабы! И-эх, милый, со мной тоже такое бывало, и ничего – выжил… Давай-ка, иди к своим. А я твоего хозяина поищу. Куда вы его девали, чертяки? Иди, иди, сердешный! – Он дернул за узду меринка и концом кнутовища осторожно коснулся Баязета. – Пошли, нечего из-за неё переживать!
Жеребец понуро и медленно двинулся за ним…