…Через несколько дней Серёга вернулся в степь. Палец ему сохранили, укрепив железными скобами, но бинты не сняли, приказав каждые трое суток ходить на перевязку. Почти неделю Серёга корпел дома над книжками, а затем, устав и от них, и от тётки, неустанно пичкающей его разносолами, вернулся к коням, по которым соскучился.
Это было лето его первой свободы. Десятилетка окончена, впереди маячил Университет – исторические аудитории на Моховой, семинары Гудзия, Бонди, Щербины… Жизнь раскрывалась широко, как весенняя степь, и не было еще ни одной болевой зарубки – ни на душе, ни на сердце.
Снова круглые сутки проводил он в степи. Ласкал жеребят, баловал сахарком маток и время от времени поучал Баязета, дабы тот не наглел и помнил, кто был и остаётся подлинным хозяином табуна.
Поскольку загонов и домиков на пастбищах не было, Серёга по-прежнему спал в степи, окружая пространство вокруг себя длинным волосяным арканом, какими пользуются в пустынях чабаны и караванщики.
Работал он теперь не один. С центральной усадьбы прислали помощника. Это был проштрафившийся ученик жокея Митька Мигуля, шалопут и деляга, готовый на словах на любые подвиги, а на деле оказавшийся болтуном и трусишкой.
Митька был ленив и задирист, и Серёга с первого же дня взял его в оборот, как Баязета. Бывший жокеёнок заартачился и кинулся в драку. Схватив Серёгу за грудки, он рванул его на себя.
– Ты, сурчонок! Это тебе не Москва. Я те быстро желваки повыщёлкиваю!
Серёга молча оторвал его руки, подобрал с земли отлетевшую от рубахи пуговицу и вдруг резким и точным ударом саданул парня в челюсть.
Митька взвыл и брякнулся наземь. Глаза его забегали, замельтешили.
– А-а-а, ты так, – растерянно забормотал он, поднимаясь на ноги. – Ну, погоди… Я сейчас милицию приведу, начальству пожалуюсь. Сволочь!
Он вскочил на коня и поскакал в контору за помощью. А назавтра вернулся тихий и перевоспитанный.
– Твоя взяла, – нехотя пробурчал он, скидывая с седла мешок с продуктами. – Только ты мне всё равно не указ. И вообще скоро я со всеми распрощаюсь. Обучусь джигитовке и в цирк устроюсь наездником! На всех афишах буду сверкать, не то что тут…
Он вздохнул. В его непонятного цвета широко расставленных глазах таилась надежда.
А Серёгу интересовало другое. Если раньше он сутками не вылезал из седла, то теперь с утра до вечера бродил по степи. Это лето было змеиным. Гадюки, ужи, медянки попадались на каждом шагу. И немало их полегло в те дни от Серёгиной шашки.
Взяв в библиотеке книгу по герпетологии, Серёга внимательно изучил её. И хотя, скрепя сердце, признал медицинскую и природную полезность змей, на мировую с ними не пошёл, продолжая преследовать и губить окаянное ползучее племя. Найдя очередную жертву, прижимал её к земле длинной рогатинкой так, чтобы зубцы приходились поближе к голове, а затем казнил.
Митька, старательно делающий вид, что между ними ничего не произошло, наблюдая за этими процедурами, балдел. Сам он змей сторонился, даже к пойманным не подходил, но Серёгины выходки его привлекали и тешили.
– Так её, так! – сладострастно постанывал он, втихомолку мечтая, чтобы хоть одна из этих зараз вырвалась и отомстила за себя. – Ишь, как корчится, пасть разевает! А мы ей туда махры, а мы её туда цигаркой!.. Держи, Серёга, не то, не дай Бог, изловчится, – истошно фальцетил он, готовый в любой момент пришпорить своего Удалого и рвануть наутёк. – Слушай! – однажды прокричал он. – А что если этих тварей на рынок пустить?
– Как это? – не понял Серёга.
– А так… – Митька даже покраснел от удовольствия. – Я у одного хмыря в Зимовниках видел. Шкура змеиная – на палку натянута. Получилась трость – конец света! Любой фраер за пятерку с руками оттяпает. Только дай!
– Ну да? – удивился Серёга и протянул ему шашку. – Твоя добыча – дарю!
– Нет, нет, – Митька благородно отказался от смертельной чести. – Живую ни в жись… А вот если безголовую… приму.
– Ну, прими!
Серёга отсек извивающейся медянке голову, подцепил рогатинкой и бросил её трепещущее тело Митьке.
Мигуля ахнул и бросился бежать. Только через час подошёл он к добыче. Преодолевая страх и брезгливость, вывернул её наизнанку, как чулок, и натянул сырую кожу на заблаговременно вырезанный ивовый прут. Чешуя облепила дерево красиво и плотно, словно лайковая перчатка руку. Митька захлебнулся от восторга.
– Видал? Шедевра отличная!
Серёга придирчиво оглядел сторон.
– Ну, что ж, – раздумчиво произнес он. – Кто-то крокодилов на портфели изводит, а мы с тобой змей на сувениры пустим. Только торговать не смей! – жестко предупредил он.– Иначе живую тебе за шиворот спроворю!
– За что?– изумился помощник. – Ведь это ж абсолютный доход! Я их и на пристань, и на станцию к поездам таскать буду, а ты только лови. Разбогатеем, «Победы» купим…
– «Победы»?
Серёга иронически оглядел его. Рыжекудрый, приземистый Митька был нелеп в своей затасканной телогрейке и замызганных кирзачах со щегольски отвернутыми и приспущенными голенищами. Серёга представил его – такого – за рулём собственного автомобиля, со змеиным стеком в руке.
– Продавать не смей, – повторил он. – А задаром – кому хочешь. Ферштейн?
Митька надулся. Но спорить не стал, так как был уверен, что рано или поздно сумеет уломать этого дуралея.
…В воскресенье они закатились в клуб. Вечер был малиновый, душный. Радиола пела о чём-то знакомом, и было так хорошо, так радостно на душе.
Танцы ещё не начались. Девчата прихорашивались перед зеркалами, таинственно шушукались, поглядывая на парней. А те, залихватски распустив чубы, с неприступными лицами сорили семечками, делая вид, что прекрасные представительницы человечества их не интересуют.
Шла узаконенная, освященная веками игра. А на самом деле сердца тех и других трепетали и таяли, кровь бурлила в жилах, и каждый с нетерпением ожидал начала веселья. Кто-то должен был первым выйти в круг. И тогда за ним потянулись бы все остальные. И девчата, раскрасневшиеся, взволнованные, словно нехотя подали бы руки кавалерам и позволили бы им увлечь себя, обмирая в вальсах и фокстротах.
Поскольку танцы ещё не начались, Серега с Митькой прошествовали через зал и встали возле сцены на виду у всех, молодецки поигрывая тросточками. Молодежь тотчас же окружила их. О том, что Серёгу укусила змея, все давно уже знали. А небрежное сообщение Митьки об объявленной гадюкам войне привело присутствующих в восторг. Атрибуты геройства были налицо и тут же пошли по рукам. Серёгу расспрашивали, но он скромно отмалчивался. Зато Митька расковался и – живописал. Бесподобная змеиная чешуя ласкала ладони, и невозможно было отвести глаз от её прихотливых зловещих узоров.
– Мить, сделай и мне такую?.. И мне! И мне! – раздавались голоса.
Митька гордо и многообещающе кивал головой, презрительно косясь на парней и победоносно улыбаясь девчатам.
Только Нинка Морозова, дочь заведующего третьим отделением конезавода, черноглазая, тоненькая, Серёгина мечта, не включилась в игру. Брезгливо оттолкнув протянутую ей тросточку, она произнесла громко, так, что все услышали:
– Ненавижу живодёров! Палачество какое-то!
И вызывающе усмехнулась Серёге в лицо. Он взглянул на неё и, ничего не ответив, вышел из зала.
Звезды наливались тяжелым золотом. Терпко пахли сады. Шелестели деревья. С Дона тянуло рыбьим запахом свежей воды, пережженной солярки и еще чем-то необъяснимым, сладковато оседающим в горле.
Расстегнув на груди рубаху, Серёга долго сидел на обрыве, глядя в темную воду. Вот и заканчиваются его последние послешкольные каникулы. Скоро надо будет возвращаться в Москву, где ждет его мать, и Университет, в который он наметил держать экзамен. Через пару недель он уедет отсюда, оставив вдовую тётку совсем одну. И кто знает, вернётся ли вновь, чтобы так же беспечно провести ещё одно лето.
Но эта ночь, и эта печаль, и эти звезды, отражённые в волнах вместе с красными огоньками бакенов, навсегда останутся с ним. И может быть, через тысячу лет, когда он будет готов закончить свой жизненный путь, всё это вспомнится и озарит напоследок ту таинственную пустоту, которая откроется перед гаснущим взором.
В отдаленье, на станции играло радио. Серёга пошарил по карманам в поисках папирос, но их не оказалось. Вспомнив, что на вокзале буфет торгует круглосуточно, он направился туда.
В зале ожидания толпился народ. Вот-вот из Ростова должен был прибыть московский скорый и немало станичников по давней, заведенной еще дедами традиции пришли сюда на людей поглядеть и себя показать. Кто-то уезжал, кого-то встречали. Но в основном публика была праздная, находящая удовольствие в созерцании чужой, проносящейся мимо жизни, такой интересной и недоступной для многих из них.
У буфетной стойки, заставленной стаканами и кружками с пивом, толковали о чём-то Митька и двое незнакомых парней. Митька явно «крутил динаму», обещая подбиваемым на змеиный бизнес одногодкам безвозбранный фарт и фирменное процветание.
– Я вам по рублю за шкурку буду платить! Через год миллионерами станете! Чем не жись? И завод можно бросить, и деньгою сорить! Ну, чего, мужики? По рукам?
– Не-а, – отнекивались парни. – Незаконно всё это, да и жизнь дорога. Чего ею за рупь рисковать?
– Да вы что? – ерепенился Митька. – Чалдоны! Я же вас обучу! И технике безопасности, и змейским повадкам… Ну, пока сезон? Пока спрос на их имеется!
Он случайно оглянулся, увидел Серёгу и заюлил, засуетился, протягивая ему свою еще полную кружку с пивом. Но Серёга отказался и вышел на перрон.
Первыми, кого он увидел, была Нина с невысоким гражданским лётчиком. Летчик бережно поддерживал её под руку и наклонялся так близко, что густые волнистые волосы девушки касались его щеки. Вероятно, он рассказывал нечто героическое, потому что Нина, неотрывно глядя на него, то и дело ахала и всплескивала руками.
Словно бы случайно Серёга закашлялся. Нина оглянулась, увидела его и, пренебрежительно дернув плечиком, снова повернулась к пилоту. Жестокая ревность сжала сердце Серёги. Ему захотелось подойти к ним и как-то задеть, обидеть, нарушив их показную идиллию. Но вместо этого он повернул налево и побрёл по перрону, заставляя себя не торопиться и не оглядываться на них.