ни воспитанием…
Находясь в трезвом состоянии, сосед выглядел обыкновенным, заурядным человеком из малороссийской глубинки. Но приняв спиртного, он вдруг чертовски преображался, превращаясь в скандального, в то же время трусливого, хитрого и мстительного дебошира, задирающего окружающих по любому поводу, а зачастую и вовсе без него. Его скандальные выступления неизменно сопровождались матерщиной, прущей из него грязными потоками безо всякой оглядки на присутствие детей. Неоднократные отбывания пятнадцати суток за очередное хулиганство на какой-то период приостанавливали пьяные выходки маляра, но через некоторое время все опять повторялось, неизменно сходя ему с рук и не приводя к более серьезному наказанию: наверное, по причине наличия двух малолетних детей (или кума-участкового)…
В то время задержанных на пятнадцать суток остригали наголо, так что сквернослов частенько носил кепку, стесняясь своей «прически Фантомаса» (оригинально названной так в книге «Тайна золотого обоза» Н. Леонова и А. Макеева), однозначно указующей всем на его недавнее пребывание за решеткой. Теперь же полное отсутствие растительности на голове считается среди определенной части молодежи и некоторых представителей «прителевизионной» братии чем-то супермодным, а в отдельных криминальных кругах и смыкающихся с ними охранно-телохранительных службах чрезвычайно крутым и престижным (о, нравы!).
В памяти мальчишки сохранился эпизод, как однажды его отец, скрутив, связал разбушевавшегося пьяного соседа бельевой веревкой, сопроводив при этом момент затягивания пут морским узлом своей привычной матросской присказкой: «Порядок на Балтике!»… Тот, притворно и смешно поскуливая, долго лежал на полу у себя в комнате согнутым кренделем со связанными руками, притянутыми к спутанным ногам, дожидаясь прибытия милицейского наряда на мотоцикле с коляской, в которой, как правило, увозили забияку в отделение…
Или как-то летним вечером Митько повздорил спьяну в дворовой беседке с приятелями – партнерами по игре в домино. Придя домой, он от злости начал швырять сверху, из окна (общей) кухни, клубни картошки в жестяную крышу беседки, мстя обидчикам за проигрыш оглушительным грохотом, раздающимся при каждом удачном попадании. Те вызвали милицию и по ее прибытии объяснили, что бросал какой-то мужик из такого-то окна, но в темноте было затруднительно разобрать конкретную личность злоумышленника; к тому же он все время норовил прятаться, лишь немного высовывая голову из-за подоконника, чтобы со сладостным злорадством подглядеть результат и произведенное бомбардировкой впечатление. А у игроков не хватило, наверное, тогда элементарной смекалки, чтобы сопоставить место совершения бросков с местом проживания своего обиженного дружка…
Милицейский наряд, войдя в квартиру, проверил ее обитателей мужского пола: Влас тогда отсутствовал, Митько – успев раздеться и прыгнуть в кровать – притворился спящим мертвецким сном, а отец мальчика, ничегошеньки не подозревая, мирно смотрел с семьей телевизор. Недолго думая, стражи порядка взяли его под белы рученьки и направились к двери.
Если бы не шум, поднятый мамой и бабушкой мальчишки, которые с большим трудом сумели отстоять главу семейства, пришлось бы уже его папе прокатиться на казенном мотоцикле, и неизвестно, чем эта поездка могла бы закончиться… А через несколько месяцев, во время своего очередного дебоша, сосед, не удержавшись в запале пьяного откровения, признался, что это он тогда подставил отца с картошкой…
Более безобидное развлечение, под стать его задиристой, завистливой натуре и озорному настроению, маляр временами устраивал с их автомобилем «Москвич-401», приобретенным главой семейства у кого-то с рук вскоре после переезда в Черемушки взамен проданного мотоцикла.
Автомобиль – в котором, кстати, их как-то раз угораздило перевернуться от заноса на скользком ноябрьском шоссе при возвращении из Ленинграда от родственников, после чего пришлось длительно восстанавливать железного бедолагу всей семьей с помощью тех же родных – ленинградцев – стоял под окном, в промежутке между торцами пятиэтажек.
Будучи специалистом в электротехнике и радиоэлектронике, его отец сам собрал устройство сигнализации для их железного друга. С детства имея тягу к этому роду деятельности, он работал в электроцехе, а после окончания вечернего отделения МАИ – в лаборатории завода имени Ильюшина и ее филиальном отделении в Летном доводочном комплексе (ЛДК) города Жуковского.
Надо упомянуть, что автомобилей в то время у населения было, как говорится, «раз, два и обчелся». На весь их двор имелись лишь пара-тройка машин и несколько мотоциклов: разве же можно представить такое сегодня в современных дворах и на улицах, сплошь заставленных различным автотранспортом?!
Тогда царил дефицит всего автомеханического, включая и автомобильные колеса, которые повсеместно воровали, снимая с машин на стоянках. Никаких сигнализаций в продаже не было, – вот народ и исхитрялся сам что-то придумывать, включая, конечно, и традиционные болты с секретными головками самых разных конфигураций.
Принцип устройства самодельной отцовской сигнализации заключался в замыкании электрической цепи посредством соприкосновения металлического стержня с внутренними стенками токопроводящего (установленного на полу в укромном месте салона) полого цилиндра, в котором он был подвешен по центру продольной оси строго вертикально. Когда машина стояла горизонтально, стержень не дотрагивался до стенок цилиндра, но стоило ее толкнуть или наклонить, – например, поддомкратив одну из сторон для снятия колеса, – как стержень замыкал цепь, прикасаясь к стенке цилиндра, изменившего свое вертикальное положение. В результате сигнал передавался на специальное радиоприемное устройство, установленное в комнате, после чего срабатывала сигнальная пищалка.
Каким-то образом беспокойный сосед узнал, что у них имеется такое устройство, и под соответствующее настроение периодически толкал машину и ехидно наблюдал, поджидая, когда ее взволнованный владелец выглянет с балкона…
Доставалось и другим соседям. В один из зимних вечеров юный герой данного повествования вернулся с тренировки из Московского городского дворца пионеров на Ленинских горах (МГДП), где подростком занимался в секции гандбола, и еще на подходе к квартире услышал переливы нецензурных выкриков Митько:
– Тра-та-та вашу мать… Згубить хочете казака к тру-ту-ту матери? Не-е-т, не выйде у вас ни три-ти-ти… Я вас всих тря-тя-тя…
Паренек вошел в квартиру и постарался, не мешкая, раздеться в прихожей, чтобы поскорее уйти в свою комнату и не встречаться с пьяным соседом; пока снимал пальто и, присев, расшнуровывал ботинки, стал невольным свидетелем незабываемой сцены, быстротечно разыгравшейся на его глазах.
Ее началом стало появление в коридоре Власа, который выступил из туалета в сопровождении шума бурлящего потока воды, сливаемой из бачка. Пожилой сосед выходил по нужде и – от греха подальше – тоже попытался поскорее прошмыгнуть обратно в свою комнату, но не тут-то было! Путь ему преградил прыткий маляр, выскочивший из кухни, где уже поджидал незадачливого соседа, как тот паук свою несчастную жертву.
Скорчив угрожающе убойную физиономию, хотя от драк всегда увиливал по трусливости натуры, ограничиваясь лишь словесными препирательствами и оскорблениями, коммунальный злодей изрек:
– Ага-а, Вла-ас, ну-кась постой-ка, тра-та-та твою мать. От кажи, що вивси менижиття ни три-ти-ти не даете? Совсимзапорожьского казака зашухгали к тру-ту-ту матери… Усю душу вымотали на три-ти-ти.
При этом он ухватил безропотного соседа рукой за грудки и стал тягать его из стороны в сторону, наглядно демонстрируя, наверное, как происходил этот всеобщий процесс душевыматывания.
– Э-эх, дали б волю, я б вас к тру-ту-ту матери всих шашкой тильки так: раз-два, раз-два, – в то же время показывал он другой рукой, театрально помахивая ею вверх-вниз, вверх-вниз. При этом пьянчужка автоматически воспроизводил профессиональные, годами отработанные движения, совершаемые малярной кистью, относя их, как ему казалось, к взмахам боевого клинка, безжалостно разящего всех его врагов (вероятно, – занудливых москвичей, не дающих разгуляться сыну диких степей, самовольно причислявшему себя к доблестному казачеству).
Действо Митько в некотором роде ассоциировалось у мальчугана с артистическим выступлением неуязвимого тореадора, который дразнил плащом и шпагой могучего грозного быка, при этом внимательно наблюдая за реакцией животного и тонко лавируя на грани его срыва в яростную, всесокрушающую атаку.
Седовласый мученик молча сносил издевательства, пока из комнаты на помощь не вышла его жена, обеспокоенная шумными приставаниями со стороны распоясавшегося соседа. Она попыталась как-то угомонить и пристыдить самопровозглашенного казака, всячески упрашивая оставить мужа в покое, на что тот гордо и непреклонно ответил ей в своем традиционном стиле, безапелляционно послав к тру-ту-ту матери.
После этих слов терпение покинуло молчаливого страдальца, и он, словно очнувшись, вышел из ступора. Побагровев, Влас напрягся и начал медленно поднимать правую руку для замаха, словно мощнейший рычаг древнего метательного орудия, взводимый наизготовку для броска разрушительного снаряда во вражескую крепость. Глаза его, до этого бессмысленно-равнодушные, тут же налились кровью, кряжистое тело подозрительно застыло и перестало безвольно телепаться от толчков Митько.
Супруга, почуяв неладное, повисла на его занесенной руке, жалобно вереща:
– Власик, не надо… они тебя посодют! Ох, не надо, родной, они тебя посодют!
Стряхнув жену с глыбы своей мускулистой руки, натренированной за долгие годы кладки кирпичей, каменщик выбросил кулак вперед – как тот древний разрушительный снаряд – навстречу ненавистной физиономии глумливого издевателя, который стоял в тот момент спиной к платяному шкафу, смонтированному вдоль всего коридора.