Удар пронесшегося кулака разъяренного Власа угодил в створку этого шкафа и слился в одном звучании со щелчком двери, захлопнувшейся за кухонным тореадором. Тот за это мгновение чудесным, непостижимым образом смог молниеносно увернуться от страшного удара и юркнуть в свою комнату, успев закрыть дверь, ничем, казалось, не уступив в ловкости аренным испанским коллегам (хотя, по всей видимости, он тогда мало что о них слышал…)!
Обескураженно поглядывая на солидную вмятину с трещинами, образовавшуюся на створке в том месте, на фоне которого только что маячила буйная голова скандалиста, ссадину на своем огромном кулаке и закрытую соседскую дверь, стеноразрушитель – поневоле превращенный на тот вечер судьбой из стеновозводителя – был тут же уведен супругой в свою комнату…
После переезда с родителями в кооперативную квартиру на Водном Стадионе, первый взнос за которую, кроме накоплений их семьи и средств, заимствованных у друзей и ленинградских родственников, потребовал также и продажи престижного тогда отечественного холодильника «ЗИЛ-Москва», паренек частенько навещал свою бабушку, которая осталась жить в черемушкинской комнате. (Комната после ее смерти отошла государству, осчастливив своим пользованием уже других людей…)
Со временем шумный сосед стал бузить все реже, стараясь, наверное, ограничиваться просто выпивкой, без традиционных душещипательных концертов. То ли возраст давал о себе знать, то ли «степная» душа со временем совсем «уся вымоталась»… либо, в конце концов, окончательно смирилась с данной процедурой, коей регулярно мазохистски подвергалась на московской чужбине…
А может быть, бабушка просто им всего не рассказывала, не желая лишний раз волновать и расстраивать близких людей. Так или иначе, в памяти внука отложился лишь единственный эпизод касательно этой темы, шутливо преподнесенный ею как-то в одно из его посещений уже после службы в армии.
Утренний парфюм
В тот период маляр пристрастился с приятелями к дешевым парфюмерным изделиям типа «Тройной одеколон» и, гоняемый женой, исхитрялся – обычно по утрам с тяжелого похмелья – употреблять подобные средства в качестве ободряющих напитков тайком от нее прямо в квартире, прячась в укромных местах, любимым из которых был выбран почему-то туалет.
Входя туда с мучительной миной на лице, пересохшими губами и потухшими глазами, страдалец опустошал принесенный продукт и несколько минут пережидал его усвоение. Затем, то ли по инерции и растерянности, то ли по складу своего изощренного ума, он опускал пустой флакон в унитаз, дергал ручку сливного бачка и быстро покидал сей распивочный пункт, выходя облегченным, с поправившимся самочувствием, довольной физиономией и коварным блеском в глазах…
Как-то бабуля, посетив туалет, – при этом столкнувшись в дверях с выходящим оттуда Митько, который, весело рыгнув, буркнул: «Здрасти, Марья Дымитринна», – очутилась, по ее словам, «как в парикмахерской», попав в облако сложного амбре с резкими парами тройного одеколона. А в унитазе, громко постукивая о его края, предательски плескался и покачивался огромным поплавком – будто от сказочной снасти на гигантскую рыбину – пустой цилиндр стеклянного пузырька…
Рогатка
Когда малышу было лет шесть, к ним в гости приехали из Ленинграда любимые родственники: мамина сестра Нина с сыном – его двоюродным старшим на шесть лет братом – Сашей. После радостной встречи и первых часов общения «послушные» мальчики оставили взрослых дома и вышли на улицу, окунувшись в предвечернюю майскую атмосферу Черемушек. Конечно, малыш повел брата на горку.
Местные ребятишки, очарованные ее «первобытным» хаосом, частенько приводили туда и взрослых. Погожими летними закатными вечерами они неспешно прогуливались вместе под полынный запах по ухабистым извилистым тропинкам, минуя овражки, огибая пруд и обходя россыпь железобетонных плит, брошенных когда-то строителями и заросших бурьяном у забора художественной школы…
Там секретно, в ореоле таинственности, гость извлек из кармана привезенную с собой с «брегов Невы» рогатку. Не какую-то проволочную – с тонкой круглой авиационной резинкой, напоминающей тогда резинку от чулок гольфов и стреляющую загнутыми проволочными или бумажными пульками, множество модификаций которой он потом видел в школе, – а настоящую, вырезанную из прочной деревянной рогатульки. К ее концам были надежно примотаны суровой ниткой окончания упругой резиновой ленты, с надетым на нее через свои прорези овальным кожаным кусочком – держателем. В этот держатель вкладывались, зажимаясь большим и указательным пальцами, и оттягивались на расстояние растяжения ленты соответствующие подручные снаряды в виде камней (во сто крат, конечно, меньших, чем в древних метательных орудиях, упомянутых выше) величиной со сливу, орех, а также различных металлических шариков или гаек размером примерно М16–М20.
Восторгу малыша не было предела. С интересом разглядывая рогатку, он подавал камушки для показательных стрельб гостя и даже несколько раз попробовал выстрелить сам. Но, конечно, превзойти старшего брата по дальности и точности стрельбы у него не получалось. Показать высший класс владелец рогатки решил на краю обрыва.
Ребята прошли немного по плато горки в южном направлении, с трудом протиснулись сквозь засохшие прошлогодние заросли бурьяна и оказались у самого ее края, нависающего над Нахимовским проспектом недалеко от поворота трамвайных путей с улицы Вавилова. Лента автострады проспекта вольготно расстилалась далеко внизу на широком просторе. Стоя на обрывистой круче, вознесшейся, казалось, к самому синему небу, Санек вытащил из кармана припасенную для такого случая увесистую ржавую гайку размером с абрикос, вложил в держатель, зажал пальцами, сказал младшему: «Смотри!!!» – и, оттянув резину со всей мочи, выстрелил… в то самое небо…
Следя за высоченным взлетом гайки и последующим ее падением по траектории, неумолимо сближающейся на излете, как оказалось, с линией движения идущего в то время внизу по проспекту автобуса, – совершенно не принятого братаном во внимание, – они непроизвольно затаили дыхание, а младший даже присел…
Удар пришелся в правое боковое стекло кабины водителя, к счастью, не причинив никакого вреда здоровью людей. С треском лопнув, оно мгновенно покрылось трещинами и частично осыпалось. Водитель резко затормозил и, проехав с десяток метров, остановил автобус. После небольшой шоковой паузы, которая последовала вслед за этим неподражаемым выстрелом, ленинградец шепотом промолвил:
– Пошли отсюда…
И, взяв за руку оторопевшего родственника, повел прочь от рокового обрыва. Через некоторое время, несколько успокоившись и придя в себя, мальчишки обсуждали происшествие уже у пруда, где пытались подогнать палкой к берегу хлипкий, сколоченный ребятней из деревянной двери и пары бревенчатых отрезков плот, который неудобно застрял в паре метров от берега вне шаговой досягаемости.
Вдруг со стороны покинутого обрыва появился мужчина. Он неторопливо шел по узенькой тропинке, пролегающей мимо пруда, и стал постепенно отклоняться в их сторону. Старший, предчувствуя подвох, переместился с братом вдоль берега, чуть подальше от тропы и этого подозрительного дядьки, тихо объяснив малышу (с учетом своего богатейшего житейского опыта):
– Лучше отойти от него подальше… они всегда так незаметно подкрадываются, вроде как мимо идут и никакого внимания на тебя не обращают, а потом, поравнявшись, неожиданно хвать тебя за хобот – и в милицию…
Словно подтверждая слова брата, мужик, по-прежнему идя мимо как бы безо всякого внимания к детям, опять немного подвернул в их направлении. Те переместились от него еще дальше вдоль берега. И тут, поняв, что более нет смысла притворяться, он рванул к ним бегом, уже не таясь и выкрикивая:
– Сто-о-й, шпана-а!
Ребята бросились наутек, через несколько метров разбежавшись в разные стороны. Водитель, а это, конечно же, был он, логично выбрал жертвой меньшего и продолжал преследовать именно его. Сумбурно со страху проскочив от пруда к кругу 26-го трамвая, малыш, очень не желая быть схваченным за «хобот» – независимо от того, где брат подразумевал его нахождение (уточнить тогда у него не успел, а потом забыл или постеснялся…) – и попасть в милицию, лихо сиганул вниз. Без труда сбежав с обрывистого склона горки и на ходу поправив соскакивающую с ноги сандалию, он помчался по трамвайным путям. Полноватый водитель остался стоять на краю обрыва, вопя вдогонку:
– Лови-и, лови-и хулигана! – добавляя что-то про шпану, автобус и стекло.
Тем временем беглец обогнул слева центральную зеленую лужайку круга, отделенную низенькой чугунной оградкой, ловко поднырнул под метлу дворника – который внял крикам водителя и попытался преградить с помощью оной путь хулигану около своей будки, притулившейся у поворота путей – перебежал улицу Кржижановского и помчался по ней налево вдоль забора 64-й больницы; затем свернул направо за его угол, после чего, оглядываясь, наконец-то перешел на шаг и перевел дух, стараясь отдышаться и постепенно приходя в себя. Далее мальчуган проследовал по улице Вавилова вдоль больничной ограды до ближайшей калитки (или дырки), проник на территорию больницы и пересек ее поперек. Через пролом в заборе на противоположной стороне он вылез к улице Ивана Бабушкина, по которой, загнув сей порядочный крюк, наконец, просочился к дому, миновал с опаской двор и юркнул в свой крайний подъезд.
Брат уже находился в комнате. Не мудрствуя лукаво и не будучи преследуемым, он вернулся домой ближайшей дорогой. При этом конспиратор заставил себя мучительными усилиями воли избавиться на всякий случай от драгоценной улики, выбросив по пути в контейнер дворовой помойки свою замечательную рогатку. Нагнувшись к вошедшему малышу, кузен в волнении таинственно вопросил:
– Ну, как?..
После рассказа по секрету о совершенном побеге братья вышли на балкон комнаты и затем долго смотрели в сторону горки, где вдалеке просматривалась, выглядывая из-за торца соседнего дома, часть территории трамвайного круга. Там в тот момент находились маленькие фигурки водителя, милиционеров (с неотъемлемым мотоциклом), дворника с метлой и еще кого-то…