Что такое пожар на подводной лодке, тем, кто служил в подводном флоте, объяснять не надо. Страшен пожар на надводном корабле, а на подводной лодке во много крат страшней… горит железо в замкнутом пространстве! Спасая корабль, Всеволод Бессонов думал о будущем!..
Закрытым Указом Президиума Верховного Совета СССР членов экипажа К-8 наградили орденами и медалями. Офицеров и мичманов, оставшихся в живых, а также всех погибших – орденом Красной Звезды, а оставшихся в живых матросов и старшин срочной службы – медалью Ушакова, одной из престижных наград российского флота. Звание Героя Советского Союза присвоили командиру подводной лодки капитану 2 ранга В. Бессонову (посмертно). Я не хочу комментировать этот в какой-то мере не очень справедливый Указ, во все времена наше государство не очень ценило своих героев… И как обычно происходит у нас – наградили и забыли. Подвиги не должны забываться. И очень отрадно, что Бессонова и его подвиг помнят на его малой родине.
Небольшой районный город Курской области Льгов, родина многих знаменитых людей, не забыл и своего геройского моряка – подводника Всеволода Борисовича Бессонова. Его именем названа одна из улиц города, главная школа города носит его имя, где функционирует школьный музей, посвящённый его короткой и яркой жизни. Не обошёл его вниманием и краеведческий музей района с экспозицией его имени. 12 апреля 2005 года в городе было освящено место, где ныне стоит памятник Герою. Всеволод остался в море, нет почётней могилы для моряка, но там памятником остаётся только широта и долгота места, доступная немногим. Памятник на земле – это память для всех, дань уважения курян своему земляку-герою.
Чисто сухопутная Курская область тесно связана с морем, она дала командира АПЛ К-8, героев атомного подводного крейсера «Курск», который знает весь мир. Это наглядный отпор тем безродным либералам, которые не оставили своих попыток доказать, что Флот России не нужен. Нет, Флот был и будет нужен России. Он не только защитник страны, но и становой хребет её государственности.
Свой последний экзамен на человечность командир АПЛ К-8 капитан 2 ранга Всеволод Бессонов сдал на «отлично». Трудно отвечать за поступки, когда отвечаешь только за себя, но во много раз труднее, когда от тебя зависят жизни других людей, корабля. Бессонов не оставил корабль, где были его живые и мёртвые сослуживцы. Погибая, он думал о живых. Не это ли первая черта героизма?
Весь личный состав корабля действовал героически, вплоть до самопожертвования. К примеру, корабельный врач капитан медицинской службы Арсений Соловей отдал свой дыхательный аппарат матросу Ильченко, которому сделал операцию аппендицита. Матрос был спасён, а врач погиб. Этот эпизод запечатлён на памятнике погибшим подводникам в посёлке Гремиха (Кольский полуостров), откуда ушла К-8 в свой последний поход. На памятнике есть замечательные слова: «Морякам-подводникам, погибшим на боевых постах, до конца выполнившим долг свой», и поимённо названы все 52 человека, которые погибли на АПЛ К-8.
Через 38 лет, в канун Дня Военно-морского флота России, на родине героя, в городе Льгов Курской области, 26 июля 2008 года был открыт памятник командиру АПЛ К-8 Всеволоду Борисовичу Бессонову. Это фактически второй памятник экипажу К-8 на просторах необъятной России.
Основную идею памятника «Командиру субмарины К-8 Бессонову В.Б.», где на первом плане сам Бессонов в рабочем кителе, с мужественным лицом, сжимает рукой пилотку и как бы отдаёт последний приказ. Автор памятника – известный скульптор Владимир Иванович Бертенёв подкрепил свою работу мыслью, что командир руководил достойным экипажем героев, поэтому за его головой поместил лица членов экипажа К-8. И этот памятник командиру лодки одновременно является и памятником всему экипажу. Что подтверждает и сам скульптор: «Не хотелось, чтобы сооружение получилось холодным и безжизненным, дежурным. Памятник призван затрагивать самые чувственные струны в душе смотрящего на него человека. Думаю, что замысел удался. Низкий постамент символизирует водную гладь, на ней бронзовый венок, как бы брошенный в море в память о погибших на субмарине. Вообще, у людей должно создаваться впечатление, что они стоят на берегу и сверху вниз смотрят на уходящий в вечность экипаж…»
Были и другие трагедии и аварии, уже позже, когда мы ушли в запас, а теперь мы давно в отставке, но продолжаем жить тревогами флота. А раз повторяются трагедии, значит, не все уроки извлечены из прошлых.
Я бы много мог поведать случаев трагичных, а иногда и комичных, из своей жизни и жизни своих сокурсников, подводная служба изобилует такими, но память уже начинает подводить, а фантазировать не хочется. Можно сказать одно – наша жизнь была связана с судьбою нашего поколения. И то, что Лев Фёдорович Каморкин и Всеволод Борисович Бессонов погибли, выполнив честно и бескомпромиссно свой долг, за это им вечная слава.
Хочу закончить пожеланием нынешнему и будущим поколениям подводников, этому элитарному мясу войны, что они должны служить и рисковать не во имя победы в войне, а во имя мира на планете! Пусть головы будут всегда полны порядочных мыслей, а не как в той прибаутке:
По трапам скользким, вертикальным
Летишь с лицом многострадальным,
Пустой рискуя головой…
Иван ЖИЛКИН. Судьи – читатели и время…
Воспоминания
ГЛАВА 3
Отец и мать
Молодого кудрявого весёлого отца я видел, смутно помню, лишь в первые детские годы. Далее он тускнел и гас или, вернее, погашал себя. И долго я как-то не воспринимал его внешности. Уже стал замечать, что тот или другой дядя отличался своеобычными чертами, седыми или русыми волосами, тот или иной был высокий или низенький, сильный или не очень, а отец был отец – без наружности. Его видел я как-то изнутри, кровью, постижением, похожим на рентгеновские лучи, но дающим снимок не костяка и мяса, как в рентгене, а настроения и духа.
Когда я был уже школьником, показал товарищу отца издали с речки от нашей калитки, и товарищ удивил меня ответом:
– Какой статный мужчина!
Я удивился вдвойне: и непривычной для нашего брата фразе, и тому, что впервые, чужими глазами, увидел отца. Да, правда, – осознал я, по мосту через речку Малыковку, отчётливый в голубом воздухе и освещённый солнцем шёл высокий стройный человек. И это – мой отец.
Значительно позже одна язвительная женщина или, вернее, дама, умышленно под пустым предлогом навестив в лавке отца, сказала мне, прищурясь:
– Да он у вас красавец не красавец, а представительность сохранил до конца.
И даже к старости она увеличилась по некоторым причинам. Тёмно-русые волосы на голове хотя заметно редели, всё ещё завивались на концах. Несколько узкий лоб и узкий овал лица придавали тонкость чертам. Желтоватые глаза под насупленными бровями были посажены близко друг к другу, и оттого взгляд казался излишне проницательным. Некоторая острота и напряжённость взгляда, впрочем, объяснялись ещё ранней дальнозоркостью, как я после понял. Борода узкая, рыжеватая, почти без волос на щеках – хорошая борода, чуточку раздвоенная. Нос большой, но прямой и красивый, не такой, как у нас с Фёдором. Огорчало меня только то, что нос этот отливал синевой, точно у пьяницы. Фёдор объяснил мне, что нос у отца пострадал от морозов, когда отец из кузницы со своим железным товаром ездил на уездные ярмарки и базары.
Рост высокий, гвардейский, тех шести футов, которые считаются в Англии обязательными для приличного мужчины. Стройную фигуру с узкой талией выгодно подчёркивали бекеша и старообрядческие полукафтаны, пока отец не сменил их на более благолепное одеяние, похожее на греческие или библейские плащи.
Конечно, мне хотелось считать отца силачом, какими, по рассказам Фёдора, были кузнецы Жилкины и Перерезовы, но я должен был с огорчением признать, что отец не походил на силача. Я видел, когда мы вместе купались на Волге, что тело у него тощее, без тех живых желваков и подвижных выпуклостей, которые украшают мощное тело кузнеца. И цвет тела белый, почти нежный, был синеватый, намекая на слабость или плохую кормёжку. А когда отец колол дрова, он странно торопился, задыхался и скоро уставал. Может быть, сверхсильная работа в кузнице в молодые годы подорвала его, а вернее – сказалась на нём бедность и тревога, когда он с моей матерью и малолетними детьми ушёл из кузнецкой семьи на свободу и голодовку. В дальнейшем, в силу строгих старообрядческих правил, к тому же, то есть к физическому истощению, вёл и тот суровый уклад, на который он с годами всё беспощаднее обрекал себя.
Смутно помню по чьим-то рассказам, что нашей семье при первых шагах самостоятельной жизни после кузницы помогла какая-то тётя Прасковья, которой я не застал в живых. Она дала нам ту избёнку, где мы потом жили, лавчонку на базаре и ссудила отцу, помнится, три рубля на торговлю. Как уж и чем торговал отец на эти три рубля, не знаю, но нужды хватила семья порядочно. Жалоб на бедность и сожалений о покинутой кузнице я, впрочем, не слышал. Наоборот, вспоминаю тот смех, с каким в семье говорили о моём плаче и крике, когда в голодный год нужда в семье крайне обострилась, а я требовал:
– Не хочу хлеба, дайте пирога!
Хлебом в городе называли чёрный ржаной хлеб, а пирогом – белый пшеничный хлеб. Затем уже шли пироги с начинкой – с мясом, с горохом и так далее. Так вот смеялись, что в голодной семье в голодный год, когда голодал весь мещанский город, сидя на чёрном хлебе, нашёлся в семье малолетний баловень, который с плачем отбрасывал чёрный хлеб.
При такой тугой жизни всё же пробовали учить детей – кроме тех, которые перемёрли. Старший мой брат Фаддей успел окончить уездное училище. Фёдор не успел. Пришлось всё-таки устраивать детей куда-нибудь в мальчики, в услуженье.
Долголетняя голодовка чудесным образом смягчилась, когда отца избрали сначала членом мещанской управы, а потом – мещанским старостой. Восемь рублей жалованья в месяц свалились на отца как нежданный дар. Хоть и мал я был, а помню счастливое сиянье на лицах отца и матери. Молчаливый отец вдруг стал на короткое время говорлив и всё что-то быстро и опьянённо рассказывал матери. Тут, видимо, дело было не только в деньгах, но и в том неожиданном выдвижении, в общественном отличии, – словом, в том успехе, который при всяких масштабах и во всех слоях быта окрыляет человека. И странно, правда, откуда подошло это к отцу? В старообрядческом городе Вольске немало было людей строгой и выдержанной жизни. И почему-то успех заглянул в бедную лавчонку к молчаливому и безропотному человеку. И потом общественная известность отца без видимых стараний с его стороны крепла и ширилась. Это льстило моему мальчишескому самолюбию. Приведу для примера один из многих случаев.