ину, ничего хорошего мне не обещали.
Я тихонечко поздоровался и скромно остался стоять у двери. Начальство, казалось, не замечая меня, продолжало вести с беседу о соответствии программ студентов кафедры возросшему уровню вузовских требований. Наконец, вопрос был всесторонне обсужден, и заведующий обратил взор в мою сторону:
– А, это вы, подойдите поближе, – флейтист опять повернулся к Гузию, – вот Владимир Михайлович, наш герой явился наконец.
Гузий, понимающе улыбаясь, покачал головой. Я подошел к столу, за которым располагались начальники.
– Мы уже обсудили ваш вопрос и приняли решение, которое согласовали с начальником учебного отдела.
Дабы придать большую убедительность своим словам, флейтист встал, предварительно заставив меня сесть на рядом стоящий стул. Говорил он не быстро и почему-то таращил глаза, излагал мысли слишком подробно и так занудно, что после первых минут его речи хотелось одного – напиться. Впрочем, ничего плохого он не сказал. Я понял, что пока идет разбирательство в «классе гобоя», меня загрузят работой у других преподавателей, ибо погода испортилась, пошли дожди, концертмейстеры стали болеть и прочее…
– Вот, в частности, у Владимира Михайловича девушка-концертмейстер болеет, – флейтист указал на Гузия, который подтвердил его слова, кивнув головой.
– Заведующая учебной частью, – продолжил однофамилец передвижника, – почему-то симпатизирующая вам, настояла на том, чтобы вы продолжали работать в установленное время по вторникам и пятницам, а мы, в свою очередь, должны подстраиваться под ваш график, – заведующий кафедрой и Гузий обменялись ироничными улыбками.
– Так что во вторник, аккуратно в положенное время вы должны явиться на урок к Владимиру Михайловичу. Сегодня можете быть свободным. Вот ноты, рекомендую тщательно подготовиться.
Закончив речь, заведующий опять сел за стол и продолжил разговор с заместителем. Я вежливо поблагодарил и попрощался, но на меня никто уже не обращал никакого внимания.
***
First Clown [Sings]:
– A pick-axe, and a spade, a spade,
For and a shrouding sheet:
O, a pit of clay for to be made
For such a guest is meet.
(Throws up another skull).
William Shakespeare «Hamlet»6
В назначенный день я пришел в класс Гузия.
Он по специальности был трубачом, но у него учились и представители других инструментов из медной группы.
Предстояло играть концерт для скрипки с оркестром Мендельсона, который был переложен кем-то для тубы, самого большого инструмента «медной группы». Сольную партию концерта подготовил студент по фамилии Шварцман, женатый на моей однокурснице, носящей фамилию Маркович.
Шварцман сначала учился на теоретическом факультете, но учеба шла с большим трудом, на экзаменах его «заваливали». Отчаявшись, он заподозрил в качестве причины своих неудач латентный антисемитизм экзаменаторов. Выход был найден: Шварцман для конспирации взял фамилию жены. После этого поступка уже никто не сомневался, что курс истории и теории музыки освоить ему не под силу, и новоиспеченного Марковича перевели на духовое отделение играть на тубе, в чем он преуспел.
Признаюсь, на урок я шел не без любопытства, но скрипичный концерт Мендельсона для тубы с оркестром сыграть так и не удалось – в классе не было никого. Вещь удивительная, поскольку о педантизме Гузия ходили легенды. А тут – нет на рабочем месте. Решил ждать, «отсиживать» положенное время, играя Мендельсона, тем более что ноты концерта я так и не посмотрел – некогда было.
Владимир Михайлович появился минут через сорок. Привычная улыбка покинула физиономию Гузия, столь сильно изменив ее, что я не узнал, а скорее догадался, что явился именно он.
– Сегодня урока не будет, – с порога, не ответив на мое приветствие, сказал Гузий тихим и печальным голосом, – в консерватории случилась трагедия. Вчера профессор Соколов скоропостижно скончался – умер на остановке трамвая, когда направлялся на работу, – произнеся эти слова, Гузий предложил мне последовать за ним в кабинет профсоюзной организации.
Я подумал было, что канитель с моей «трудовой дисциплиной» продолжается и профком взял инициативу расследования в свои руки, но ошибся. Гузий открыл кабинет своим ключом, пропустив меня вперед, предложил присесть, а сам сел напротив и, приняв привычную начальственную позу, чуть повеселел:
– Меня ректорат, партком и профсоюзная организация консерватории назначили ответственным за проведение траурной церемонии. Вы, согласно приказу, поступаете в мое распоряжение. Сегодня я отпускаю вас с работы, – Гузий глянул на часы, – на два часа пятьдесят три минуты раньше положенного времени, но завтра вы будете задействованы в организационных мероприятиях.
– Готов выполнить ваше поручение, – отвечаю.
– Вот и прекрасно, – заместитель флейтиста первый раз улыбнулся с момента начала нашей беседы, – завтра явитесь к восьми часам в мой кабинет. Мы организуем группу студентов, а вы поедете с ними на кладбище для оказания помощи в подготовке захоронения. Оденьтесь соответствующим образом, возможно, предстоят земляные работы, – Гузий второй улыбкой обозначил конец разговора.
Нужно признать, что Владимир Михайлович очень толково повел работу по организации похорон. Все было запротоколировано, расписано, каждый участник знал свой «маневр», контроль и подстраховка были организованы замечательно. На следующий день ровно в восемь я был в установленном месте. Группа студентов-духовиков из пяти человек уже ждала. Ребята были подходящими – здоровяки, гренадеры, все после службы в армии. Владимир Михайлович представил меня в качестве руководителя, чему они почему-то обрадовались. Мне же он дал соответствующую бумагу к директору кладбища и велел не терять время и отправиться к месту назначения. Напоследок Гузий поднял трубку телефона и позвонил директору, сообщив о том, что наша группа выходит и через час будет на месте.
Действительно, все именно так и произошло – не слишком торопясь, через час мы добрались до цели.
Директор кладбища, человек еще молодой, доброжелательный и улыбчивый, напоминал комсомольского работника. Как он заметил, «в моем учреждении я самый молодой, за исключением некоторых покойников». Директор пригласил нас всех в кабинет, критически осмотрел и, кажется, остался доволен:
– Вопрос с вашим профессором решен положительно. Будет лежать рядом с достойными людьми в тихом месте, недалеко. Но это внеплановое индивидуальное захоронение. У нас трудно с рабочими-копачами. Много похорон – осень. Нужно помочь. Подойдите к бригадиру, он в курсе проблемы, – директор закончил официальную часть разговора и уже полушутя добавил, – только не перепутайте его фамилию. Он очень обидчив. Его зовут Гузий.
– Владимир Михайлович? – опередив всех, я попытался было уточнить.
– Нет, Сергей Тимофеевич. Но по имени-отчеству его тут никто не знает. Запомните, пожалуйста, – Гузий.
«Духовенство» дружно отозвалось: «Этого не забудем никогда!»
Мы с веселыми лицами, не соответствующими ни месту, ни действию, пошли на розыск Гузия, спрашивая о нем каждого встречного-поперечного.
Скоро он нашелся. «Кладбищенский Гузий» находился на одной из темных аллей и наставлял группу рабочих с лопатами – «копачей», как можно было догадаться. Это был кудрявый светловолосый мужчина лет сорока, – приземистый, длиннорукий, с физиономией, совсем непохожей на нашего Владимира Михайловича.
«Не наш Гузий» давал задание копателям, жестами раскрашивая свою сбивчивую примитивную речь. Словно дирижер симфонического оркестра, он размахивал не по росту длинными руками, повторяя все время слово «понятно». Но скучающие физиономии копачей в ответ не выражали ничего, кроме похмельного утомления. Наконец они ушли выполнять поручение начальника, и он обратил внимание на нас.
Я как главный подошел и вежливо представился. Затем коротко изложил суть дела, дескать, душа нашего профессора Соколова сейчас возносится на Небо, а вот тело ждет завтрашней встречи с землей городского кладбища. Мы же направлены администрацией консерватории к вам, дабы оказать посильную помощь в подготовке могилы к завтрашнему торжественному захоронению.
Нужно признать, что моя речь была выслушана с интересом. Гузий проникся уважением. И в ответ стал говорить вежливо, медленно, с должной артикуляцией и без излишней жестикуляции:
– Хорошо, что пришли, ребята, а то ведь людей не хватает. А вот инструмент имеется в достаточном количестве, понятно?
Ребята подтвердили, что понятно, и выразили готовность приступить к земляным работам. Гузий повел нас в сарайчик, где хранился инвентарь.
Инструменты выдавали «под роспись». Тут случился первый казус из тех, которых я боялся, зная скандальный нрав духовиков.
Совершенно неожиданно один из нас, шестерых, вдруг взъерепенился и наотрез отказался брать лопату. Звали его Вася Теркин. Что-то из этих двух имен было у него наследственным, а что-то приобретенным, но соединение их произошло так давно, что уже никто не помнил, что именно было наследственным. Он был белобрыс, худощав, учился на «духовом отделении», но по специальности был «ударник» – бил в барабаны.
Вася Теркин стал в позу обиженного вознаграждением солиста филармонии и, обращаясь к «не нашему Гузию», произнес гневную речь:
– Я учусь на пятом курсе консерватории и мне нужно готовить программу к государственному экзамену. А ваши лопаты могут повредить мой аппарат, – Вася выставил перед собой распахнутые кисти рук, демонстрируя тот самый аппарат, который он должен был беречь. Перенесенный в детстве фурункулез яркой краснотой обнаружил себя на его щеках.
– Государство не для того деньги платит за мою учебу, чтобы я аппарат на кладбище портил земляными работами! – закончил Вася на фортиссимо7.
Только тут я заметил, что он был одет лучше всех остальных. «Надо же, всех обдурил паразит!» – с досадой подумал, но было уже поздно.