Ребятам его речь в целом понравилась, но как юмористическая. «Духовенство», нарушив кладбищенскую тишину, громко «заржало», не сочувствуя Васиному горю. Но Гузий опять потерял дар членораздельной речи. Он, соревнуясь с Теркиным в покраснении лица, опять замахал руками и стал объяснять свое понимание проблемы.
Эмоции явно вредили – начальник копачей «захлебывался» от гнева. Впрочем, можно было расслышать, кроме традиционного «понятно», слова, обозначающие половые органы и их действия. Причем действия названных органов он направлял и в сторону Васиной родни, и в сторону программы государственного экзамена. Самого Василия Теркина он посылал в направлении, соответствующем возникшей эротической ситуации.
Вняв директиве местного начальства, Вася резко прекратил разговор и обиженно пошел к выходу с кладбища. Нас осталось пятеро.
Вооружившись лопатами и киркой, группа двинулась к месту предполагаемого захоронения. Начальник копачей уверенно довел до цели. Место оказалось действительно хорошим – под старым деревом, в отдалении от могильных оградок.
Взяв у меня лопату, «не наш Гузий» наметил очертание будущей ямы.
Стали копать, поочередно меняя друг друга. Ребята-духовики были опытными – армия не прошла даром. Гузий их одобрил, моя работа ему явно не понравилась:
– Так лопату старухи держат, когда огород копают, – понятно? Надо стоять прямо и вес использовать, массой давить, – понял? И ж… не отставляй, не оставляй ж…, говорю, не баба ведь, понял?!
– Спасибо, – отвечаю, – сегодня я много нового почерпнул для себя.
Мои слова опять вернули Гузия в хорошее состояние духа:
– Копайте, ребята, яму поглубже, – он оценивающе измерил меня взглядом и заключил, – чтобы глубина была его роста. Если наткнетесь вдруг на гроб или кости увидите – не трогайте, меня дождитесь. Я скоро приду, понятно?
Пожелав нам успеха, Гузий удалился.
Духовики работали лихо. Я, памятуя о возможной встрече с гробом или костями, копал осторожно, погружая лопату «на полштыка».
Вскоре яма была подготовлена. Ребята, вспомнив рекомендацию Гузия, «случайно» подтолкнули меня в яму и проверили глубину подготовленной могилы.
– Порядок, тебя не видно, – подвели итог, похохатывая.
Потом помогли выбраться. Тут подошел Гузий и высоко оценил результаты нашего труда. Самого крепкого из нас, трубача Толика, отвел в сторону и предложил – в случае денежных затруднений – подработку в его бригаде копачей. Толик заинтересовано поблагодарил. Затем Гузий попрощался, пожав руку каждому. Мне как старшему дал установку на завтрашний день:
– Обойдемся без вас. Придут ребята-профессионалы, понятно? Но им нужно принести две бутылки водки и восемь пирожков: четыре с ливером на закусь и четыре сладких поминальных. Так принято, понятно?
Мы сдали инвентарь. Ребята поехали по своим делам, а я – на отчет к «нашему Гузию», к Владимиру Михайловичу.
В институте была обычная суета.
Справляюсь в диспетчерской: «Где Гузий?». Говорят: «Сидит в профкоме и занимается организацией похорон». Поднимаюсь и, предварительно постучав, вхожу в небольшой кабинет профсоюзной организации.
Гузий восседает за столом и что-то пишет. Увидев меня, поднимает глаза над очками, узнав. Присаживайтесь, говорит. «Наш Гузий» немногословен, в отличие от кладбищенского, но столь же деловит:
– Отчитайтесь.
Стараясь, соответствовать уровню собеседника, докладываю, благоразумно упуская самые интересные подробности, утаив «историю Теркина». Завершив повествование, вспоминаю про водку и пирожки: «Что будем делать?».
Владимир Михайлович слушал меня доброжелательно, как студента, толково отвечающего на экзамене.
– Я рад, что мы в вас не ошиблись, доверив столь ответственное дело, – начал он, улыбаясь. – Что касается угощения сотрудникам кладбища, то практическую часть решения этого вопроса поручаю вам. Вижу, что вам удалось наладить доверительные отношения с коллективом. Сделайте все, о чем вас просили. А с деньгами мы вопрос сейчас решим, ибо профсоюз выделил средства.
«Наш Гузий» встал, открыл сейф, достал какие-то бумаги и профсоюзные деньги, которые хранились в целлофановом пакетике: бумажки и мелочь. Владимир Михайлович, укоризненно покачивая головой, аккуратно сложил в стопочку бумажные деньги (их оказалось немного), затем в столбик в тетрадочке посчитал предполагаемые расходы и выдал мне под роспись восемь рублей: зелененькие пятерку и троячок.
– Этого должно хватить. Отнеситесь к делу ответственно, ибо всякая мелочь может непоправимо испортить завтрашнее мероприятие, – Владимир Михайлович улыбкой показал, что меня он больше не задерживает.
***
Mephistopheles:
– Es Für
immer umgekommen!
Stimme von oben:
– Gerettet!
Johann Wolfgang von Goethe «Faust»8
Покинув помещение профкома, приступил к выполнению поручения. Хотелось отдохнуть, работа на холодном воздухе утомила, руки устали, ноги дрожали, спина болела. Но уже вечерело, и проблему нужно было решать срочно. Завтрашнее мероприятие назначено на одиннадцать, поэтому водку нужно было покупать сегодня, пока в 19 часов не закрыли соответствующие отделы в магазине, иначе придется обращаться в ресторан – и денег не хватит, ибо там цены в два раза выше.
Иду в ближайший гастроном. Рабочий день еще не закончился, поэтому очереди за водкой нет. Прошу две бутылки. Продавщица, улыбаясь, упаковывает их в фирменный пакет – с цветочками и Аллой Пугачевой.
– Не надо, – прошу, – мне на кладбище.
– Копачам! – почему-то радостно воскликнула продавщица и кокетливо повела черной бровью. – Хорошо, я вам из рыбного отдела сейчас пакетик принесу.
Действительно, через пару минут она появилась с черным пакетом, на котором бледненько проступало изображение рыбки. Пакет был новым – рыбой не пах.
Товар упакован. Я поблагодарил, заплатил и отправился на поиск пирожков. С ливером – нашлись в том же магазине, а вот со сладкими поминальными пирожками возникла проблема, и пришлось мне тащиться в «кондитерку».
После всех приключений я едва волочил ноги. Предвкушая отдых, добрел до троллейбусной остановки, и уже подошел троллейбус, и уже стал подниматься в салон, как вдруг откуда-то с Небес прозвучал голос: «Стой!»
Я замер на пороге троллейбуса. Недовольные пассажиры возроптали. Но было не до них.
«Куда я еду? В общежитие! С водкой и закуской!» – я представил, как буду брать черный пакет с рыбкой в туалет, как усну с ним в обнимку, желая сохранить содержимое, как меня будут мучить ночные кошмары, будто кто-то крадется, будто чья-то рука тянется к бутылке с драгоценной жидкостью…
«Нет, – я решительно покинул ступеньки общественного транспорта, – в общежитие ехать нельзя!»
Но где ночевать? Перебирая своих знакомых, я, к ужасу, не смог найти ни одного, кто бы меня приютил с таким грузом, без непоправимого ущерба для последнего.
И тут вспомнил свою спасительницу: «Маргарита, только она». Но к ней нельзя идти просто так – как есть. Она ведь «спасительница». Нужно поблагодарить, обставить встречу, а то обидится, не пустит, ибо с момента ее увольнения я так и не удосужился этого сделать.
Проклиная себя за лень и непозволительную небрежность, возвращаюсь в магазин к знакомой продавщице. Прошу бутылочку «Советского шампанского» (а другого нет!). Продавщица узнала и с понимающей улыбкой на сей раз упаковала покупку в «фирменный пакет» с портретом Пугачевой. Потом опять иду в кондитерскую. Уже за пирожными. Трачу свои деньги, и утешает лишь то, что шампанское дешевле водки.
Ноябрьский вечер окутал темнотой и холодом. Усталость после кладбищенской работы накатила с новой силой. Еле доплелся до дверей подруги. Дома. На сей раз открыла сразу.
Рита выглядит потрясающе – смена работы явно пошла ей на пользу. Уже без снятого после работы макияжа, молоденькая, совсем девчонка, в светленьком коротком халатике, застегнутом не на все пуговички, она при каждом движении соблазняла «прелестями» юного тела. Обрадовалась, но не смогла отказать себе в насмешке:
– Что за вид? И почему без цветов?
– Риточка, прости, но сегодня я не мог к тебе не прейти. Если бы ты знала, сколько всего пережил! И нет сил идти за цветами – завтра их будет много, правда, не у нас с тобой. Горе у нас в консерватории, похороны… Но я с угощениями. Праздновать будем твое освобождение – вино пить!
Рита еще раз критически осмотрела мой «кладбищенский вид» и распорядилась:
– Сначала вычисти одежду и обувь на лестнице, потом отмойся, а там уж видно будет, что ты собираешься праздновать.
Дабы не обижать подругу, скрыл истинные причины посещения. Сказал, что пришел отметить ее «спасение», нашел красивые слова о болоте, в котором она существовала, но из которого ей удалось вырваться и стать царевной (она действительно заметно похорошела!). Маргарита, веселясь, заметила, что с царевной-лягушкой как-то все было наоборот, по-другому! Но это не важно. Тост «за освобождение от этих болотных тварей» пришелся ей по душе. Выпили. Потом я рассказал о сегодняшних злоключениях, о постигшей институт «непоправимой утрате». Марго развеселилась еще больше.
– Помню. Старый козел!
Выпили еще раз «за избавление от молодых и старых козлов!»
Потом был кофе, кладбищенские подробности, рассказы Маргариты о новой работе, где одни женщины, – «еще тот серпентарий!» – но по сравнению с прежней работой – «сказка». Наш приятный вечер подходил к концу. Вопрос о моей ночевке решился сам собой. Пошел в комнату, включил телевизор, расположился на диване. Стало по-домашнему тепло и уютно. Рита на кухне убирала посуду, напевая что-то из репертуара Пугачевой, а я сидел на диване и смотрел телевизор…
Утром меня разбудил голос Маргариты:
– Эй, просыпайся, я ухожу, – Рита теребила за плечо.
Я очнулся в той же сидячей позе, которую принял, располагаясь на диване вечером. Сердобольная подруга прикрыла меня пледом. Было еще темновато, на улице моросил дождь, телевизор работал, знакомя зрителей с утренними новостями, аромат кофе проник в комнату. Тело затекло, даже пошевелиться было невозможно.