Матвей прежде всего вошел в комнату, чинно поклонился фотопортрету покойного, потом вернулся, снял пальто, разулся и встал в очередь в ванную комнату, где тщательно, несколько раз обильно намыливая руки, смыл кладбищенскую землю. Он вошел в зал и сел на заранее отведенное ему за столом место. Я попытался присесть рядом, но распоряжающаяся за столом подруга вдовы отвела меня в сторону и сказала, что та хочет со мной поговорить. Я подошел. Вдова, пустив слезу, стала искренне благодарить «за все, что вы сделали для мужа», за мою «согретую любовью доброту», «за честность и обязательность».
– Его коллеги, – заметила она, – люди хорошие, но совершенно не приспособлены к практическим делам – вечно все забывают, путают. Им ничего нельзя доверить. Мне сказали, что все прошло замечательно во многом благодаря вам.
Напоследок, «на память о муже», она подарила мне маленький бюст Шопена, отметив, что у меня есть некоторое сходство с обликом великого Фредерика.
– Сядьте поближе, среди родни, мне будет приятно, – закончила вдова.
Я так и сделал, стараясь держать в поле зрения «моего Матвея».
Гости расселись. Говорили пока шепотом.
Ведущий церемонию Владимир Михайлович («наш Гузий») предложил начать поминальный обед. Он взял со стола одну из бутылок французского коньяка, которую Соколов месяц назад привез из Москвы, где, как выяснилось потом, купил ее в «магазине заказов» за 25 рублей. Коньяк разлили всем понемногу – на пробу, дегустационную норму.
Первое слово взял мой подопечный. Я ожидал услышать очередную речь о том, «как он прекрасно знал…», но ошибся. Матвей поднялся, правда, из-за анатомического своеобразия тела – большое туловище на коротких ногах – стал чуть ниже, чем был, пока сидел. В его наполненных искренней скорбью глазах блеснула слезинка:
– Мой старенький папа, узнав о случившейся трагедии, сказал: «Он умер не потому, что упал, а упал, потому что умер!» – слезы полились из глаз Матвея, он рухнул на стул, обмяк, заметно потеряв в росте.
Выпили. Напиток произвел впечатление, которое стало основанием для последующих поминальных речей.
Как выяснилось, усопший любил и прекрасно знал французскую музыку, глубоко разбирался в полифонии Цезара Франка, блестяще проанализировал в одной из статей драматургию «Фауста» Гуно…
В момент, когда «докладчик стал развивать названную тему», меня незаметно позвала подруга вдовы:
– Пройдите, пожалуйста, на кухню, там вас ждут, – шепнула она, и я тихонечко покинул стол, так и не узнав особенностей драматургии названной оперы.
***
По данным Роскачества,
каждая третья бутылка
коньяка в России – подделка.
http://vestirama.ru/
Действительно, на кухне меня ждал «наш Гузий».
Как выяснилось, французского коньяка было катастрофически мало – всего две бутылки. А тут такой успех! Даже женщины не думают обращаться к собственно женским напиткам и с удовольствием пьют французский коньяк. В этой ситуации Гузий нашел, как он сказал, нетрадиционное решение:
– Возьмете бутылку нашего коньяка, добавите туда пакетик чая и будете ее усиленно трясти ровно пять минут, затем перельете содержимое в бутылку из-под французского. Вот три бутылки. Должно хватить, но на всякий случай изготовьте еще парочку на другой основе, – Владимир Михайлович показал в сторону водки. – Тут нужно использовать четыре пакетика чая, чуть-чуть ванили, гвоздику и ложку сахару.
– Столовую? – я уточнил, желая избегнуть ошибки.
– Чайную, – ответил Гузий с улыбкой и укоризненным покачиванием головы. – Да, переливать будете через ситечко, чтобы ваниль и гвоздика не попали в бутылку с французским коньяком.
Владимир Михайлович вернулся к столу, а я приступил к выполнению ответственного задания. Начал с превращения «нашего коньяка» во «французский». Зарядил три бутылки пакетиками азербайджанского чая и стал по очереди трясти. Тут подоспела первая пустая бутылка из-под французского коньяка. Перелил заготовленный продукт и приступил к изготовлению «французского коньяка» на водочной основе. Водка называлась «Московская особая». Бутылочка с зеленой этикеткой была только-только из холодильника. Неоднократно премированный продукт удивил тонким, отличным от коньячной продукции запахом, вызвавшим сильное чувство голода. Я не смог удержаться, прервал производственный процесс, взял немного селедочки, уже подготовленной к подаче на стол, кусочек черного хлеба и… отдал дань патриотическому чувству. Сырья для изготовления «французской продукции» стало чуть меньше, но зато на душе сделалось хорошо, опять подумал о Маргарите. Через пару минут последняя бутылка водки была испорчена превращением во «французский коньяк». Осталось трясти отечественные бутылки и ждать очередного появления импортной тары.
Наконец все было кончено. Я вернулся в зал и занял свое место у стола. Мероприятие завершалось. Как я заметил, гости начали понемногу расходиться. К моему ужасу, Матвея тоже не было за столом.
Вдова, увидев меня, подозвала, еще раз поблагодарила, усадила рядом и принялась наполнять тарелку остатком траурных яств – «пока все не съели педагоги». Улучив момент, я стал справляться по поводу Матвея. Меня успокоили. Не уходил, наверное, по своему обыкновению где-то в другой комнате прилег вздремнуть. Испытывая странное чувство опоздавшего гостя, который наконец дорвался до еды, когда все уже наелись, стараясь не привлекать внимания, начал поглощать поминальную пищу, впрочем, весьма искусно приготовленную подругами вдовы. Вечер между тем вяло завершался. Гузий разлил остатки «французского коньяка». Гости выпили напоследок – не чокаясь.
– А ведь умеют все-таки французы коньяк делать! – сказал Владимир Михайлович, с благодарностью посмотрев в мою сторону.
Остальные выпившие охотно поддержали.
Через пять минут с едой было покончено и я отправился на поиски Матвея, попросив позволения у хозяйки. Комнат было три. Значит, нужно было осмотреть оставшиеся две – спальню и кабинет покойного. Вдова любезно вызвалась меня сопровождать и посоветовала начать со спальни. Уверенная в успехе она открыла дверь и включила свет.
В комнате царил образцовый порядок. Матвея не было.
Пошли в кабинет. «Там есть кушетка», – сообщила вдова. Включили свет.
Письменный стол стоял у окна, бумаги и книги лежали на нем так, как будто профессор только что закончил работу, навел порядок и покинул кабинет. К столу было пододвинуто кресло с высокой спинкой. Рядом стоящая кушетка была пуста.
Нам оставалось осмотреть подсобные помещения. Но в ванной, туалете, прихожей Матвея не было. Его пальто и боты («Беллочка заказали их сделать знакомому ассирийцу») были на месте. Мне стало совсем нехорошо. А тут еще кто-то предположил, что он по рассеянности мог уйти, надев чужие ботинки. Я в отчаянии схватился за голову!
– Не надо так расстраиваться, может быть, он уже дома, – попыталась успокоить меня подруга вдовы, – давайте позвоним Беллочке.
– Нет! – почти закричал я в ответ и стал проводить опознание обуви.
Всем оставшимся хватило.
– Ведь не мог же он уйти босым и без пальто? – задала риторический вопрос подруга вдовы, но сразу усомнилась в нем. – Ведь он тапочки надел домашние, их нет на месте…
Лучше бы она этого не говорила! Я в чем был выскочил на лестницу, бегом спустился, добежал до трамвайной остановки. Матвея не было! Пришлось вернуться.
Как я понял, без меня поиск продолжился, но результата не дал. Усмирив эмоциональную бурю, я принялся систематически осматривать все пространство квартиры, заглядывая даже в те щели, куда с комплекцией моего подопечного залезть невозможно. Начал с прихожей, потом были туалет, ванная, кухня, гостиная, спальня и, наконец, еще раз вошел в кабинет покойного. Тут, еще не включив свет, услышал сладкое посапывание со свистом. Люстра осветила помещение. Я пошел на свист. Дошел до стола, заглянул за высокую спинку кресла. Матвей был тут – согнувшись и опустив голову на стол, он мирно спал. Будить его не стал, вышел из кабинета и успокоил женщин:
– Они почивают в кресле покойного, – сказал, испытывая лишь досаду. Захотелось выпить. Но «французский коньяк» закончился. Попросил у женщин «их вино». Они с готовностью поддержали:
– Да, да, выпейте обязательно. Вы так сегодня устали и переволновались.
Вино было теплым и кислым. Надо было будить Матвея и уходить.
На выходе меня перехватил Владимир Михайлович:
– Я должен вас похвалить. Оставаясь в тени, вы во многом обеспечили проведение мероприятия на соответствующем уровне. Вы настоящий концертмейстер. Завтра я обязательно доложу руководству о том, что коллектив в вас не ошибся. Вам можно доверить концертмейстерскую работу.
***
Безотчетная склонность мужчин
ломать ветки и палки указывает
на проблемы с потенцией.
Проф. З. Фрейд
А завтрашний день был пятницей. Надеясь на вполне заслуженные отгулы, явился к заведующему в положенное время. Тот обрадовался и похвалил за активное участие в траурных мероприятиях. Сказал, что я вполне заслужил отгулы, но внезапно возникла проблема. Оказалось, что некому сегодня поиграть на репетиции симфонического оркестра:
– Это недолго, – обнадежил флейтист, – они готовят первую симфонию Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, а в ней есть фортепианный фрагмент, который вам и предстоит сыграть. Они начнут репетицию с музыки великого советского симфониста, поэтому посидите часик, поиграете и можете быть свободным. С Климовичем я договорился.
Перспектива участия в репетиции симфонического оркестра меня, мягко говоря, не воодушевила. Дирижер студенческого оркестра профессор Моисей Климович был заведующим кафедрой струнных инструментов, лет сорока пяти, властным, грозным и голосистым, а в истерике – крикливым. Он держал жесткую дисциплину и не позволял оркестрантам халтурить. Рычаги воздействия у него были. Халтурщикам снижали баллы на экзамене по специальности. С ним старались не связываться – было бесполезно, хотя народ в оркестре был в целом весьма скандальн