– Случайно завалялась.
– А я думала, на случай встречи с симпатичными соседками.
– Хороший вариант. Учту на будущее. Там и номер, и имя…
– Я всё равно запишу вас как «Тот самый писатель», – улыбнулась Наталья и снова взяла Виктора под руку. – Кстати, насчёт вашей неквалифицированной помощи… В конце недели мне должны доставить мебель. Кому-то нужно будет её собрать.
– Предполагаю, что мне? – озвучил он девушке почти риторический вопрос.
– А вы проницательный человек… Писатели и правда видят людей насквозь. Не то что мы, поверхностные фотографы, – чуть язвительно заметила она.
– Значит, мы с вами увидимся уже в конце недели?
– Нет… Вы что, и правда решили сегодня меня обидеть? – девушка вопросительно посмотрела на писателя. – Я вам настолько не понравилась?
– Напротив, – смутился Виктор. – Понравились…
– Ну, так зачем же нам ждать до конца недели? Почему бы не увидеться прямо завтра? Встретимся здесь… Можете сидеть на этой лавочке. Ну, или, как вы любите, зарыться в листву. Только не очень глубоко, чтобы я могла вас найти…
– Я, в общем-то, не против… – пробормотал писатель, явно не ожидавший такого решительного поворота.
– Ещё бы вы были против! Когда сами чуть ли не силком выудили у меня мой номер телефона и всучили свою визитку!
– Значит, до завтра?
– Да, до завтра.
– А может, мы поцелуемся на прощанье? – набравшись наглости, вдруг спросил Виктор.
– Вот вы нахал… Такие вещи нужно делать, а не говорить, – засмеялась девушка и внимательно посмотрела в его глаза. – И вообще… Сейчас ещё слишком рано. И уже слишком поздно. Поэтому мы просто пойдём по домам.
– Вы правы, – согласился с Натальей писатель. – До завтра…
Он уже хотел было развернуться и уйти, но она вдруг проговорила:
– Знаете что пришло мне в голову… А может, мы и правда были с вами знакомы в детстве? Ваш дом был вон там, за тем поворотом справа в конце длинной кленовой аллеи. Вы приезжали почти на всё лето и целыми днями купались с папой в реке. А меня только на месяц оставляли здесь у бабушки. Я подолгу бегала по лесу, играла в какие-то прятки, воображала себе какие-то приключения, а потом, когда уже начинало темнеть, бежала домой и бабушка готовила вкусный пирог с вишней…
– Возможно, – писатель пожал плечами и слегка улыбнулся.
– Мы ведь можем просто взять и выдумать эту историю? И она будет существовать. Ведь выдуманные истории ничем не хуже настоящих. Правда?..
***
Виктор проснулся, когда за окном во всю светило солнце. Впервые за месяц писатель прекрасно выспался и теперь был совершенно бодр и даже весел. Он отдёрнул пыльную штору, открыл настежь окно и впустил в дом прохладный воздух осеннего леса. Откуда-то сверху на подоконник с еле заметным шорохом плавно опустился осенний лист. Виктор улыбнулся и не стал его убирать.
Взгляд писателя вдруг упал на картонную коробку под столом, перетянутую скотчем. Он вспомнил, что было там. Поискав ножницы, но так и не найдя их, отодрал скотч руками и извлёк из коробки старую пишущую машинку. Друзья как-то подарили её Виктору на какой-то праздник. Это был скорее символический и шуточный, нежели практический подарок. Тем не менее сейчас писатель поставил древний агрегат на стол, вставил чистый лист бумаги, поправил перекрученную ленту и, задумчиво посмотрев в окно, начал печатать.
Поначалу он часто спотыкался, чертыхался, что с непривычки путает или не достаточно сильно пропечатывает буквы, но потом процесс всецело поглотил его. Стрекотание пишущей машинки, вылетая из открытого окна, казалось, словно дрожало в прозрачном и прохладном осеннем воздухе и далеко расходилось по лесу.
Наталья сидела на скамейке одна. Несколько раз она порывалась взять мобильный телефон и позвонить, но дисплей останавливал её надписью «Нет сети». Девушка прислушалась к звукам в лесной тишине и слегка улыбнулась. Откуда-то сзади раздался весёлый детский крик. Она обернулась и увидела прогуливающуюся чуть поодаль семью. Очевидно, горожане, решившие в последние тёплые деньки осени выбраться на пикник.
Оставив родителей позади и вырвавшись на свободу, в осенней листве играла девочка лет десяти. Она весело хватала своими ручонками ворох жёлтых листьев, что есть силы подбрасывала их в воздух над своей головой и заливисто смеялась. Наталье было даже слегка удивительно, что современные дети ещё способны на подобное первозданное веселье. Не ожидая этого от самой себя, девушка вдруг взяла фотоаппарат и, взглянув на играющего ребёнка через видоискатель, сделала несколько снимков.
Впрочем, прыгать в листве девочке быстро надоело. Она стала что-то искать в карманах курточки и достала смартфон. Всё ещё глядя на это через свой фотоаппарат, Наталья вдруг погрустнела, но тут произошло нечто совершенно неожиданное. Девочка внезапно подняла с земли небольшую сосновую шишку, положила на пенёк и сфотографировала.
***
Виктор машинально проверил последний абзац текста, добавил пару пустых строк, напечатал дату и удовлетворённо закрыл крышку ноутбука. На этот раз получилось просто прекрасно: он, она, осень… Определённо, так хорошо он не писал ещё никогда. Читатели будут в восторге. Эх, знали бы они… Писатель улыбнулся, а потом набросил на себя старую ветровку и вышел прогуляться по осеннему лесу.
Человек на земле и на море
Евгений РАЗУМОВ. Катерина. Дневник. Мирей Матье. Улыбка Парацельса. Пустующие «объекты».
Рассказы
Катерина
– Кать, вот ты говоришь: пальто, пальто… Тебе бы на осень – купил. А мне оно на что?.. Шестой десяток. Дохожу и в старом.
Он посмотрел на ее округлые формы, румяные щеки и ярко накрашенные глаза.
– Дом есть. Хлеб на столе – тоже. Молоко покупаем. Так?.. Так. Вон 8 марта недавно было. Все как у людей, Кать. Шампанское. Брют называется. Кислое-кислое!.. А конфеты?.. Конфеты, Кать, не наши – импортные. У соседей-то, поди, наши были. Рублей по сто кило.
Ему показалось, что она улыбнулась воспоминаниям.
– А если подумать, Кать, то в Крыму сейчас, наверное, жарковато будет. Ну его – этот Крым!.. Мне в деревне больше нравится. У бабки Симы. Вот попомни мои слова: будет, Кать, и на нашей улице праздник! Будет!.. Аккурат в деревне. Где родился. Приеду на машине. В ДК. Ну, в Дом культуры. А там – шары всякие уже висят. Меня дожидаются.
«Кто тебе, – спросят, – помог?» А я и скажу прямо со сцены: «Катя».
Он погладил ее русую косу с голубым бантом. Оправил подол цветастого сарафана.
– Ты только верь, Катя!.. Верь, что твои деньги пойдут туда, куда нужно. Не на выпивку или там на куртку «аляску». Где мы с тобой и где эта ихняя Аляска?.. Не на Крым с его винами и прочими плотскими утехами. Вина-то, Кать, и здесь – хоть упейся!.. И не на пылесос какой для влажной уборки. Этакую-то уборку мы может сделать и сами мокрой тряпочкой. На книгу пойдут деньги. На книгу, Кать! В твердой обложке. С золотыми буквами. Помнишь, как хорошо было, когда мы с тобой встретились?.. Я сразу тебя приглядел в этом магазине. Там всё кошки были, а ты одна такая стояла. Русская. С косой. И сарафан тебе впору был – добротный такой, немаркий, с цветочками.
Он помусолил указательный палец и стер с ее лица какое-то серое пятнышко.
«Наверное, муха-шкодница», – почесал он свое темечко и поставил копилку на прежнее место. Около телевизора. Туда, где книжная полка вот уже второй год ждет его «Избранное».
Дневник
После работы Кнопкин писал стихи, а по выходным – прозу. Иногда, сидя в кресле, он плакал над собственными сочинениями и приговаривал: «Ай да Кнопкин, ай да сукин сын!..»
В такие минуты ему хотелось целовать в лоб девушек, получать Нобелевскую премию и гладить персидского кота. Увы, под рукой из вышеперечисленного имелся только черный персидский кот Бонифаций.
А еще в такие минуты блаженства Кнопкину хотелось войти в двери литературы не только двумя томами ПСС (полного собрания сочинений), но и своим собственным рукописным дневником, который бы потом, после смерти Кнопкина, издали отдельным томом в ледериновом переплете.
«Ледериновый переплет – это хорошо, – утирал слезу Кнопкин. – Это – почти Вечность».
Как-то вечером, вытерев холостяцким платочком очередные слезы, Кнопкин подошел к гипсовой копилке в виде кошки. Белой-белой. С голубыми глазами. Покрутив в руках гипсовую подругу Бонифация и попутно как бы ее взвесив, Кнопкин грохнул копилку о ручку двери.
Собрав десятирублевики и гипсовые осколки, а заодно вымыв пол, Кнопкин пересчитал деньги.
– На общую тетрадь для дневника хватит, – буркнул будущий гений. – Еще и на шариковую ручку останется.
…Жизнь шла своим чередом: Кнопкин ходил на работу, а потом писал стихи, лежал на диване, а потом писал прозу… Почти каждый день. Он стал реже плакать над своими сочинениями и думать про Нобелевскую премию. Почему? Ответ прост – у него теперь был свой дневник.
Поначалу дневник прислушивался буквально к каждому слову Кнопкина. Бывало, чихнет Кнопкин в кухне, а дневник благоговейно шепчет ему из комнаты: «Будь здоров!» Затем между ними пробежала черная кошка. (Нет, не Бонифаций. Он – кот, к тому же персидский и очень умный.) Кнопкин стал запирать дневник на ключ в ящике письменного стола. На день.
Почему? Ответ прост – в дневнике стали появляться посторонние записи.
– По-твоему, я это писал?!. – тыкал в строку Кнопкин, раскрыв ту или иную страницу дневника. – А что это?.. Кто перечеркнул мою фразу – «Опускаются руки. Я – не Гоголь, но тоже готов сжечь вторую часть “Мертвых душ”? Увы-увы»?.. Кто перечеркнул?..
Дневник молчал.
Кнопкин вертел в руках шариковую ручку и думал, думал, думал…
Ему уже не хотелось гладить кота, было лень ехать в Стокгольм, чтобы получать там Нобелевскую премию… Даже целование девушек, тем более в лоб, как-то отошло на второй план. Он просто устал. Устал от жизни, от работы, от якобы занятий якобы литературой. Наверное, он разуверился не только в себе, но и в Гоголе.