е след тако же забывать о размещении в просторах нового жилища бочки с брусникой да бочки с грибами. Да и про пустые кадушки, надобные в хозяйстве, помнить завсегда полезно.
Нет препонов ватаге обнаруженно запальчивых соображений, ладится преподношение свежего понимания касательно медного самовара: он ведь бабкин сердечный подарок и старинной, вестимо, работы. Зальешь туда воды и можешь подогревать ее нисколько не электричеством. А лучше всего угли для него хранить где? В глиняной корчаге. И оттого беспеременно стоять она должна возле кадушек, у стены, как раз под лошадиной упряжью. Если же насчет крыльца что размыслить, тогда положено ему быть не бревенчатым, а дощатым. Нельзя тебе, Павлуха, заиметь суровое право, чтобы дать отставку красиво излаженной пристроечке.
Пусть поветь станется определенно просторной, но крылечку надобно тако же строительно взрачную честь оказать. Ушел уже было молодой лесоруб, ан вдруг возвернулся. И уже не смущаясь, пошагал встречь Беломору Юрьевичу. Дескать, добрый вы человек, и наверняка не откажете дать еще одну записочку на лесозавод. Они там известные мастера касательно хитро пригожих поделок всяких. Хочется, чтоб напилили мне полную долю нарядно казистых дощечек для обшития входной пристроечки.
Тот и зачирикал, застрочил важным почерком. Отодвинул в побочную сторонку конторские счеты, привыкшие лишь щелкать костяшками лихо. Само собой, теперь Огнев шибко рад по всей своей программно строительной громозде. Он опосля под крепкую избу отобрал те сосновые кабанчики, что прозывались в леспромхозе баланами и были себе свеженькими, при непробиваемо толстом, исключительно здоровом шкурье – вовсе не при гнилой позапрошлогодней трухе. Отличались они и длиной: все, как один, прислонялись к строгой соразмерности, к выверенно постоянным четырем метрам от начала до конца. Из таковских – не промахнешься! – сложишь избяной ровный низ и некособокое венечное завершие.
Каковским образом их в деревню, к насущной постройке поближе, доставить? Здесь он покумекал и, улыбчиво, ничуть не горюя, подговорил давнего знакомца-шофера с лесовозно грузоподъемным автомобилем. Когда сговорившаяся пара добралась до места, что располагалось неподалече от приветной околицы, сразу же, как водится, была устроена посиделочка – июньскими веселыми песнями содруги отметили успешное свое предприятие, так как приключилось лето вовсе не слезно-дождливое. Огласил, значит, Павлуха напевное творение, и второе, и третье, но дальше возникла нужда новое раздумье свершить. Сызнова покумекал лесоруб, догадка пришла не откладывать путешествие в долгий ящик, и засобирался парень молодой на завод, где баланы разделывались рамочными пилами на потребные доски.
День и ночь спорилась там толково механизированная работа. И если что громоздилось на широком дворе – лишь уемистые штабеля, неуклонные свидетельства ухватистой машинной победительности. Где находился звонко многошумный завод? Знамо дело, не в соседской деревушке. Как есть, в способном городском поселении районной масштабности, и туда – на северах в обычии – предполагалось плыть именно что на лодке. Дорога вдоль по Воже-Воженьке известно какая. Нынче свободных водных проходов сколь тебе угодно. Двигай при полной своей силе и заинтересованности что по бурливой стремнине, что по тихим закраинам.
Пройдет моторка, пролетит соколиной птицей, поскольку промышленному по реке сплаву обозначился неумолимый в пространстве предел. И будьте уверены – сие надолго сложилось, по всенепременно упрямой вологодской мерке. Если точнее выразиться, жди-пожди, когда подберется к осени могучее многоводье, каковое завсегда неизбежно по причине обильно капризных дождей перед зимним рекоставом.
Павлуха, значит, прыг в лодку. Ослобоненно закачалась она, бойкому вальщику однако теряться не с руки. Укрепился, дернул за шнур движка: получай, скоростной речной транспорт, соответственное ускорение! Всё ж таки мотору нет охоты взять и поторопиться враз, хотя чихать не отказывается – звуки подает. Приходится тогда парню опять и снова утруждаться. Кладет он поклоны бензиновому агрегату, дотошливо копается в двигательном устройстве, стартеру честь в обязательности отдает. Ищи, нетерпеливый путник, неисправность заведенным порядком! А он что же? Старается. Даже голову перестает поднимать.
Зачем ее, бедовую, вздергивать да напрочь знакомые окрестности обозревать? Если что нужно сию минуту, то всего лишь разрулить без лишних затруднений на стремнину. Огневу – досужий спех, но покамест выходит, на посторонний взгляд, чистый смех. И внезапно подходит к незадачливому парню мужичок в распахнутой ватной телогрейке, донельзя драной и долгой не по размеру. Помазанная уж вся, как есть. И маслицем солидольным снабженная, и древесной трухой облагодетельствованная. Глиной белой да красной одаренная и сияньем дыр по нутряной вате чудаковато награжденная. Поглядеть на объявившегося модника – только реготать, то бишь покатываться да ржать. Не ошибешься, когда кинешься держаться за бока, помирать по случаю чрезвычайно потешному.
На макушке зацепилась клетчатая кепчонка, до явной древности престарая, с полуоторванным козырьком. Сам из себя гость дорогой представляет, вне всякой сомнительности, кособокость форменную. Точно угостили его увесистым поленом по худющей и долгой спине. И вот стоит он, посильно прямит хребтовую свою жердочку, сипит охрипши: подвези! Огневу нисколь не жаль проявить понимающее внимание. Куда только наладился сей мужичок? На резонный вопрос у беседчика случился заготовленный ответ: до первого речного поворота! там и сойду, милостивец ты мой долгожданный, спаситель распрекрасный!
Вальщику, в непременности вожскому, в зеленом бору мастерством каждодневно увлеченному, зачем здесь торкаться в записные спасатели? Но с другой стороны, почему не походить малый срок милостивой подпоркой, чтобы оказать добросовестное вспомоществование бедолаге? Пускай себе продвигается лодочным транспортом вдоль по ненаглядной Воже-Воженьке туда, куда пожелает. Нынче поимеет чувствительную возможность налюбоваться ивовыми берегами, наполниться светлыми думками. Без промедления Огнев в сердечную охотку высказывается: на лавку садись вон! для пассажиров приуготовлена и, небось, заждалась гостей с прошлого июня! поудобней располагайся, жди, покуда не даст стартер отправления надежного!
Тот и расположился, и притих со всем своим удовольствием. Чихательно громкие звуки мотора поуменьшились – с настойчиво ровным гулом вспенил струю за кормой лодки. Раз надобно показывать скорость, Павлухин транспорт отпрыгнул подале от изумрудно тинистого уреза реки, рванулся отмеривать щебнистую косу за косой, оставляя позади прибрежные мелководья. Одним словом, разводил вдоль Вожи-Воженьки безотказно волнистые усы. Когда тарахтит движок, дымок пускает над водной гладью, ему нет-нет да и захочется пофырчать рассерженной лесной кошкой. Однако послушности нежелательно утерять, и тянет он лодку исполнительно, ведет аккурат к заказанному повороту.
Моторист посвистывал поначалу, потом решил вежливо помалкивать, выказывая свою в обычности скромность поведения. Всё ж таки у него досужий интерес к пассажиру не пропадает, даже растет потихоньку. К приспелой минуте вырос несоразмерно – прямо вам береговой кручи много выше. И с таковской верхотуры, чуть ли не вконец горной, подтачивать начинает душу наблюдательного вальщика. Как раз по вопросно жгучей нужде: с каковских краев тут взялся мужичок в длиннополой телогрейке? где раньше носили его черти, коль ничуть не похож на здешних деревенских проживальщиков? Сильный интерес отшиб молодому лодочнику всю безглагольную молчанку, склонился он к пассажиру и, перебивая тарахтенье движка, поставил вопрос ребром: бродяга ты либо не бродяга, но имечко-то носишь какое?
Ответ, видать, давно был приготовлен на предмет того, чтоб прозвучала вполне ответственная речь. Сразу пассажир в полный, развесело твердый голос врезал:
– Балан.
Никак пустился он шутействовать, и теперь мотористу помирать от смеха? С трудом сдержался, не грохнул в свою очередность и даже не прыснул, напротив мужественно перетерпел лукавую подвижку мужичка-лесовичка, хитромудрого балагура, а просто сделал озабоченный вид и выставил вопрос:
– Чтоб мне было понятно, давай поточней. Как то есть ты говоришь?
У того бедовый глаз щурится:
– Это нынче тебе дано узнать, и тогда не лишним станет быстрей сообразить. Прозвание мое истинно что Балан!
Павлухе уже и смеяться нет охоты. Заморгал, глаза на потолке лба очутились, язык заклинило, всякая мысль – чтоб шибко дельная – вмиг пропала. Однако постарался взять себя в руки. Вознамерился показать, что шутку оценил, поэтому проморгался и позволил себе улыбнуться, поскольку имечко попутчика – одна скалозубная смехота. На поверку выходит: Бревном кличут лесного побродяжку в легкомысленной кепочке.
Подрастерял лодочный моторист желание продолжать свои улыбки: никоим образом не станется у местного человечества обидное явление, чтоб человека в близкой округе намеренно Баланом величали. Всё это, что ни говори, глядится делом обидным. Но если разобраться, то бишь подумать покрепче, бревна в леспромхозе всё ж таки давали работникам заработок, и тогда тебе, вальщик, отчего не уважить беседчика с имечком редкостным? Вот черт! В голове у Павлухи обосновалась путаница. И пока он ее пытался для несомненного толка разобрать, возле речного поворота вдруг подпрыгнул пассажир. Что дале свершает?
Зыркнул на парня, потерявшего нужную нить разговора, да с белыми глазами дерет кепочный козырек, бросает оторванное в струи прохладного потока. Неуж держит сердце на Огнева как на упрямо политичного вальщика, которому честь лесосеки дороже всего на свете? Кто его, Балана этого, ведает, однако видит Павлуха – неладное почало твориться на реке. На том скорбном месте, где упало брошенное мужичком, незапиночно текучая вода поначалу помутнела, затем в глубине забулькало, ровно семейно дружные лягушки порешили устроить хоровое кваканье.