– Жаль тесемок не хватает, – сообщала проворная мастерица. – Неплохо все вышло, ан получше б стало при подшитых полах. Сверх того хотелось бы приладить к глубоким карманам уемистые клапаны-крышечки.
При всем том обмысливала дальнейшее свое действо: «Спервоначалу пусть побудут крышечки в отсутствии. Потом неискоренимо объявятся. Не избежать им верной службы. Угнездятся и слева, и справа. Чай, добавят убедительному силуэту нашенского директора обеспеченной солидарности. В отношении дотошных электронов. На теперешнюю минуту чтоб основательному человеку и без модного халата? Ни в коем разе. Ни-ни! Это непозволительное обнаруживать легкомыслие».
Оглядывая вальяжную фигуру в аккуратном наряде, она сызнова стала выговаривать супружнику:
– Прямо даже смешно, если планомерный, досточтимо признанный средь лесорубов руководитель – нате вам! брюки в полном порядке, они завсегда наглаженные, а пиджак вдруг одинокий, без присутствия белого халата поверх костюмной пары! Мы с тобой союз непростой, а как себе полагает семья, которая чтит многократную издавна заветность? Коль приоденется леспромхозовское начальство в согласии с полотняным шитьем современного покроя, то и пускай отныне идет пар от ловкости шустрого счетного приспособления. Дозволяется ему самозабвенно складывать, вычитать и в квадратную степень возводить во все рабочие денёчки недели. Хотя бы оно из всех электрических признается за самое электронное, не будет вреда, когда будет скрупулезно поддерживать усилия администратора, форменный стиль его одежки, тако же проницательно щепетильное вспомоществование его жены».
Вот и свершилась терпеливая жданка по всей программе. Беломор Юрьевич, изучив пришедшие деловитой почтой инструкции, по всем параграфам вникся в пособные книжки, надел крахмалистый халат. После чего подвинулся кнопки нажимать, входя в расчеты, что были до упора нужны. Ух, ты, паря, каковская развернулась катавасия: от директорского кабинета – да к сосновым делянкам! конторское делопроизводство полетело что твоя беспокойно резвая птица-тройка! пошел соблюдаться праздник практического исполнения руководящих указаний! Что касаемо Павлухи, он в свободные минутки сруб подле старой избы ставил со всем усердием. Искал возможности, чтоб с утреннего часа до темного времени суток не покладать мозолистых ладоней, как раз прикладывал их то к острому топору, то к звонкой пиле. Сполнял задуманное мастерски. К примеру, фундамент у него сложился по вдумчиво своенравному порядку. Парень береговой кручи за километр не обходил – именно там надыбал себе четыре здоровенных валуна, чьи гранитные бока обещали постройке могучую неколебимость.
Притаранил каменюки где катаньем, где волоком, а местами самоходным с горочки спуском. Фундамент у застройщика был врыт в деревенский суглинок по самые – по гранитные! – маковки, накрепко, чтоб не упорхнул куда в капризной крутолобости. И лишь опосля столь надежного расположения порешился Огнев возложить на них тщательно ошкуренные бревна сруба. Первый-то ряд, что споднизу одомашнивается, он охотно признал за избяного угодника, по необходимости особо ценного. Поскольку тот упористо держал на себе сосновую всю постройку, прозываясь не иначе, как закладом. Именно под него, прямо на каменные маковки, полагалось по вологодскому обычаю, не жадничая, покласть дань – в кажинный угол разместить. Только тогда желанному дому будет справедливое оправдание перед землей-матушкой и станет бревенчатый сруб высится на деревенской улице с краю зеленой рощи вечно.
Что за подаренье? Один кто не отстанет, в дотошности проявит спрос: неуж дань лешему за то, что позволит взять баланы с хорошего соснового участка? Или знак внимания домовому, которому пожелается вселиться под новенькую крышу? А, может, подношение иной обитательнице дрёмных лесов, какой-нито ивовой бабушке? Извините, но Павлухе недосуг озадачиваться всякими там пожилыми особами. Если про что твердо ведает – есть все ж таки старозаветное правило, когда неплохо подсунуть медную копеечку под угол новостроительства. На то вероятное обстоятельство, если ни с того, ни с сего обнаружатся огорчительные намеренности, если повалят неприятности в домашнем хозяйстве: сени, глядишь, щелясто рассохнутся; кадушки почнут кататься не к месту, все больше под ноги, чтоб ты грохнулся об пол вдругорядь; а еще внезапно лошадиная упряжь не увисит на гвозде в стене – что ни день свалится, упадет и упадет мусором. Так что лучше, мастер топора, найти медного цвета денежку да сунуть ее туда, велено куда по меркам деревенским.
Вальщик залениться не промысливал – ветренно просвистал в сельмаг: как не отхватить себе там металлических монет обширную горсть? Купюру бумажную не преминул выложить с размаху на прилавок. Мне разменять ее извольте полностью, напрочь, под весь капитал! С перезвоном в карманах затем сотворил деяние, которое требовалось для домового блага, истинно что не промахнулся – вбухал по два подаренья под кажинный угол. От всей души задвинул, поскольку возмечталось подкрепить дань вальяжной щедростью. Павлуха уважал деревенскую молву, оттого пожелал как есть нехило прислониться к оправдательно старинному резону, возвысить скромную судьбу дома. Хорошо бы простоять тебе, изба премированного лесоруба, не один – два затвердевше прочных вологодских срока. Небось, гнилья в баланах у застройщика ни капли не отыщешь! Из вожских угодий привезены бревенчатые заготовки, теперь им рассыпаться вскорости трухой? Это уж какой шабашник позволит, вовсе не Огнев, не справный самодел с мозолисто ухватистыми руками и неглупо устроенной головой.
Топором, значит, парень помахивает. Укладывает ряд за другим рядом. Взмахи у Павлухи – могучие, в известную плотницкую хитрость – ударом опускаются нисколько не мимо цели, соответственно сталь острая впивается в нужное место объемистого сруба и отзывается роща за тыном сильно звонким деревянным перестуком. Споро идет бойкое работанье, не стопорится дело, а знай себе продвигается туда, где намечено приподняться в немалую высоту крыше, размашисто широкой, в непромокаемости надежной. Таковскую поделку не уронить мощному по зимней поре северному ветру. Даже исключительно редким – нагрянувшим внезапно – ураганам с ходу никогда не удастся раскатать кладку: некрушимо будет стоять новостройка. В лапу она рубленая, и бревнышко здесь очень цепко держится иным бревнышком. Обитать в лесном краю да не понимать, каким должен быть для общего семейства дом, – это уж ни в какие ворота не пролезет, верно?
Пусть правильный десяток разов ты – аккурат сбоку всяких леших, но в совершенности точно: если мастер прирожденный, то станет крепиться намертво твоя стройка. Будет истинно так, чтоб деревянным узорочьем привольно украшалась вдоль оконных наличников, стройным коньком над крышей непременно глядела в зеленое марево соснового дрёма. В естественности Огнев лихо владеет топором. При всем том правиле, что издавна обучен деликатному обращению с инструментом. Даром, что дородный молодец, силушкой не обижен, а ведь есть у него и такая повадка – быть внимательно сторожким в лесу. Завсегда имеет понятие, как пройти по боровым тропкам в тихие, порой иные, но чаще всего довольно удачливые охоты. Опять же при надобности к местечковому соседу готов прошествовать со значением: не заведено у молодца такого нравного шага, чтоб сдуру задеть богатырским плечом, сокрушить стойку ворот. Нет, зазря не потревожит он удобно спокойное хозяйское проживание односельчанина. И на собственном подворье, и когда в гостях у кого, больше по душе парню чтить мирное домоуправление, оттого всем известен его характер: наблюдается у Павлухи привязанность к вологодскому чину да ладу. Можно быть уверенным, не заторопится сей завзятый древоруб внести какую поперечину в красовитый уклад поселения здешнего. Нынче вот норовит отличиться вплоть до благорасположения от родных, от деревни, от всего лесосечного товарищества.
Повдоль улицы что думают проживатели о его хлопотливой затее? Наверное, каждый по-разному, однако скорее всего так: ладно, крепи свою постройку, коль удумал пофорсить. Если с дальним прицелом стучишь топором, то и пусть, потому что старательность мастерская никому не во вред. Давай, затейник, упражняйся в плотницком искусстве. Допустимо при твоих, вовсе не преклонных годах, даже и шутейно-молодое коленце выкинуть, когда столь много веселого смысла в завитушечках на всех оконных наличниках. Станет дом, что сбочь старой избы, поживей глядет хоть на сосновый бор, хоть на густой темно-зеленый ельник и медленную лесную речку. Все в деревне вместе с новостройкой не откажутся взбодриться, в повседневности обитания северного приподниматься бойким духом.
Ан тут запиночка обрисовалась. Не то, чтоб душа в пятки упала у прыткого застройщика, однако приключилась действительность – не по сердцу пришлось, когда внезапно объявился у тына придирчиво поперечный зритель. Незнакомый – пришлая заноза! – дедок уселся на кучу досок, знатно сокращенную по ходу сноровистого строительства. Никуда не торопится, не уходит, а покашливать покашливает: согласен, мол! не выдумать мне синь-пороха! не заняться пламенем столбчатым, не разразиться в заполошности криком! но вот не откажусь от удовольствия здесь поглядывать на простофилю да похмыкивать! Видит Павлуха, что дедок-моргунок не понапрасну объявился. Имеется у него на то неглупая причинность, и в полной силе он искоса посматривать на стены дома, что борзо вырастает сбочь старой избы, и потихоньку озвучивать своевольно привередливую спорность.
Сидит гость незваный упроченно, голос подает неумолчно, глазами парня жучит, ровно из-за леса, из-за гор прибыл с твердым наказом испортить строительную успешность в северном поселении. Вдруг левый прищуривает, вдруг иной, то бишь остаточно правый, но всё едино с многозначением: беда с этими работниками лесосеки! с их баланами! До времени вальщик терпел дедовы ехидности, заядло у тына обозначаемые. Но когда их настырная обидность допекает неумеренно, тогда остается Огневу что? Лишь взять и позволить себе запальчивую ответность: