Каждый живущий человек призван исполнить часть своей работы по строительству дороги к Небесному Царству, но сделать это можно только при условии созидания в себе, из себя храма Божьего. Никакого иного пути, нежели не допустить порабощения себя страстями, нет для сохранения и укрепления личной жизни. Поэтому исполнение требования взращивания в себе добродетелей является лишь условием для недопущения превращения нашей жизни в смерть. Ибо побуждаемые страстями мы неизбежно совершаем преступления против жизни. Действуя по страстям, мы становимся инородным телом для жизни. И она начинает нас отторгать.
Как всякий добрый хозяин непрерывно следит за порядком в своих владениях и стремится вовремя предотвратить наступление нежелательных событий, так и каждый здравомыслящий человек должен обращать внимание на то, что происходит с его чувствами, желаниями и мыслями, чтобы не допустить проявления их в конкретных действиях, поступках, привычках, несущих прямую угрозу собственной жизни.
Дабы нас не поглотили страсти, против каждой из них необходимо принятие своих мер. Эти меры обеспечат развитие добродетелей, в основании которых лежит чувство ответственности, стремление проявлять происходящее в сердце, душе и разуме в свете Евангельских истин. Именно тогда перед нашими глазами, как перед глазами опытного садовника, будет открываться подлежащее изменению, первоочередному приложению сил.
Мы не просто должны выполнять вечернее правило, но в перечне грехов следует узнавать те, что совершили в течение дня. Это позволит укрепить силу намерения очиститься от грязи. Но прежде всего, это намерение ёще должно появиться. И оно появляется, когда мы начинаем осознавать необходимость воздержания.
Воздержание
В христианской традиции принято выделять восемь добродетелей, через каждую из которых проявляются силы, препятствующие захвату нас в рабство одной из страстей. О них рассуждали выше.
В жизни большинства из нас получается так, что по причине отсутствия хоть какого-нибудь систематического духовного образования, мы не обращаем особого внимания на происходящее во внутреннем круге нашей жизни, ибо всё внимание рассредоточивается среди множества внешних целей. Устремляясь к ним, выходим из себя, потому и не обращаем внимания на происходящее в сердце и душе. Главным в жизни становится реализация возможности получить желаемое. Вся наша жизнь становится только средством достижения поставленных во внешнем мире целей. Поэтому характер проявления наших чувств, желаний, мыслей складывается именно под воздействием того, что нам хочется достичь в земной жизни. Но все достижения в ней имеют для нас относительную ценность. Мы не можем долго находиться в одном состоянии. Всякий раз, когда поднимаемся к заветной вершине, достаточно быстро понимаем, что это – только ступенька к другой.
Человек, выйдя из внутреннего круга бытия во внешний, сам смысл своей жизни начинает видеть в овладении материальными благами. Потому он очень быстро переходит естественные границы удовлетворения своих потребностей. Но как только человек теряет чувство меры, он сразу же начинает утрачивать и смысл жизни, ибо ничего кроме усталости лишний груз не приносит. Куда бы ни стремились, если вовремя не сможем ограничить своих притязаний в мире, придём только к одному результату – потере самой жизни. И это вне зависимости от того, получаем ли желаемые ценности или нет. В первом случае мы только на время притупляем чувство жажды и жадности. Во втором – нас начинает съедать изнутри зависть к тем, кто достиг того, чего нам не удалось. Отсутствие чувства меры вполне сравнимо с отсутствием инстинкта самосохранения у животных. Это лишает нас способности к ответственному отношению к жизни.
Мы перестаём правильно оценивать свои действия, обращать внимание на знаки предупреждения. Ибо когда нашим поведением управляет какая-либо страсть, мы ничего не желаем, кроме как найти способ её удовлетворения. После этого худо будет в любом случае. Когда мы обуреваемы страстью, пока не сможем противопоставить силу, смиряющую страсть, власть над нами будет только укрепляться. Осознание необходимости воздержания и принуждения себя к нему – первые шаги к обретению свободы от греха.
Воля к жизни может быть проявлена и укреплена только гармонизацией души, тела и духа. Осуществляя это, сможем понять разумом и прочувствовать сердцем, что наши притязания должны быть умерены. Тогда требование воздержания будут восприниматься как естественное условие обретения свободы, а не как её ограничение. Что нам даёт стремление к умеренности? Осуществляя его, получаем реальную возможность ослабления страстей. Добродетель воздержания – та добродетель, которую можем укреплять во всякий час своей жизни. Стоит лишь проявить в свете совести свои намерения или дела, обязательно обнаружим, от чего следовало бы воздержаться себе же во благо.
Любовь к ближнему начинается с уничтожения в себе того, что может ввести его в искушение, например завистью или ненавистью; и даже того, что заставляет его переживать за наше здоровье, судьбу. Всякий раз, когда начинаем рассуждать здраво и принимать ответственность за совершаемые деяния, начинаем осознавать и необходимость воздержания.
Разве проявляем ответственность и здравомыслие, когда начинаем положительным образом отвечать на всякое требование чрева? Разве не является причиной большинства наших болезней, неприятностей, бед неугашенная привычка к перееданию и (или) пьянству? Что, кроме пользы, может принести стремление избавиться от пагубного стремления к излишествам? Именно практика воздержания приводит к тому, что у нас пробуждаются и укрепляются естественные силы духа, которые начинают оформлять добрым для нас образом и окружающие обстоятельства. Воздержание – удержание себя в границах естественных потребностей – требует непрерывных усилий воли, смиряющей дух.
Невероятно важной является обычная, обыденная жизнь, ибо она открывает множество возможностей для совершенствования. Пошлой жизнь становится только тогда, когда смысл её связываем с возможностью беспрепятственного удовлетворения своих желаний. Именно в повседневной практике усмирения духа происходит становление воли к жизни – как силы, способной отвратить нас не только от совершения поступков, наносящих вред здоровью, но, самое главное, очищать от тёмных энергий похоти чувства, намерения, мысли.
Воля, проявляемая нами для удержания в границах, переход которых может нанести ущерб нам и окружающим, требует непрерывного включения в работу как сердца, так и разума. Ведь умеренность и смиренность достижимы лишь в результате соединения усилий сердца и ума. И меру ответственности можно определить, только просчитав, прочувствовав последствия осуществления намерений. Воздержание – это не просто удержание себя от того, чтобы съесть лишний «кусок хлеба», выпить лишнюю «рюмку», а то, посредством чего укрепляется воля к совершенствованию, воля к достижению Небесного Царства.
(продолжение следует)
Валерий ХРАМОВ
. Воспоминания и размышления о Владимире Григорьевиче Апресове (продолжение)
С писателем, пианистом, доктором философских наук, профессором Валерием Борисовичем Храмовым беседу продолжает редактор философско-культурологической рубрики «София культуры» Геннадий Бакуменко.
– Здравствуйте, уважаемый Валерий Борисович! Вчера прочли с супругой Ваш рассказ «Записки концертмейстера». Она флейтистка, преподаватель игры на музыкальных инструментах и артистка оркестра по диплому – сейчас в отставке по причине невостребованности. Рассказ ей очень понравился. Вам удивительным образом в каждом произведении удаётся передать краски времени: оно читается в тексте словно музыкальная интонация. В чём секрет?
– Спасибо, Геннадий Владимирович, за анонс моей пробы юмористического жанра и высокую её оценку.
Субъективное время, время в котором живёт каждый человек, по моему мнению, то самое, которое в совокупности составляет культурное время, если хотите, время эпохи. Оно – основа художественного времени. По моему убеждению, вокруг художественного времени образуется эстетика любого текста, будь то научная работа или фантастическая сказка. Художественное время скрепляет текст в форму. А если единство времени в тексте нарушено, то, независимо от жанра и остального содержания, мысль автора уже будет читаться превратно, – и форма тогда образуется при помощи других средств: например, путём вмещения текста в твёрдый переплёт и крикливо размалёванную суперобложку, – тогда обложка говорит о времени больше, чем автор.
Подобных текстов, лишенных единства времени, формы и содержания, сейчас море. В этой пучине тонет, утопает словесность. Слово теряет по этой причине красоту и могущество, теряет ценность и привлекательность, уподобляется выхлопным газам, – основному составу воздуха мегаполисов. Этими выхлопами цивилизации, к сожалению, приходится дышать и детям, и старикам. Потому, «взявшись за перо», я ищу чистого воздуха – слово, которое люблю, которое переливается красками времени.
– Потому Вы и решились написать «Воспоминания и размышления о Владимире Григорьевиче»? Решили вдохнуть в его память «чистого воздуха»?
– Безусловно…
Хотелось вспомнить время его жизни таким, каким он сам его чувствовал. Без этой черты портрет «скорее был бы мертв, чем жив», а зачем плодить и без того огромную гвардию мертвецов?
Очень точно характеризует Владимира Григорьевича его отношение к понятию «Консерватория»…
2. Консерватория
Владимир Григорьевич был «человеком из Московской консерватории». Хотя учился в Баку – и долго. Как раньше говорили – «прошел полный курс обучения». Потом, уже после кратковременного пребывания в Москве, вернулся обратно – на родину, где проработал до конца войны на должности старшего преподавателя, что по тем временам было серьезным достижением. Затем еще работал, как уже отмечалось, «на серьезных должностях» в Казани, Владивостоке, Ростове на Дону, опять в Казани. В Москве проучился всего-то год. Но был как музыкант, как пианист – из Москвы, из Консерватории. Так себя чувствовал, так «идентифицировал». Когда что-либо рассказывал о себе, а было это всегда повествование с чуть педагогическим, чуть назидательным уклоном, в связи с делом, с работой, с конкретными исполнительскими задачами, то вспоминал Москву – Консерваторию. Учился у знаменитой пианистки Марии Юдиной, но правильно будет сказать – учился у Консерватории. Рассказывал не только о Юдиной. Говорил о многих профессорах – о Нейгаузе (о нем, конечно, вспоминал чаще, чем о других), о Гольденвейзере, Игумнове, Софроницком, Рихтере, Когане, Гилельсе, Гинзбурге… Как иногда казалось, он продолжал находиться там – в Московской консерватории.