От Анатолия Андреевича Белева я узнал еще об одной весьма интересной истории, связанной с минувшей войной. Он тогда жил на улице Карла Либкнехта в Уральске, а рядом, на соседней улице Октябрьской, в небольшом деревянном домике проживали Анохины. У них, вскоре после того как началась война, обоих сыновей забрали на фронт: сначала старшего, а затем подошла очередь и младшего, Михаила. Было ему на тот момент то ли семнадцать лет, то ли восемнадцать.
Враг подкатил к самой Волге, шли жестокие сражения, а у матери вся душа изболелась за сыновей, ведь оба они воевали там, под этим самым Сталинградом. Только один на правом, а другой – на левом берегу.
Запрягла старая женщина корову в повозку и отправилась в путь-дорогу к сыновьям на фронт. Эта поездка для нее была трудной и даже опасной. Ночевала она обычно в степи под открытым небом, а однажды, когда ее телега тащилась вдоль берега речки, густо поросшей камышом, несчастная женщина подверглась нападению. В те времена в пустынных местах, по которым протекали Чижа-1 и Чижа-2, немало пряталось всяких дезертиров. Вот эти-то лихие ребята и напали на бабку, хотели отобрать у нее корову. Голодно сидеть-то в камышах… Женщина стала громко кричать, звать на помощь. И дезертиры, которым уж никак не нужен был лишний шум, в испуге разбежались.
Кое-как женщина добралась до Джаныбека. Станцию, в которой тогда было много военных, каких-то тыловых подразделений, то и дело подвергала бомбардировкам и обстрелам вражеская авиация. Появление старушки с коровой в прифронтовой зоне, где порой было так же опасно, как и на самой передовой, на служивых произвело очень сильное впечатление. Ничего подобного здесь до этого не видели! Разыскав армейское начальство, бабушка довольно много времени потратила на то, чтобы разъяснить цель своего приезда в Джаныбек.
– Соседку мою Анохину, – вспоминает Анатолий Андреевич, – отправили в конце концов куда-то ещё дальше, в сторону Сталинграда, дав ей на свидание со своими «кровиночками» три дня. И что удивительно, в суматохе и неимоверном напряжении военных буден она разыскала своего младшенького, Мишку. Старший же в это время, кажется, лежал на излечении в каком-то госпитале. И я не помню уже, довелось ли повидать его матери. От ран, полученных на фронте, он потом умрет. А Михаил… боевыми дорогами он дойдет до Венгрии и уже незадолго до окончания войны получит ранение в голову. Будучи посыльным, катил парень на велосипеде из штаба части со срочным донесением, и впереди на дороге, в непосредственной близости, разорвалась мина… Анохин, подлечившись, вскоре демобилизовался, вернулся домой, и так как у нас была, в общем-то, незначительная разница в возрасте, мы с ним потом подружились на долгие годы…
Боль минувшего
Чем меньше оставалось до юбилея – 75-летия Победы советского народа над фашистской Германией, тем чаще Хамза Абдрахманович Сафин мыслями переносился в то страшное и трагическое время. Перед его взором встают родные, близкие, которые в полной мере испытали все тяготы военного лихолетья, погибшие фронтовые товарищи, и конечно, он вспоминает себя, прошедшего за эти годы, как и многие его сверстники, большой путь возмужания и взросления. Недавно ветеран не без горечи поведал мне о своей встрече с учащимися одного из колледжей Уральска, точнее, о его диалоге с девушкой, сидевшей в зале.
– Студентку, – начал он, – живо интересовало, как мы на передовой жили, на чем спали. Я ей сказал, что там, во фронтовых условиях, у нас никаких кроватей не было, спали прямо в траншеях, укрывались шинелью. «А матрасы вам выдавали?», – поинтересовалась она. «Нет!» – отвечаю. «Ну, подушки-то у вас были?» – не унималась. «Никаких подушек мы за всю войну не видели, разве что в госпиталях, да и то не во всех», – уже несколько раздраженно пытаюсь я ей растолковывать вроде бы очевидные вещи. «А-а, я поняла, значит, у каждого из вас было по три шинели: одну под себя стелили, другой укрывались, а третью – под голову», – заключила она для себя.
– С одной стороны, – продолжил Хамза Абдрахманович, – эта девушка, старавшаяся как можно больше узнать о минувшей войне, порадовала. Особенно на фоне юношей, сидевших вокруг нее и почти всю нашу встречу уткнувшись носами в смартфоны. С другой стороны, я огорчился, подумал, как далеки представления поколений, родившихся много позже войны, от того, что мы пережили и испытали в свое время.
Впрочем, заметил потом Х.А. Сафин, когда фашистские захватчики вторглись на территорию нашей страны, он и его друзья детства были примерно в таком же возрасте, что и эта девушка, и представления о беде, свалившейся тогда на весь советский народ, имели, как и у нее, по-детски наивные, далекие от реальности.
– На своих мальчишеских собраниях-посиделках, – рассказывает старый фронтовик, – мы много судачили о предстоящей войне, и если доведется принять в ней участие, то воображали, что она будет почти легкой и увеселительной прогулкой с победным концом. В том, что война случится, кажется, никто не сомневался. На это настраивала и тогдашняя официальная пропаганда: вспоминается, например, легендарный советский фильм «Если завтра война». Мы даже обрадовались, скажу честно, когда из громкоговорителя, висевшего на площади перед овчинно-шубным заводом, узнали о начале войны. И очень огорчились, что по возрасту никак не подпадаем под призыв. Вместо передовой нас, школьников, примерно недели на две кинули на сеноуборку куда-то под Чингирлау. Вернулись – ни моего отца, ни других мужчин, работавших на овчинно-шубном, уже не застали: всех позабирали в армию. А мне, поступившему вскоре на это производство, где довелось быть и помощником слесаря, и кочегаром, и машинистом заводской электростанции, пришлось утешать себя тем, что какая-то часть продукции, выпускаемой предприятием, в любом случае попадет к бойцам, сражавшимся с врагом.
А радио на площади тем временем приносило одну горькую весть за другой: наши войска, отступая, оставляли Минск, Ригу, другие города… «Да что ты будешь делать, наши старшие братья воевать, что ли, не умеют! – возмущался Хамза. – Вот бы нас туда, на передовую, мы бы показали фрицам!..»
В сентябре 1942 года Сафину исполнилось семнадцать лет, а где-то в ноябре его вызвали в горком комсомола. Секретарь горкома Топорикова сказала, что им нужны молодые люди с образованием от семи и выше классов, и, между прочим, поинтересовалась:
– А ты знаешь, что немцы уже в Сталинграде?
– Знаю, – ответил юноша.
– А ты знаешь, что если они перейдут Волгу, то, преодолев ровные степные просторы, уже дня через три будут у нас в Уральске?
– Не знаю, но чувствую…
В те дни, кажется, в самом воздухе ощущалась нависшая грозная опасность. То и дело среди населения города возникали и, как волны по воде, распространялись слухи о том, что то в одном, то в другом месте враг выбросил десант. По городу ходили патрули. Действовал в темное время суток режим строгой светомаскировки. И если где-то он нарушался, патрули имели право стрелять… Эти меры предосторожности диктовались не только тем, что Уральск относительно недалеко располагался от театра боевых действий, но и тем, что здесь находились предприятия оборонного значения, несколько эвакуированных из европейской части страны военных училищ, госпитали…
И наконец Топорикова прямо спросила Сафина:
– Добровольцем пойдешь в армию?
– Конечно, какой может быть разговор! – И тут же сел писать заявление, надеясь, что он попадет на фронт еще до того, как немца погонят от Волги далеко на запад.
На призывном пункте через месяц-полтора он стал свидетелем одного эпизода, который как бы подтвердил, что с нашей армией что-то не так… Входит один важный военный с погонами, с ним еще двое-трое служивых, и тоже все с погонами. Они у Хамзы вызвали чувство неприязни. Ведь до этого он знал лишь одно: золотопогонники – это беляки, это враги народа. И вдруг такое явление… Оказалось, что незадолго перед этим в Красной Армии были возрождены погоны. Главный из пришедших, оказавшийся начальником Ворошиловградского военно-авиационного училища и начальником местного гарнизона, поздоровался с призванными на службу. Те ему недружно ответили «Здравствуйте!»
– Так с генерал-майором не здороваются, – поправил ребят старший в их команде – кажется, работник горвоенкомата. – Принято произносить в такой форме: Здравия желаем!
В завязавшейся беседе кто-то из парней попросил старшего офицера поскорее отправить их на фронт. На это генерал-майор ответил, что торопиться не следует: война закончится еще не завтра и не послезавтра…
Башкирия, город Стерлитамак. Именно сюда было переброшено из Риги военно-пехотное училище. Большая группа призванных из Уральска, в том числе и Хамза Сафин, стали его курсантами. Попали они в учебную роту, которой командовал старший лейтенант Зорин.
– Запомните, вы отныне не гражданские, не Ваньки, а бойцы Красной Армии. В армии нет демократии, командир для вас всё: и папа, и мама… Со всеми вопросами только к нему!
Забегая вперед, надо сказать, что спустя много лет после войны Сафин встретится со своим бывшим командиром. Произойдет это тогда, когда в Уральск придет телевидение. Включает телевизор, а на экране – его старший лейтенант, точнее, это уже был популярный, известный всему Советскому Союзу журналист-международник Валентин Зорин.
Учеба в училище проходила по ускоренной программе, выпустили досрочно, даже не присвоив звание лейтенанта.
– Уже в пути, где-то на подъезде к Украине, наш состав подвергся бомбардировке авиации противника, – рассказывает Хамза Абдрахманович. – И я увидел первых убитых, первых раненых… Мои прежние представления о войне, о немцах, которых якобы в самое наиближайшее время ждет скорый сокрушительный удар, в те дни поколебались. Попал на Донбасс, как раз в те места, куда потом, десятилетия спустя, уже в наше время, снова придет война, на этот раз братоубийственная – Светлогорск, Славянск, Енакиево, Горловка… Немцы бились за Донбасс с необычайным упорством и ожесточением. Они осознавали его большое стратегическое значение, ведь это – уголь, металл… Отсюда открывался путь наступающим нашим войскам на Крым, на Одессу, Киев… Но и мы не уступали им в боевом напоре, сражались ожесточенно, не считаясь порой с потерями. Должен сказать, чт