Гробы стояли в кузовах двух грузовых машин. Порознь. Траурная процессия шла за грузовиками. Молча. Не было и оркестра.
8
Произошедшее в Шуркиной квартире в ту роковую (действительно роковую) ночь так и осталось для меня загадкой. Подозревать Шуру в том, что это он убил молотком свою мать, а потом повесился на тюлевой занавеске, не позволяет та часть души, в которой он – Шурка – по-прежнему остается добрым и светлым человеком. Про то, что убийцу (или убийц) нашли, я тоже не слышал.
Закрадывается шальная мысль: напряженная учеба (все экзамены были сданы на отлично), сексуальная неудовлетворенность и эта унылая однообразная жизнь в полуподвале вонючего дома довели Шуру до сумасшествия. Говорят, такое случается. Иногда.
9
Дня через два после похорон я поднимался поздним вечером по деревянной лестнице на второй этаж – в свою, такую же, как Шуркина, неблагоустроенную квартиру. И вдруг… Мою шею обхватила сзади чья-то ледяная рука!..
Нет, я не обмочился от страха перед маньяком, о котором размышлял все эти дни и ночи. Просто в тот миг мне показалось, что это Шурка, как говорится, «восстал из гроба» и схватил меня за шею.
Я пригнулся и дрожащей рукой пошарил в темноте. Ладонь уткнулась в мокрую простыню, повешенную мамой на бельевую веревку, которую я до этого момента просто не замечал.
Ощущение ледяной «руки», схватившей сзади за шею, не покидало меня еще года полтора.
Василий КОСТЕРИН. Зеркало и Ононо
Нас было много в этом зеркале,
тёмных душ, дремлющих сознаний.
В. Брюсов
Les miroirs devraient réfléchir
avant de refléter notre image.
Jean Cocteau34
Хорошо помню, с чего всё началось. Да такое и не забудешь! В общем, я показываю ему язык, а он мне нет. Или надо говорить оно?
Накануне мы с Другом «посидели». Так это у нас называется. Он приносит хороший коньяк, с меня всё остальное. Не виделись около месяца, есть о чём поболтать. Обсуждаем работу, политику, подружек, оцениваем букет французского коньяка. Прекрасное настроение, дружеский разговор. За долгий вечер бутылка коньяка на двоих при изысканной закуске, кофе и свежем лимончике – это на нашем языке означает «без излишеств и фанатизма». Расстаёмся довольные друг другом и посиделками. Но тут я от полноты добрых чувств решаю проводить Друга до дома, точнее, до половины пути. Такая у нас традиция образовалась: довольно часто провожаем друг друга до одного скверика на полпути между нашими жилищами.
И вот надо же испортить такой чудесный вечер! Около университета недавно открылись четыре забегаловки. Раньше там, как положено, работали книжный магазин, киоск с канцелярскими товарами» и несколько контор, в которых быстро и дёшево можно было сделать ксерокопии. Очень удобно. От студентов отбою не было. Однако «пьяный бизнес» соображает, что из-под власти зелёного змия выпадает такой большой квартал, и вот almamater и библиотеку окружают пивными, барами и дешёвыми забегаловками. Студенты быстро заполняют их до отказа. Теперь прогульщикам есть где приткнуться.
Проходим с Другом мимо одного, другого заведения, а в третье решаем заглянуть, хотя в тайниках души понимаем: зайти – значит, всё погубить. Заказываем по рюмочке. Потом ещё по одной, по третьей… Дальше вы уж как-нибудь сами домыслите.
К чему я всё это рассказываю? А вот к чему. Когда я утром с квадратной головой, ещё не умывшись и не почистив зубы, заглядываю в зеркало, то впадаю в ступор. Чуть было не перекрестился: чур меня, чур. Хотя, может, и следовало бы возложить на себя крестное знамение. Не буду описывать своего деформированного, как пластилин, лица. Лучше вспомню народную премудрость: нечего на зеркало пенять, коли рожа крива. Итак, приближаю физиономию к стеклу, что-то иль кто-то дёргает за ниточку, и я вдруг показываю себе язык. Или ему – отражению? Или даже самому зеркалу?
Никогда такого не делал. Вообще, считаю язык не самой красивой частью тела, особенно, если на поверхности этого органа речи задерживаются остатки орешков, сухариков, салата оливье и т. п. Но совсем страшно он, бедняга, выглядит после Coca-Cola. Ужас какой-то! Словно по нему малярной кистью размазали красновато-коричневую масляную краску. Этим напитком заборы бы красить. Только не вздумайте проверить.
Итак, я высовываю язык, а у отражения в зеркале губы словно слиплись. Я не верю своим пухлым щёлкам на месте глаз и показываю ему язык ещё раз, выдвигая его на всю возможную длину. Отражение на мои манипуляции не реагирует. Я столбенею. Ни фига себе! Просто оторопь берёт! Что делать в таких обстоятельствах? Я хватаю зубную щётку, пасту, выдавливаю полтюбика и драю зубы, как матросы палубу перед прибытием адмирала. Между делом искоса поглядываю в зеркало. Вижу: моё собственное отражение чистить зубы отказывается. Мне даже чудится, что припухшие губы еле заметно и не без иронии дёргаются углами рта. Прополоскав хлебало, оно же – хавальник (назвать его по-другому сегодня ну никак невозможно), я опять приближаю свои мордасы к зеркалу, чтобы проверить, не осталось ли чего на зубах или между ними. Но отражение и не думает открывать свой рот.
Или мой рот-то?
Меня подмывает желание ещё раз показать себе (или отражению?) язык, ведь с этого всё началось, но я боюсь. Цифра три имеет магическую силу: если отражение и в третий раз не ответит мне тем же, то я схлопочу психологический шок, а стресс заведёт в депресс, тут дело серьёзное. Как побитая собака, я выскакиваю из ванной и, избегая зеркала в прихожей, прошмыгиваю в кабинет. Одна мысль вертится в голове, одно побуждение преследует меня: показать – не показать. Имею в виду: язык в третий раз. Чтоб убедиться. Всё же в сказках у отца всегда три сына, у Змея Горыныча – три головы, перед витязем на распутье – три пути. Если герои сказок делают что-нибудь, то делают это три раза. И на третий раз всегда удачно.
Высунуть – не высунуть? И хочется, и колется, и мамка не велит. Зеркало в кабинете небольшое, висит на витом шнуре, подхожу я решительно и поворачиваю его, точнее, себя самого мордой к стенке. Или только своё отраженье кручу? Скоро я совсем запутаюсь. Всё ж вздыхаю свободнее. Пытаюсь заняться делами, но мысли вращаются вокруг непослушного двойника. Решаю использовать известный вариант – звонок другу. Он радушно приглашает, и я направляюсь к остановке троллейбуса. Если и у него вышедшее из повиновения отражение откажется меня копировать или хотя бы передразнивать, то дело швах. Так ведь недолго и рехнуться.
Бесспорно, можно убрать все зеркала и попытаться жить без них. Волосы у меня короткие, могу причёсываться и без зеркала, зубы чистить совсем не обязательно перед зеркалом. Да и одевшись, могу оглядеться – всё ли в порядке с костюмом – без этого волшебного стекла. Только каково будет в университете. На кафедре у нас ради барышень повесили на днях большое зеркало чуть не до полу. Перед самым звонком, ближе к девяти, около него толпится народ, вдруг кто-нибудь заметит, что моё отражение мне не подчиняется.
Ну ладно, сейчас это выяснится. Если и у Друга зеркало обольёт меня равнодушием, я бы сказал, даже презрением, то как бы не угодить в жёлтый дом. Надо надеяться, что мятеж против меня поднимает только моё зеркало или мои зеркала в квартире. Или проблема не в зеркале, а в отражении? Моём отображении.
Друг выглядит бодреньким. Объясняет тем, что с утра проехал десяток километров на велосипеде. Он стоит у него в пустой кладовке, навсегда прикованный к полу. Без колёс. Никогда не понимал такого увлечения, похожего на эрзац настоящих велогонок, но результат налицо и на лице. Тем более в соседстве с моей физиономией.
Я решаю сначала сходить в ванную, у него там огромное зеркало, а потом уже рассказать свою историю. Иначе, если не поделюсь с кем-нибудь, я сойду с ума. Санузел у него совмещённый: там и ванна, и унитаз. Хрущ догадался такую новинку внедрить. Хорошо, что не успел соединить водопровод с канализацией.
Спиной к зеркалу я протискиваюсь мимо стиральной машины к ванне. Долго стою так, сутулясь, не решаясь повернуться: загляну в зеркало, а меня там совсем нет! Наконец, словно балетный танцор, совершаю пируэт на 180° en dedans – в сторону опорной ноги – и не без страха, сосущего под ложечкой, открываю глаза. Двойник как-то свысока, бесстрастно, но внимательно смотрит на меня. Слава Богу! Теперь второй этап. Язык показывать не будем. Просто приглажу волосы. Растопыренными пальцами я ерошу свой ёжик. Отражение остаётся неподвижным, руки держит по швам, как оловянный солдатик. Холодея до мурашек, я пулей вылетаю из тёплой ванной. Метнув прощальный взгляд в чужое зеркало, успеваю заметить, что отражение даже не шевелится, только удивлённо смотрит мне вслед.
Друг выслушивает меня озадаченно, не смеётся над бедным похмельным человеком.
– Всё просто, – рассудительно и трезво успокаивает он. – Идём в ванную, и ты при мне всё покажешь.
– Слушай, а ты не боишься, что заразишься, и твоё стеклянное повторение тоже перестанет слушаться своего повелителя?
– Мистику оставь себе. Мне просто немного беспокойно, но не за себя, а за тебя. Чёртики после одной единственной пьянки, которую мы вчера себе позволили, не приходят. Чтобы их вызвать сюда, надо пить долго и беззаветно. А мы с тобой далеки от этого. Пошли!
Обняв за плечи, он мягко увлекает меня в свою ванную.
– Я опять взъерошу волосы, – предупреждаю я его. – Смотри!
Мы стоим рядышком перед зеркалом, плечом к плечу. Я поднимаю руку к своему злосчастному ежу из русых волос. По-моему, они уже стоят дыбом и чуть шевелятся. Отражение не реагирует. Друг мой и приятель чешет в затылке. Его зеркальное воспроизведение сработало. Правда, он почесал правой, а оно – левой рукой. Но таково уж свойство любого зеркала – моментально подражает, но по-своему – наоборот.