Расстаёмся мы в тот момент, когда дедовы напольные часы в гостиной (как странно, что там нет ни одного зеркала) двенадцатым ударом напоминают, что полночь миновала. Долго обнимаемся и многократно лобызаемся, словно перебрали. Сил никаких не остаётся, и провожать Друга нет желания. Первый раз в жизни.
Перед сном я зачем-то переворачиваю зеркало в кабинете тыльной стороной к стенке, как бы нарочно вызываю своего двойника из небытия, и тут же слышу его голос:
– Ну как? Подумал над моей инициативой?
Я со страхом кручу нахальное стекло в обратную сторону, чуть не разбивая его о стену.
Постилаю себе в гостиной. Долго не могу уснуть. Когда опускаю шторки век, в глазах, как сверкающий, но одноцветный калейдоскоп, начинают вертеться зеркала, потом они кувырком летят вверх и складываются надо мною в блестящий купол, но меня или моего отражения там не наблюдается. Я этому сердечно радуюсь, успокаиваюсь и засыпаю.
А Друг меня предаёт. Впрочем, я всегда подозревал такую возможность, только стыдился своих мыслей. Хорошо, что оба зеркала – завешенное в прихожей и повёрнутое в наказание мордой к стенке – я часто покидаю ради лоджии. Уж там-то ни самого маленького осколочного зерцала не найдётся. И вот, значит, через несколько дней посиживаю я в кресле и, изредка выглядывая вниз на клумбы и на проезжающие почти бесшумные иномарки, читаю прозу поэта Брюсова. Валерия. Скрип тормозов, как зубная боль, врывается в дёсны и заставляет бросить взгляд на разрушителя брюсовской атмосферы нереальной реальности. У подъезда останавливается «скорая». Из неё выходит, – как вы думаете, кто? Правильно, угадали! Из неё деловито выпрыгивает мой закадычный Друг. За ним, предположительно, врач и два мордастых, похожих на телохранителей, санитара с носилками.
Я сразу смекаю, что к чему, и начинаю суетливо метаться по квартире от одного зеркала к другому. Какое выбрать? Останавливаюсь на кабинетном. Поворачиваю его лицом к себе. Из него, как чёрт из табакерки, вмиг – явилось, не запылилось – моё слишком самостоятельное отражение. Ононо усмехается, словно только и ждал-пожидал своего часа. Но мне не до того.
– Твоё предложение в силе? – лихорадочно обращаюсь к нему.
– Какое именно? – вкрадчиво вопрошает Ононо, словно их было без счёту.
– Ну, чтобы поменяться: ты – сюда, я – туда.
– Надумал, значит. Однако заметно мандражируешь. Что бы это значило?
– Не тяни кота за хвост, да или нет?
Тут раздаётся звонок в дверь.
– Тебе звонят! Не слышишь? – продолжая усмехаться, кивает Ононо в сторону входной двери.
– Слышу, подождут. Давай махнёмся, и ты сам первый раз в жизни откроешь дверь, тебе ведь никогда не приходилось отворять двери незнакомым людям, да и знакомым тоже, – довольно примитивно искушаю его.
Мордастые уже молотят в дверь кулачищами. Голос Друга неразборчиво кричит о чём-то. Разбираю только своё имя.
Отражение-изображение закатывает глаза в небо и, делая вид, что ему страшно не хочется входить в мир сей, шагает оттуда прямо на меня. Я борцовским приёмом подныриваю под него, уворачиваясь от прямого столкновения, и с радостным облегчением запрыгиваю в зеркало.
– Иди, открой дверь, тебя там ждёт surprise! – воркую я, как голубок голубке, и усмехаюсь. Никогда ведь не умел. А тут очень даже получается. Хочу иронично, но перебарщиваю, и чистую иронию разбавляет заметная доля ехидства.
Ононо не спеша направляется в прихожую.
– Ключи на тумбочке, – кричу я ему вдогонку, еле сдерживая злорадство.
Гордец не оборачивается, и я остаюсь один.
Здорово всё же я его обдурил! Запудрил мозги! Что называется – обул! Будет знать, как издеваться над человеком. Теперь познакомится со смирительной рубашкой. Видел я её давным-давно. В кино.
Между прочим, сам виноват. С чего началось-то? Показали тебе язык, будь добр ответь тем же. Ну чего тебе стоило высунуть его как положено. Захотелось самостоятельности, независимости, свободы. Вот ищи теперь в жёлтом доме свою жёлтую свободу. Чувствовал себя моим рабом? Неправда! Ты всегда оставался моим настоящим другом и верным спутником по жизни. Ведь я просыпался и сразу, как привязанный, ковылял к тебе: причесаться, посмотреть, всё ли в порядке на лице, проверить глаза, зубы, даже ноздри, пригладить брови. Ведь я брился перед тобой по полчаса чуть не каждый день. Сколько времени мы провели вместе! И это только утром, а бывало, и в обед, и вечерком, и перед сном к тебе заглядывал. С рабами так не обращаются…
Тут я слышу какой-то шум, возню в прихожей. Но никто не кричит, только пыхтят, кряхтят и топают. Потом раздаётся звон битого стекла. Так и есть: зеркало грохнули. Теперь одно осталось. Место жительства моего. Всё ж я не какой-нибудь там бомж!
А Ононо пусть в психушке квартирует. Вряд ли его оттуда выпустят. Особенно если будет упорно дудеть, что он – всего лишь моё отражение. Хотя, если пораскинуть мозгами, лучше бы его вылечили и выпустили. Двухкомнатную мою отнять – не имеют права. Придёт сюда, и мы с ним опять махнёмся: он сюда – я туда. После психушки-то ему точно приспичит вернуться в родное зазеркалье.
А может, лучше сейчас попытаться выпрыгнуть наружу – в явь. Проверить на всякий пожарный случай. Квартира уже закуталась в тишину.
Я чуть сгибаю ноги в коленях и отталкиваюсь, чуть наклонясь вперёд, в сторону письменного стола. Но – увы и ах! Я лишь болезненно бьюсь лбом обо что-то твёрдое, холодное и прозрачное. Понимаю, прямой путь назад (или вперёд?) отрезан. Что ж, мне пока и здесь – что надо! И хоть куда! А то выскочу, а они как раз вернутся за чем-нибудь.
И всё же ловко я своему двойнику нос натянул! И им тоже, санитарам этим! И Другу – преданному предателю! Кажется, это слово уже можно писать с маленькой буквы и в кавычках. Теперь он не закадычный, а закавычный «друг».
Кстати, никак не ожидал столкнуться с ним именно здесь. Вижу, лежит кто-то слева от меня как бы в изнеможении. Присмотрелся – «друг» мой ситный. Умирающим голосом поведал мне, что отражение живёт в зеркале некоторое время, но для его реанимации и наполнения требуется оригинал, который придёт и посмотрит на себя. Может, причешется. Теперь жалею, что в это зеркало вскочил, а не в прихожей. Кроме нас с «другом» сюда никто и не заходил. Мой кабинет – моя крепость, моя святыня. А в прихожей, думаю, компания в зеркале собралась немалая. И даже девахи есть. Постой-постой! Его же разбили, значит, вместе с ним и меня угробили бы? Вот это номер! Кабинет-то не только крепость и святыня, но и спасение моё.
Надеюсь, что Ононо отдал ключи «другу», и тот наведается сюда рано или поздно. Надо ведь присматривать за моей квартирой. Уверен, что осколки из прихожей за собой не вынесли. И цветы не мешает полить. Хотя их – раз-два и обчёлся. А ещё часы напольные хорошо бы заводить регулярно.
Да, придётся вдвоём с «другом» дни коротать. Хотя его отражение уже стало неверной тенью оригинала. Последние слова он еле прошептал: «И ты скоро станешь зазеркальным призраком». Пророк нашёлся! Что ж, призраком, так призраком. По любому лучше, чем пациентом психушки.
Начинается новая жизнь. Я как бы в сознании, но без сознания. Как он говорил? Новый взгляд на мир, новые ощущения?
И совсем не холодно здесь. Привычная комнатная температура. Только вот никак не пойму: стал я плоским или нет…
А зовут меня теперь Ононо.
Александр СИДОРОВ. Доберман
Рассказ
Дежурный по КПП первой линии охраны – видавший жизнь без прикрас прапорщик Олег Николаевич, перед тем как закрыть «калитку на клюшку» до самого утра, вышел на крыльцо с внешней стороны периметра, чтобы покурить.
Пока он смотрел на звезды в просвете набегающих облаков и дотягивал дежурную цигарку, в кустах поблизости раздался подозрительный шорох. Будучи опытным воякой на пороге заслуженного дембеля, Олег Николаевич незаметным движением расстегнул кобуру с пистолетом и непроизвольно напрягся. Мало ли… Времена нынче неспокойные.
Из кустов палисадника прямо к ступенькам КПП выполз доберман и лег на асфальт.
Олег Николаевич, не застегивая кобуру с ПМ (пистолет Макарова), присел на корточки, чтобы обстоятельно, но все же с безопасного расстояния рассмотреть собаку. Вдруг кинется… Может, бешенная, или просто дурная, кто знает.
Пес был без ошейника и в крайней степени истощения. Собака смотрела на человека затравленно-испуганными глазами, поджимала две передние лапы и тихо поскуливала… даже не собака, а чуть подросший щенок.
Прапорщик, глядя на собаку, попытался с ней заговорить.
– Ты это… Нельзя тут! Воинская часть, режимная территория. Не положено! Понимаешь?
Собака с трудом поднялась на подгибающиеся лапы и, сделав пару неуверенных шагов, опять легла на асфальт.
Олег Николаевич приблизился к доберману и участливо спросил:
– Совсем плохо?
Пес закрыл глаза и устало свесил свои острые уши. Седой прапорщик сходил в здание КПП и вернулся с бутылкой минеральной воды. Откупорив ее и подставив ладонь ковшиком, Олег Николаевич полил воду тонкой струйкой… Пес открыл глаза и начал жадно лакать живительную влагу.
– Мде… бедолага! Потерялся? Где лапы-то отдавил, дурашка?
Доберман молча смотрел в глаза человека с неприкрытой тоской и слабой надеждой.
Зазвонил служебный телефон, и дежурный по КПП поспешил к рабочему столу. Собака попыталась зайти в здание, но прапорщик строго цыкнул.
– Сюда нельзя!
Пес, робко потоптавшись на пороге, вернулся на улицу и лег в тень под кустами. Закончив разговор, Олег Николаевич развернул «тормозок» с бутербродами и, оставив себе один, вышел на крыльцо.
– Эй, как там тебя? Ты здесь? Жрать будешь?
Кусты зашевелились и оттуда выглянула острая собачья морда. Прапорщик бросил в сторону собаки бутерброд с колбасой… клацнули зубы, и бутерброд мгновенно исчез в собачьей пасти, не долетев до земли.
Ночью пошел сильный дождь, и прапорщик, вспомнив о собаке, вышел на крыльцо. Доберман, мокрый и жалкий, лежал под тем же кустом.