– Ладно тебе. Пусть прошла череда месяцев, ан могу пересилить дерзкую забывчивость. Тогда навещал я сельпо, которому полагалось обзавестись актуально потребным из Вологды. Обнадежили меня, что будет в соответствующей действительности нужное хозяйству. Едет, мол, уже машина и приедет, ежели по раскисшей дорожной мокредыни не встанет где-нибудь намертво. На давешний праздник прибыл груз, а для новины – опосля зимних дней – не высматривать прежних чулок и халатов.
Толковал Огневу раз и следующий раз: оставить надобно пустые ожидания. Всё же тот гнул свое, требовал прежнего конторского усердия – подавайте в обязательности вологодского деликатного товару. И незамедлительно, и во всем объеме сегодняшней претензии! Потому как именно получив от Беломора Юрьевича, хотя бы один халат, хотя бы одну пару чулок, заохотится бабка Ивашка дать подсказку. Возникнет в кустистом речном прибрежье и не утаит способа избегнуть разора, чтобы лесорубам уход случился от бед неминучих. Верит ли беседчик вальщику, который только что упражнялся в буйном бегании возле окошек местного поселения? Хмыкает он. И песенку сполнять окончательно бросил. Под мышками почесывает. Кивает головой повдоль улицы. Туда мчи, дескать. И даже дальше, в те края, где обещает появиться непонятная бабка со своей привязанностью к тонким чулкам и цветастым шелковым халатам. Не иначе, навострил он хитромудрые глаза на парня, запонадобилось тебе отблагодарить соседскую девушку Еленочку.
– С какой, позвольте испросить, поклонисто неотложной стати? – вскинулся Павлуха.
– Позволяю. Помнишь ты, не отбросил в ненужную сторону трудную минуту, когда старую избу развалил. Знамо дело, негде стало переночевать матушке застройщика, и соизволила молодая соседка подмогнуть. Разве отказала в добром приюте?
По настоящей поре, полагал в докучливом умонастроении руководитель леспромхоза, пошел наш известный дроворуб на контору приступом. Втирает очки администрации, туманит ситуацию. Вряд ли нечто постороннее здесь обозначается.
– Мой совет разворотливому по улице бегуну. Иди к Ивашке, говори с ней обстоятельно, не скандально, с уважительностью. Одним словом, по-человечески. Какой такой метод имеется у нее, чтоб не мытьем и не катаньем, однако достигнуть нам, культурно выкрутиться? Пусть изъясняется, это у нас в допустимой разрешительности. Завсегда к сведущему слову готовы прислушаться без обидных возражений. А выманивать у меня раньше времени подарки для бабки – стыдно, Огнев!
И в естественности наладил дотошный директор обратно бегуна, чрезвычайно разгонного, топотно громкого. Тому что предпринять, особо досточтимого? Бери ноги в руки и давай тори свою тропку. Мчи по ней сломя заполошную головушку, чтобы поскорей было. Чтоб туда в истинности, где в изумрудных берегах проистекает Вожа-Воженька. «Нет иной пробежки мне, как по новой орать вдоль ивовой густеги!» – размысливает вальщик, наддавая неуклонно стремительного ходу. План у него простой: безотвязно кликать вспомогательную старушку! Это поначалу. Но когда явится она, почнет хмурость возводить на лицо, тогда нельзя тушеваться. Подступай, словесно подводи к неотложному согласию! Уламывай, коль главный деятель леспромхоза не верит в чулки тонкой химии!
Прибыл навязчивый проситель в казистые кустовища. Во всю мочь объемисто молодецкой груди зовет здешнюю проживательницу. Она сильной охоты не проявила, не было такого, чтобы в радостной поспешности вынесло ее из ивняка. Всё ж таки через долечку времени потихоньку, полегоньку, мелкими шажками приблизилась к урезу береговому. Жуя недовольно губы, посмотрела на Павлуху, отвернулась, будто что поинтересней очутилось на реке.
– Об чем желаешь калякать? Если будет речь нисколько не про китайский халат?
Опосля многозначительной вопросительности подставляет крикуну правое ухо. На что беседчик не обращает внимания. Донельзя теперича доволен: случайно или как раз иначе, но по мере удобоваримой разговор завязался. Почему вальщику, завидно днесь прыткому, не погуторить, как выражаются приезжие сальские дроворубы? Не позволить древней старушке взять и по-степному заблукаться, подустать в долгих словопрениях? Рвется он сей момент произвести доклад касательно резонного неприсутствия халата, и шелкового, и сверху донизу в цветах роскошных. Ивашка его резвое намерение подмечает, оживленность выказывает: ась? Он по свежему побуждению тарахтит, она перебивает разбитного наставителя, строит ухмылочки в морщинах у лукавых глаз. Что за веселость у нее? Да ведь – не взыщите! – правомерная. Истинно того рода, будто нечего и слушать сегодня ивовой проживательнице. Нет ведь тут завлекательно полезного даже на медный грош!
Самая нужная минута Павлухе очнуться. Он тогда берет в соображение: на правое-то ухо у нее разве нет слабины? Наблюдается, как известно, порядочная глуховатость. И потому напраслина деется, когда держит она гостя за никчемно равнодушного к просьбам посетителя, когда перед ним выставляет наперед ту свою сторону, до которой не докричаться. Встрепенулся Огнев, смекалисто заперебирал сапогами, подбираясь с другого бока к заведомой благодетельнице. То бишь туда – к уху, отзывчиво послушному, где возможно случиться разворошенному бабкиному восприятию. Однако той заневолилось хитрыми глазами повдоль речной стремнины позыркать неспокойно. И тонкими губами выделывать недовольное фырчанье. Так она живо поглядывала то вверх, то вниз по теченью, ровно всем лукавым разворотам только и нужда была, чтоб не переставая возникала перед парнем прежняя Ивашкина слабослышимость.
– Ась? – повторяет она раз и за иным разом.
Видно, что без новых женских чулок ей лишь на Вожу-Воженьку охота смотреть, просителю разрешается топать куда подале. Ныне ему, вкруг старушки топтыгину, позволено обмыслить догадку, что разговоры разговаривать нет у нее сиюминутной желательности, коль подарки где-то застопорились. Опечалившись, отступил пришло несуразный гость.
Выбрался он из владений здешней хозяйки, наладил свою обувку – сапоги, набравшие росной воды с ивовых густых кустовищей – в поселение, где пребывал Беломор Юрьевич. Возле окошка кабинетного, небось, по-прежнему располагался тот, но уже без белого халата и без упрямого исполнения горестной песенки. У вальщика мысль какая? В достаточности нервная, бьется она пешеходным чином да по чину запросто лесорубскому, шибко взволнованному: ой, не возжелает директор обсуждать вдругорядь всякую здесь одежку тонкой химии! и как быть тогда!? Вышло так: до конторы спешный ходок не добрался. Не заимел главный хозяйственный администратор сильной потребности сызнова подсесть к своему дубовому столу, побрел при неотступных размышлениях к родному гнезду. Там встретило его действо довольно-таки безотрадное, когда всякой сумятицы выше головы. При всем том заглянувшему в руководящий дом вальщику почала преподноситься добавка зримая – от проживателей нервозность тревожная в непомерном количестве. Теперича остается вспотевшему парню туда и сюда озираться, озадаченно чесать потылицу. Поскольку слушать гостя ни у кого нет здесь охоты. Сам Беломор Юрьевич отказывается пить поданный ему чай, однако не отказывается глядеть в пустую стену, независимо тянуть печальную песню новым отчаянным порядком, а жена сидит напротив и, находясь в согласии, выказывает полный упадок обстоятельного семейного духа. Ей ли не знать: в смутное время лучше хозяину дома не перечить. Способен по неудобному часу директор, весьма заслуженный человек, откровенно рассердиться. Да столь немилосердно, что напрочь усугубит горечь обстановки. То и Павлуха понимает, берет в бедовый ум намерение пока что не беспокоить докладами тут никого. Иначе раскочегарится певец до белого каления, тогда уж нескоро удастся за здорово живешь привести его в чувство.
Укоризненно крутит головой супружница исполнителя, не ко времени самозабвенного? Она этого скрывать не собирается, однако духу ей хватает лишь на то, чтоб рукой щеку подпереть да в безнадежной тоске помалкивать. Словно располагается рядом с хозяином дома какая беззвучно подпольная мышка. Твердо тогда соображает незваный посетитель: «Не мне кочегарить начальника», – опосля чего, нисколько не шумя, отодвигается от четы, которая пригорюнилась столь глубоко. Куда придвигается? Ко входу, к дверному размашистому косяку. Там присаживается на высокий порожек, с вопросами к семейству не пристает. Ну, а то, что взялся поддерживать мелодию, подпевать как можно способней, так сие не возбраняется по местному закону. Каждый имеет право пристроиться, не нарушая песенного строя. Известно, все в деревне за верную знаменитость держат таковское действо. Чтобы, значит, горе гореванное изливалось прочь шибчей, а веселие гулеванное имело час разгуляться пошире. Голосит вальщик исправно, по-молодецки, ничуть не вполсилы. Но у него в чем вся штука? Только Беломор Юрьевич затянет свою протяжную грусть, по соседской дружбе вступает бойкий подпевала, и в том смысле озвучивает он свой припев, что надобно голову держать высоко, то бишь давать отпор любой незадаче. Руководитель до поры терпел замороченно, потом вскинулся на раскрасневшиеся дыбки:
– Что ж, ты, Огнев, глотку дерешь не в лад?!
Парень на его проснувшийся багрянец – ноль внимания. Глаза поднимает на чай, которому позволяется в стакане стыть беспрекословно, и вежливо предлагает свой отчет:
– А что нынче, уважаемый сосед, у нас деется в нужный лад? Вот просил я у заслуженного администратора помощи. И каковского добра дождался ожидаючи? Наблюдается мной чистая безнадега. Сиди, знай, проситель, упражняйся в пустом исполнительстве!
Беломор Юрьевич проморгался, высоту звучного тона поубавил, но утерять солидную управленческую марку не выказал намерения: ладно, мол, дозволяется тут кое-кому вольно посиживать на дверном порожке! однако нет культурности в том, что супротив музыкального строя идут нарушения! На подобный поворот как было не привстать вальщику? Он со всей возможной почтительностью к директорскому посту привстал, а настоятельность свою всё ж таки подчеркнул заявлением: