– Поглядел вверх и тебя увидел. Глянул под ноги себе, и мох кудрявый обнаружил. Ой, не зря он вещунье по душе! Придется назвать его кукушкиным льном, расчудесная ты наша умница.
Сделав резонное умозаключение, подвинулся путешественник без новых запинок приближаться к полянам, где найдет молодь хвойную. Понятно: лесорубу, торящему беспокойную тропку, особенно-то нет времени вглядываться в строй вышних облаков, отыскивать остроглазого мощно-крылого коршуна там, прочих каких ястребов. Шагал он как есть устремленно, не столько под ноги себе смотрел, сколько – по сторонам. Выискивал в пестром, изумрудно волглом сумраке, в колючих кустах, в появляющихся вдруг прогалах кого? Конечно, лесную девушку по прозванию Еляночка. И с чего бы ей столь усердно прятаться! Топаешь ты, ничуть не ленясь, а ведь не видать молодой здешней проживательницы. Прям-таки смирись и не сомневайся: нет никакого у нее желания показаться на глаза руководящему цеховому начальнику, оттого счастливо таится она в отдохновительном суемудрии. Пусть как ей сегодня хочется, а всё ж таки Павлуха не раз имел беседы с лесными кудесниками. Потому расположен верить в удачное продолжение своего пешеходного предприятия.
Кончилось в одночасье моховое царствие. В лесу посветлее стало: обнаружилось много меньше над головой жилистых ветвяных переплетений. Глянь – куда как сильно разгулялись лучики солнечные! Достают они теперь до кончиков травы, гладят ее приветливо, зажигают росно сверкающие огоньки. Кукушкин лён отступил, возлюбив луг: ровно ему возжелалось сквозь тутошнюю землю провалиться, дать волю низеньким кустам, прочей нежной кудрявости хорошенько прогреть, хоть листики, хоть корешки. Туда и сюда посмотрел Огнев, уразумел, что вышел к ельнику-черничнику. Здешние изумрудные росточки увешаны вкусными ягодами. Не стесняйся, растопыренными пальцами сгребай подаренья, причесывай тонкие ветки, дымчатые да сизые бусины закладывай за обе щеки. И чудится леспромхозовскому гостю, будто раз и за другим разом приглашают его с мелодичной ласковостью: «Кушай, когда объявился. Угощайся наперед. Дело твое погодит.»
Вкупе с вовлекающим интересом вглядывается в одну сторону, в другую. Словно с долгого сна парень разбуженный, а рядом – хоть влево требовательный взор вперять, хоть вправо зыркать – ничего не усмотреть. Такого, чтоб в непременности удобо-внятного. Только чуть подале, в хвойной молоди, мелькает что-то самоцветно яркой искрой. Еляночка вильнула красками колдовского платья? Решила всё ж таки погодить, не враз показаться прямо-топающему, неугомонному путешественнику? В укоризненности Огнев покачал бедовой головой: я вам тут не сонный косолапый топтыгин, сию минуту из берлоги вылезший ! могу быстрым оленем помчаться! в два счета догоню, коль надо! И что затем сотворил? С размашистой сноровкой понесся в одну сторону. Кинулся, никого не заприметив, в другую – сплошь избегал весь черничник и елочки, ан та, которая с приятственной мелодичностью в голосе, не поторопилась ему показаться. Не в лад сложилось. Закружится неуёмная голова, когда и туда, и сюда многократно избегаешь весь лужок, а также всю нежно-хвойную соседнюю густегу. Желательно тебе, молодец, увидеть хозяйку изумрудных елочек? Поди еще часок поносись по здешней округе. Быстрым, к примеру, лосем. А то можешь полетать ловким соколом, если сильно разгорячишься.
И всё как будто доносится сбоку увещевание: «Ладно тебе, поутишь разбег. Отведай здесь допрежь всего наше угощение. Потом побеседовать можно будет. Надобен гостю доверяющий разговор, или как?» Ответствовать на сию вопросительность нет охоты, а вот сотворить остановку у краешка редколесья – возможно. Что и получилось у Павлухи через обмысленную толику времени. Вслух он разговаривать разговоры не решился, а сам себе доложил: раз тебе, девушка, нет спешного расчета касательно моего приспешества, то возражать не стану! налопаюсь твоих ягод, хоть бы и до полного желудка! мне всё тут едино, поговорить не отвертишься у меня! Дыхание, значит, перевел и, соблюдая лицеприятную быстроту, немедленно сорвал круглую блестящую жемчужину сочного угольного колера. С таковского лихого разбега возжелал было сунуть ее поскорей в рот без рассмотрения строжкого. Ан тут за елками опушья раздался укоризненный смех, и кто-то в явственности посоветовал:
– Сейчас же брось! Зачем тебе ягода глаза вороньего? Она, промежду прочим, самая опасная в лесу. До невозможности несъедобная!
У парня, только что в ухорских скоростных пробежках отличившегося, вмиг проснулось разумение. А ведь то как раз верно: покоилось луговое угощение аккурат в углублении между четырех длинных листьев! и уж до встречно-поперечного предела он вреден, этот вороний глаз! Если здесь припомнить ничуть не благодатные реченья деревенского народа, тогда и вовсе отойди от черной жемчужины подальше. Встречается она лесорубу-северянину, как правило, неожиданно и всегда почему-то не к вящему добру. Эх, мастер художественно-ивовых поделок, просмотрел ты впопыхах бедованье, что исподтишка взяло и нарисовалось под устало заплетающимися ногами! Сию секунду исправь позорную ошибку, покричи в пушистую глубь молодого ельника!
– Слышь, дельно живительная девушка! – объявился в скромном согласии наперед нежного редколесья Огнев, щеку почесав загоревшуюся. – Я ничего. К сглазу какому не рвался причинно, поскольку лишь к тебе мчался.
Вслед за последним словом он подпрыгнул как можно выше, вбил сапогом в землю немилосердную, угольно-блестящую бусину. И так как могуче проняло парня возбужденным волнением, не стерпел, доложил здешней хозяйке совсем не тихо-мирно, а во всю ивановскую:
– Еляночка! Ты пойми, нет у меня голодно спелого желания кроткой ягодой, сладкой черникой, лакомиться. Лучше давай покажись, чтоб нам беседу завести. Сама видишь, как догнала меня усталая неловкость после беготни по хитрым твоим угодьям.
Ни одного шебуршащего звука в ответ. Словно и не было никого за гребенкой игольчато молоденького заслона. Будто никто никогда не смеялся над незадачливо приспешным гостем. Ну, ладно же! Осерчавший Павлуха даже крякнул с досады, опосля чего насупился: тебя, негромкая укромница, всё едино мне искать не переставать, поскольку без добычливой бензопилы «Дружба» нарисовался у деликатной куртины пришелец, также – не для потехи какой. И что ныне предпринял он? Да всё то же. Подвинулся шагать сквозь пушистую мягкость стройных ёлочек да всяких сосёночек, коренастых на отличку.
Идет макаром таким, глазами водит по сторонам с непоказной удвоенностью, сторожко прислушивается к любому затаенному шороху. Меж тем и лужку пристало кончиться, и черничнику довелось потихоньку-полегоньку испариться в мареве теплого дневного часа. Глянул путник вдаль промеж кустов, там в сырой траве поглядывают оранжево-красные шарики на его упрямые сапоги: очутился на брусничной поляне. Смешливого тут ничего не было, а что последовало? Опять пригласили издалека:
– Отведай угощенья. И свои порялки не устанавливай. У нас, на русских северах, не принято разговоры беседовать с гостем, коль у него дорога приключилась неблизкая. Коль оказался желудок скорее всего пустым.
Что ж, если которые с хлебом-солью пристают, ладно: цеховых работников начальник ведает – не без того! – деревенскую науку пристального уважения. Еляночку, раз она сильно себе на уме, не обидит он тут ни под каким видом – всё подъест, потому как надобно сие для подробного последующего разговора.
При всем том парень промысливает вторую свою выгоду. Разве не пересохло в горле опосля долгих пробежек посередь здешней растительной загущенности? Вот, значит, починает угощаться росистыми из-под обильной травки брусничинами. Когда пожуешь ягодку одну, и третью, и пятую, заимеешь возможность потребить несколько прельстительных капель влаги, оттого старается – плодовитой земле с охотой кланяется.
– Сполняю, девушка, твое пожелание!
Доброжелательно улыбается Павлуха, сам держит в уме: неплохо бы Еляночке тако же преисполниться веселым настроем! не дураки, знаем, что пригодится оно для вящей благорасположенности! И, поскольку возразительностей не услышал, продолжил освежаться, бойко собирая кисленькую бордовость, поплевывая твердыми семенами холодноватых бусин. Пока в лесу подъедался, подкатила туманная вечерняя синева. Покладисто, безостановочно вскорости начала сгущаться темнета.
Наступила ночь с гукающим филином, с шебуршаньем мышей в мягкой хвойной подстилке. Вскоре ни с того ни с сего зашумела звучная гроза – отдаленными, однако быстро приближающимися раскатистыми громами. Молнии в неровную полосочку расчеркали небо цвета воронова крыла. Куда податься Огневу, столь припозднившемуся возле древостоя с полянскими явствами? Зашел поглубже в чащу, спрятался от дождя под трепещущей осиной. Когда огнистые сполохи высвечивали череду туч, было видно, как носились над мокрым дрёмом всполошенные пичуги в поисках укрытия понадежнее.
«Что выделывают малые птахи? – подивился. – Носит их нелегкая промеж молний. Само собой, мебельный подельшик здесь не воробей, заполошно летучий. Нет особой нужды подале крылато уноситься, поскольку предстоит еще неотложный разговор с еловой девушкой. Лучше станется, если поудобней именно тут устроюсь, под ветками.»
Небесное громыханье постепенно стихало.
Приспело утро, луч солнца ласково скользнул под крону дерева, лег на крепко-сонную щеку Павлухи. Он борзо встрепенулся:
– Никак объявился рассвет?
Приподнял голову и – вот так штука! Оказывается храпака давал где? Возле девушки, присевшей у ствола под листвяным шатром и вдруг начавшей знакомо посмеиваться. Право слово, чудеса нынче плодятся в дрёме, будто зайцы. Каким необычно проникновенным образом кудесница еловая очутилась именно возле осины? Сломаешь напрочь бедовую свою головушку, если бросишься обмысливать череду голосов из чащи, а также неуклонно ягодные угощенья и летающих сквозь грозовые взвихрения пичуг. Ничего тут авторитетно трезвого не скажешь – только плечьми передернешь да подскочишь в скорой незамедлительности напротив приятно мелодичной Еляночки, продолжавшей посиживать у дерева.