– Да узнал в одном месте…
– А вы не школу организовать хотите? – глаза пацанов загорелись надеждой…
– Да нет, я не тренер, хотя место вполне подходящее.
– Вот здорово, если бы у нас школа была!
– Хотя бы секция.
Он не решался уходить во время их мечтаний.
– Организуйте. Учитель же физкультуры у вас есть, пусть похлопочет.
– Нет его у нас, уже целый месяц.
– Где же он?
– Этого за пьянку выгнали; а до него был, сам ушел, в районе теперь.
– Кто же у вас физкультуру ведет? Впрочем, я, кажется, знаю: если русачка – то русским занимаетесь, если математичка – то математикой, а если никто – по школе гоняете, так?
– Так, – хором ответили пацаны, – а откуда вы знаете?
– Знакомая ситуация… Ну, прощайте.
– А вы сюда больше не придете?
– Кажется, нет.
– А закурить нам дадите? – смело спросил один: терять им было нечего, он понял их.
– Не курю. А вы курите? Все?
– Курим, – уклончиво ответил тот, что спросил первым.
– Рекомендую бросить, – и пошел.
Пацаны недолго поговорили, глядя ему вслед, и дружно полезли в гору.
Он шел улицей села, и его оглядывали. С рюкзаком, лыжами в чехле, в красивом горнолыжном костюме, он сильно выделялся на местном колорите, выглядел нездешне и чувствовал, что вызывает даже неодобрение; глухое недоброжелательство, обида и зависть проглядывались в глазах и лицах проходящих мимо него людей, обида и зависть к «другой», недоступной им жизни, о которой говорил его вид.
По дороге он встретил своего одноклассника и узнал его, вспомнил даже фамилию. Одноклассник шел с мальчиком лет восьми, видимо, с сыном, и был заметно пьян. Обут в валенки, одет в коричневое пальто, мятое, с оторванной верхней пуговицей, и шел «душа нараспашку». Одноклассник не узнал его, скользнул полупьяным взглядом и проследовал дальше. И он не остановил его, не заговорил; и что бы он мог сказать ему в эту оставшуюся до отхода автобуса минуту: «рекомендую не пить»? Одним он уже порекомендовал.
Одноклассник прошел мимо, а он все смотрел ему вслед, в чем-то даже завидуя его спокойному пьяному шествию, его уверенной «здешности», в которую он, трезвый и красивый, почему-то не вписывался.
Автобус уже стоял на остановке, и он заторопился к нему, вошел в салон, устроил рюкзак, лыжи и сел, в прощальном волнении оглядывая места детства, как бы желая навсегда запечатлеть их в своей памяти. Взгляд его отыскал гору… Вот он и съехал с нее, и даже первый, но удовлетворения не было, скорее, наоборот… Теперь у него уже не будет этой незавершенности жизни, желания «вернуться»; не будет этого странного «зова»… Нет, удовлетворения не было. Ничего не удовлетворяло его, особенно этот отъезд, больше похожий на поспешное тайное бегство, ни с кем не встретился, ни о ком не расспросил. Но будто бы он мог уехать только на этом автобусе, будто этот автобус был последним в ту сторону… Но и будто недокатался: в душе его было смутно… Более следуя привычке, чем желанию, вынул из рюкзака книгу и положил на колени.
Автобус тронулся, его откинуло на спину, и он не стал возвращаться в прежнее положение, запрокинул голову и закрыл глаза. Какая разница, как я проживу жизнь, разве не всему один и тот же конец? Взять хотя бы вот эту книгу – «Друзья Пушкина», которую я держу в руке, во всех этих ярких, блистательных судьбах, началах не тот же конец, который будет у меня, у всех нас? Откроем книгу, хотя бы здесь: Анна Павловна Керн – «Я помню чудное мгновенье…»
Чем же кончилось это мгновенье?
«После похорон отца я перевез несчастную старуху-мать к себе в Москву, где надеюсь её кое-как устроить у себя, и где она будет доживать свой короткий, но тяжелогрустный век…» (сын Керн). И как бы ты ни блистал, что бы ни делал, тяжелогрустное доживание – это всё, что остается в конце.
Так-то оно так… Но зачем вы приезжали на эту гору, профессор? Неужели только скатиться?..
Автобус съехал с верхней части села на нижнюю, сейчас он проедет мимо школы, где учатся те пацаны, где учился когда-то он сам и где нет учителя физкультуры, будто бы с той давней поры, когда он сидел за партой… Вот они, посеревшие бревенчатые стены, какая она маленькая, а когда-то была большая и просторная, и в воспоминаниях тоже. Волнение охватило его, и он привстал… «Водитель, остановите, пожалуйста, мне надо сойти». Он выбрасывает в снег рюкзак, лыжи и выпрыгивает сам. Идет к крыльцу… с волнением оглядывает коридор, оставляя снаряжение у стены, идет в директорскую (он помнит, где она). Директор на месте, это учитель физики его школьной поры, тогда он был совсем молодой.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте… – директор немного удивленно и вопросительно смотрит на вошедшего. – Как говорят, чем обязан?..
«Пожалуй, не стоит говорить ему, что я здесь учился».
– Я переезжаю жить в это село, к вам насчет работы…
– Вы раньше преподавали?
– Да.
– У вас есть документы?
– Да, пожалуйста.
Директор рассматривает его документы, в лице его растет удивление.
– Но… у нас только средняя школа, сами понимаете, для вас…
– Я слышал: вы без учителя физкультуры, это как раз подходящее для меня место.
– Но… Удобно ли? Вы же профессор?
– Это была игра.
– Не совсем понимаю… Впрочем… Меня зовут…
– Глеб Борисович.
– Вы уже успели узнать?
– Двадцать три года назад.
…Он опустился на сидение. Школа осталась позади. Автобус выезжал за село. Начавший падать снежок припорашивал его след…
*Авальман – элемент горнолыжной техники.
Алексей КОТОВ. Как написать смешной рассказ
Я хотел бы написать роман об огромной любви, который начинался со слов: «Фьючерсные котировки падали третий день, а переговоры с правительством Италии директора банка “Биг Мани Корпорейтед” Элеоноры Флинт по госдолгу шли довольно неблагополучно…»
Но у меня никак не получается этот чертов роман со злободневной, финансовой подоплекой. Наверное, все дело в хрупкой женской фигурке. Я буквально вижу, как она – красивая и грустная женщина – стоит у огромного холодного окна и смотрит на дождь. Вот женский пальчик заскользил по стеклу, пытаясь угадать путь очередной капельки там, снаружи. Кстати, вы сами когда-нибудь пробовали вот так? Я имею в виду, угадать путь капли на другой стороне стекла? Это почти невозможно… И поэтому я пишу забавные, ни к чему не обязывающие и смешные рассказы о любви.
…А что нужно для того, чтобы написать рассказ о любви? Во-первых, для этого нужна жена, а во-вторых, самая обыкновенная телепрограмма. Программа часто заменяет писателю его писательские мозги, а жена – Музу. Все остальное – бытовые мелочи типа «свободного вечера» и «удобного дивана» – хотя и обязательны, но все-таки второстепенны.
Итак, диспозиция: жена Наташка читает яркий журнал на диване, а я тупо глазею на телепрограмму сидя в кресле. В моей башке нет ни единой свежей писательской мысли. Наташка грызет семечки и аккуратно складывает шелуху в мою пепельницу. Жена требует, чтобы я не курил в комнате, и в данный момент она охраняет мою пепельницу.
В углу работает телевизор. Вечер… Около девяти.
Не поднимая головы, Наташка спрашивает:
– Почему ты не пишешь?
Пауза…
Я скольжу глазами по названиям фильмов. Ага, вот, например, «Человек в железной маске». У меня мгновенно складывается простенькая рифма: «маска – каска». Гм, это очень любопытно! Кстати, название рассказа – едва ли не его половина, а если так, то…
Я громко говорю:
– Я пишу… Вернее, думаю о сюжете рассказа.
Вру!.. Конечно, у меня пока у меня нет даже намека на сюжет.
Жена:
– Как называется рассказ?
Я снова думаю: маска – каска, маска – каска…
Говорю вслух:
– «Человек в железной каске».
Наташка поднимает глаза:
– Можно просто «Человек в каске».
Я быстро возражаю:
– Нет. Например, каска мотоциклиста совсем не железная.
– Ты хочешь написать о солдате?
– Об офицере… – я напрягаю мозги. – Он молодой, симпатичный и влюбленный.
В голосе жены появляются нотки заинтересованности:
– А каска тут при чем?
Я загадочно улыбаюсь. Да, каска, дорогая моя, казалось бы, нелепая деталь, но именно она и может придать сюжету неожиданность. Каска должна появиться в рассказе почти сразу. Несообразность вещей и внезапность их появления заставляют писателя думать.
Наташка нетерпеливо спрашивает:
– Ну?.. И что же ты думаешь?
Я безразлично отвечаю:
– Я курить хочу.
Мне просто нечего сказать Наташке в ответ. Хотя, с другой стороны, у меня есть кое-какой писательский опыт и я точно знаю, что все дело в каске. В рассказе она должна сыграть роль вброшенного в игру мяча.
Я делаю вид, что занят напряженным размышлениями.
Наташка привстает и ставит пепельницу на журнальный столик.
– Ладно, кури здесь.
– А сигареты?
Жена достает пачку сигарет из-под подушки. Я закуриваю и смотрю в окно, стараясь придать лицу мужественное и одновременно загадочное выражение. Проходит минута.
Наташка говорит:
– Будешь и дальше молчать, я наверну тебя подушкой. Кстати, перестань сейчас же корчить из себя гения и супермена.
Я торжествую: вот она – читательская заинтересованность! Жена попалась в мои сети.
– В общем, офицер пришел к своей девушке, – медленно говорю я. – Девушка открыла дверь…
Все!.. Приехали. Господи, но что же дальше?! Казалось бы, все понятно: он плюс она – любовь. Он – пришел, она – открыла дверь…
Наташка смеется:
– А за дверью офицер в каске, да?
Меня поражает женская смелость. Заметьте, я уже говорил, что каска должна появиться в рассказе сразу. Но не я, а именно моя жена нахлобучила военный головной убор на главного героя.
Я твердо говорю:
– Да.
Наташка снова смеется:
– Какая глупость!.. Этот тип что, пьяный пришел?
– Разумеется, нет.
С лица Наташки сползает улыбка: