Танка и хокку учат краткости, лаконичности. Главный их враг – многословие. Эти жанры как бы иллюстрируют известное изречение: всё гениальное просто. Краткость не мешает ни глубине мысли, ни полноте картины. И очень важно: заставляет, вынуждает читателя стать соавтором, сотворцом.
2. Что касается второго вопроса, то мне нечего сказать. Говоря о поэзии, я никогда не оперировал бы таким понятиями и терминами как «критерий», «качество», «текст». Всё это идёт от модерна, от русских формалистов. Если стихотворение кажется читателю «текстом», то поэт потерял этого читателя. Стихотворение – это, прежде всего, живой организм. А текстом он является для структуралистов. Здесь мы возвращаемся к теме литература и словесность: с одной стороны, игра в буквы, с другой – жизнь, отданная слову и Слову.
Людмила Александровна Жолдак, г. Иркутск, преподаватель:
– Хайку В. Костерина впечатляют читателя, удивительное мастерство автора позволяет вычленить глубокий метафоричный смысл в каждой строке.
Творенье Божие так просто
И так сложно.
В руке моей – тысячелистник.
Первая строка хайку приближает нас к Богу, потому что его творение простое, а значит понятное. Но в следующей строке мы видим противопоставление и тогда мы задумываемся о собственной сущности, ведь человек это невероятный кладезь, в нем сочетается земное и небесное. И последняя строка, в которой, как мы знаем, скрыт основной смысл, возвращает нас к лирическому герою «В руке моей – тысячелистник…». Почему именно этот цветок? Быть может, потому, что он как человек – с виду прост, но его название всегда наводит на мысль о величии.
Вопрос В. Костерину: Танка и хайку это жанры, заимствованные у японских поэтов; как Вам удалось сохранить форму, но внести «русский» смысл?
Василий Костерин:
– Я рад слышать такую оценку. Мне-то казалось, что танка и хокку с русской тематикой – самые неудачные в этой моей подборке. Очень трудно написать в этом жанре что-то русское, не нарушив при этом законы жанра. Но если Вы считаете, что мне удалось втиснуть «русский смысл» в некоторые произведения этого жанра, я, повторюсь, только рад.
Светлана Анатольевна Соковнина, г. Иркутск, преподаватель:
– Особое внимание обратило на себя стихотворение в форме танка
Во многом знании —
Много печали,
Я полку книжную
Сегодня перенёс,
Пристроив над огнём камина.
Оно очень ироничное по своему содержанию. Интертекстуальность добавляет произведению изюминку. Поэт, следуя традициям Исикавы Такубоку, реалистично живописует «будни жизни» понятным читателю языком, при этом стихотворение призывает нас додумать, досказать вслед за автором то, что находится между этими пятью строками. Строгость, простота и точность – все основные особенности танка здесь выражены в полной мере.
Вопрос: Насколько сегодня востребован жанр танка в России?
Василий Костерин:
– На этот вопрос я уже отвечал. Здесь с Вашего позволения единственный раз отвечу вопросом на вопрос: а какие жанры ныне востребованы в России? Детективы? Фэнтези? Мелодрама? Увы, востребованных жанров всё меньше. Всеобщее упрощение литературы ведёт и к обеднению жанрового разнообразия востребованной литературы. И приходится, увы, иметь в виду, что издательская политика, от которой государство самоустранилось, определяется рынком (якобы!) и спросом (ещё раз: якобы!), на самом же деле издательствами, а не писателями.
Ольга Давыдова, МГИК, лит. творчество, гр. 05529:
– В интервью журналу «Парус» в 2016 году Вы сказали, что предпочитаете малые формы и миниатюры, как в поэзии, так и в прозе. Непишущему человеку может показаться, что работать в малых формах попросту легче. Однако так ли это? Что, на Ваш взгляд, вызывает больше трудностей – написание рассказа или романа, хайку или рифмованного стихотворения, превышающего размеры четверостишия? Почему?
Василий Костерин:
– Прозаик и поэт, думаю, решают такие вопросы вначале интуитивно, а затем на основе опыта. Я всегда удивлялся (и немного завидовал) поэтам, которые пишут длинные стихи. У меня таких – раз-два и обчёлся. То же самое и в прозе. Открою, что я пытался написать роман, но опыт не удался. Сделал из него повесть и несколько рассказов. И больше не берусь за крупные произведения. Получается, что мне труднее написание романа (убедился на практике). Также мне труднее сочинение длинного стихотворения. Хотя писать в жанре хокку тоже трудно. И кто может сказать, что труднее? Только человек, написавший гениальный роман и гениальное хокку, мог бы ответить. Но таковых нет.
Кажется, Толстой делил писателей на тех, у кого короткое дыхание (а потому они просто не способны написать роман), и тех, у кого длинное дыхание (они легко пишут в жанре романа). Это как спринтер и стайер в беге на дистанции. В русской литературе ведь есть писатели, которые сочинили десятки романов. Толстой гениальный романист, но посмотрим на его рассказы. Многие также гениальны, однако они выбиваются из жанра рассказа с его лаконичностью и тяготеют к короткой повести. Почему? Потому что, пользуясь определением Толстого, у него было длинное дыхание. В этом состояла особенность его дара, его таланта.
И потом поэт никогда не думает, сколько строк будет в его стихотворении. Будет столько, сколько получится! Также и прозаик, когда начинает, не думает об объёме рассказа или романа. Писатель не только не думает, он нередко и не знает этого. Если вернуться к Толстому, то мысль о том, что Анна Каренина покончит жизнь самоубийством, пришла к Толстому, когда была написана уже половина (если не больше) романа. Однажды у меня было такое: я написал рассказ, считал его законченным и уже читал его друзьям. Но однажды пришла идея, я продолжил, и получилась повесть, превышающая первоначальный рассказ в четыре раза. Значит, длинное или короткое – диктует или подсказывает интуиция, вдохновение, опыт.
Маргарита Полуянова, МГИК, лит. творчество:
– Как выработать привычку писать и не забрасывать начатое?
Василий Костерин:
– Мне кажется, главное – не насиловать себя. Ну, не пишется дальше рассказ, и всё тут! Тогда можно оставить его в покое. Вероятно, он уже сложился, у него появились внутренние закономерности, а писатель пытается их нарушить. Рассказ же не поддаётся, он упрямый, у него уже есть свой характер, как у малого ребёнка. А мы пытаемся его насиловать, хотим закончить обязательно сегодня и к определённому сроку. Надо отложить его и время от времени возвращаться к нему, пока не почувствуем, что вот поймали момент, теперь он пишется, сам пишется, что он помогает автору, поскольку писатель вошёл в него не как самодур (что хочу, то и ворочу), а как соавтор главного героя и других персонажей. Чтобы ничего не «забрасывать», надо просто не забрасывать, а откладывать и возвращаться к нему с любовью и обновлённым деликатным чувством.
Диана Атай, МГИК, лит. творчество:
– Здравствуйте, Василий! Есть ли такие случаи из практики преподавания русской литературы в Европе, которые Вам больше всего запомнились?
Василий Костерин:
– Таких случаев много. Расскажу только один, юмористический. Как Вы помните, Анна Каренина бросилась под поезд в конце VII части, но роман продолжается, вся VIII часть посвящена любимцу Толстого Константину Левину и его жене Китти. Именно в этой главе Левин обретает смысл жизни. В лекциях я уделяю этой главе особое внимание. Всё же это целая часть, состоящая из 19 глав и 50 страниц в современном издании. И вот на экзамене студентка рассказала сюжет романа, сделала анализ: Анна бросилась под поезд. Я спрашиваю: и на этом кончается роман? Студентка отвечает: да. Я опять: а дальше в романе разве ничего не происходит? Студентка уже неуверенно: кажется, нет. Я настойчиво, желая услышать о беседе Левина с простым мужиком и обретении смысла жизни: попробуйте вспомнить, ведь в романе есть ещё VIII часть! Студентка: ах, да! Чуть не забыла. Анну вытащили из-под поезда и вылечили. И они с Вронским поженились.
Вот такой хэппи-энд! И здесь влияние Голливуда, куда от него денешься! На экзамене я позволил себе лишь улыбнуться, но потом на кафедре с коллегами мы так хохотали, что держались за животики, особенно над словами «её вытащили из-под поезда и вылечили». Кстати, такой поворот толстовского сюжета в устах студента мог случиться и в России.
Юлия Пантелеева, МГИК, лит. творчество:
– Как перебороть страх быть непонятым?
Василий Костерин:
– У меня такого страха никогда не было, поэтому я ответил бы по-другому. У автора – прозаика, поэта, композитора, живописца – не должно быть страха оказаться непонятым. Писатель просто не должен думать об этом. Страх появляется тогда, когда мы представляем себе читателя и думаем: а что и как он поймёт? Мне же всегда было важнее сказать то, что хочу я, то, что выпелось в душе, то, что просится наружу. А кто и как это поймёт – дело второе. Не надо бояться критики, непонимания. Первоначальное непонимание у читателя может смениться со временем полным пониманием и любовью, а критика (даже несправедливая) приучает слушать, закаляет и помогает двигаться вперёд. Не надо бороться со страхом, надо просто его отбросить и забыть о читателе. Это не значит, что тем самым мы проявляем неуважение к читателю, мы ведь пишем для него. Поэтому надо просто освободиться от того, что мешает, надо думать только о рассказе и ни о чём другом, и тогда книга сама найдёт своего читателя. Пишем для себя, а получается – для всех.
И потом Вы говорите о читателе современнике. Давайте вспомним Баратынского: «И как нашёл я друга в поколенье, / Читателя найду в потомстве я». И нашёл! Не поймут современники, поймут потомки. Вы же пишите не для сиюминутности, а для вечности. Только так и стоит писать.