Последнюю фразу он не произнес. Зачем? Она и так едва дышит, напугана до смерти. Тем более он сам во всем виноват. Тоже мне, герой-любовник! Они задержались в номере, выехали позже и он решил сократить путь. Ехал бы по симферопольской трассе – ничего бы не случилось. А так – что выиграли? Он представил себе картинку: передние колеса над пропастью, автомобиль от порывов ветра качается, как стрелка весов: туда-сюда, туда-сюда…
Что дальше? До рассвета как минимум пять-шесть часов. Шестью шесть тридцать шесть, это триста шестьдесят минут. По миллиметру в минуту – триста шестьдесят миллиметров… Даже по полмиллиметра…
А ведь было всё так романтично! Он хотел любви – и она пришла. Он мечтал о красивой девушке – она была красива. Он рисовал ее идеальной – и ее характер, словно шаблон, совпал с его самыми нереальными желаниями. Казалось бы – бери, хватай, лови шанс, ты счастливчик! Ты выиграл миллион! Он же почему-то медлил…
Не торопилась и она. Нет, всё совпадало с тем, чего хотела она. Но именно это точное совпадение, поразительно точное, и тревожило ее. Так бывает только в книжках. Книжки про любовь пишут для подростков и простаков. Она же была достаточно умна, чтобы не поддаться искушению. Да, он ей нравится! Даже влюблена. Ну и что? Это ни к чему не обязывает. Они встречаются, у них великолепный секс, они могут не разговаривать неделями и делать всё синхронно – так, как делают только договорившись. Ну и что?
Каким-то седьмым чувством и он, и она ощущали, что, несмотря на обоюдное неосознанное сопротивление, они всё равно сближаются, становятся всё роднее. Спустя три-четыре месяца те, кто видел их вместе в первый раз, принимали за семейную пару – настолько естественно они смотрелись. Тем не менее каждый продолжал жить в своей семье и старательно уходил от разговоров о будущем…
Когда глаза привыкли к темноте, они увидели огромное звездное полотно, закрывшее им лобовое стекло. Звезды бесцеремонно мигали, и на мгновенье ей показалось, что они раскачивают их автомобиль! Она одернула себя и приказала успокоиться. Господи! Всё будет хорошо. Если они еще живы, значит, им не суждено погибнуть, значит, их спасут. А ее любимое авто, в котором они провели столько упоительных часов, раскачивается не для того, чтобы убить их, просто автомобиль – живой, он дышит: вдох-выдох, вдох-выдох…
– Милый, ты слышишь меня? – шепотом спросила она.
– Да. Что?
– Ничего. Я просто хотела сказать…
– Я знаю. Давай поговорим об этом потом?
– Хорошо.
Он судорожно продолжал считать: по миллиметру в минуту – это очень много! А если по полмиллиметра? Всего восемнадцать сантиметров. Черт! Всё равно много! Даже половина половины нарушит равновесие! Он скосил глаза влево и при свете звезд увидел за стеклом свой край дороги. Если медленно, не перенося центра тяжести, подвести руку к дверце, затем – рвануть ручку, толкнуть дверцу и, спружинив ногами, выбросить тело из машины, может быть, удастся уцепиться за камни. Конечно, машина рухнет вниз. Шансы на его спасение мизерны, но они есть. А как же она?
…А она в это время вспоминала, что последние месяцы нехотя просыпалась каждое утро. Нехотя – потому, что рядом было чужое лицо. Лицо человека, ставшего чужим за такой короткий срок! Ее муж считался идеалом мужчины: не пил, не курил, приносил в семью всю зарплату, был эрудирован, умел блеснуть словом, и всё же, всё же… Она давно смотрела на свою юношескую любовь глазами зрелой женщины. Ей не хватало какой-то глубины, полноты ощущений. Хотелось чего-то необычного, незаурядного. И она не торопилась с разводом, надеялась, что вдруг это придет само собой. И дождалась!
…Нет, он не мог спастись без нее. Без нее он станет обыкновенной скотиной, простым животным. Зачем? Вот если бы кто-то проезжал мимо, увидел бы их, осторожно осмотрел место аварии, аккуратно зацепил бы трос за крюк для прицепа и так же не спеша, но резко сдернул их обратно на дорогу… Всего на девять сантиметров, но – в противоположную сторону!
…Они отправились в Крым на выходные дни. Выехали в пятницу, после работы, чудесно провели субботу и воскресенье. Знали, что пора возвращаться, но никак не могли надышаться крымским воздухом, и вместо четырех, ну, максимум, пяти часов вечера, выехали в семь. И вот – приехали.
А какие были планы! Это он настоял на поездке. «Надо отдохнуть, – сказал он неожиданно, – собраться и со свежими силами пойти на развод. Ведь очевидно – мы рождены друг для друга. Разве не так?»
Что она могла возразить? Ей было так хорошо, что она лишь сонно пошевелила головой на его плече. Они столько раз собирались сделать это – и каждый раз жалели своих супругов. А может, просто боялись остаться друг с другом на всю жизнь?
Теперь уже точно они останутся вместе на всю жизнь…
– А если я переберусь на заднее сиденье? Тогда центр тяжести будет в нашу пользу? Мы будем спасены? Как ты думаешь?
– Маловероятно. Машина рухнет от малейшего качка, дуновения ветра. Но если хочешь – давай проверим. Хочешь?
– И что же делать?
– Ждать.
Она закрыла глаза и не сказала, что не хочет ждать. Она представила, как бросается в его объятия и жадно целует в губы в последний раз, представила, как машина летит вниз, кувыркаясь, ударяется о камни, переворачивается – раз, другой, третий, а она всё это время, до самого удара о землю, до самого взрыва, целует его и – даже не плачет. Просто не успевает.
В голубом плену
То удивительное лето напоминало домотканую дорожку, какую ткала когда-то мать моего отца – полоска за полоской, черная, серая, красная, синяя, белая, черная…
Как-то зимой дед достал с чердака потемневшие от пыли и времени деревянные бруски, жерди, колышки непонятного назначения – и стал собирать это всё в одной из двух комнат старого дома. На другой день, проснувшись, я увидел огромную, по моим детским представлениям, конструкцию.
– Что это, дед?
– Увидишь сам.
Справившись со стряпней на кухне, бабушка села на табурет расставив ноги, положила на фартук несколько цветных клубков, стала привязывать концы к заранее натянутым дедом нитям, что-то поколдовала, жалуясь на никудышнее зрение, и… На моих глазах стала рождаться домотканая дорожка. Родившуюся в девятисотом году бабушку в детстве учила ткать ее бабушка, и эта традиция, сохранившая секрет мастерства из глубины веков, ожила в век космических полетов и телевидения…
Потом короткими зимними днями она до самой весны бросала между натянутыми нитками челнок, прихлопывала дранку брусом, подвешенным на веревках, меняла ногами положение педалей, а те в свою очередь – расположение натянутых нитей: верх-низ, верх-низ; снова и снова бросала челнок… Я завороженно смотрел, как она ловко управляет старинным станком, и всё пытался понять механику этого таинства.
В начале зимы, когда бабушка взялась распускать на узкие полоски старую одежку и какие-то куски цветной ткани, а затем сматывать всё это в разноцветные клубки разного размера, я спросил, для чего она это делает. «Скоро увидишь», – ответила она, и я сразу потерял интерес к ее странному занятию. Теперь же, когда она из этих клубков наматывала дранку на челноки, а ими ткала дорожку, я сразу вспомнил ее тихое ворчание при керосиновой лампе долгими зимними вечерами.
Вначале дорожка была настолько короткой, что вся помещалась на станине. Потом стала расти, но так медленно, что я сгорал от нетерпения – мне хотелось поскорее походить по ней, такая она была красивая и необычная. В ту зиму бабушка соткала несколько дорожек разной длины и ширины – на пол и на лавки. Они долго украшали обе комнаты, создавая ощущение бесконечности, оберегали ноги от зимних холодов.
Бабушкины дорожки: цвет за цветом, полоска за полоской – черная, серая, красная, синяя, белая, черная, без алгоритма, как на душу ляжет, – я вспоминал их, когда в мою размеренную, обыденную жизнь приходило что-то неожиданное – тяжелое или радостное. Со временем научился спокойно принимать плохое и хорошее, достойно переносить и то, и другое. Правда, это умение снизило эмоциональный накал восприятия – как плохого, так и хорошего. Но детские воспоминания всегда оставались сильными и яркими. Может, то особенное, полосатое лето потому и запомнилось, что своими яркими полосками эмоционально вернуло меня в родную деревню?
Тем летом мне удавалось немало времени проводить на даче. И хотя рядом было много домашних, это не мешало мне каждую свободную минутку проводить с Ней. Никто не мог нам помешать, потому что, оставаясь вдвоем, мы никого не замечали и в любую минуту суток могли уединиться… Я что-то делал в саду – Она была рядом. Садился работать над книгой – Она без конца заглядывала в кабинет, словно спрашивая: ты не забыл обо мне? может, я буду набирать текст под диктовку на твой ноутбук?
Я не мог забыть о Ней – это было Божье создание… Но когда вожжа попадала под хвост, никто не мог ей угодить. Даже я не решался к ней приближаться. Ее огненно-вспыльчивый характер, с эмоциями нараспашку, так напоминал мне мой собственный, что я лишь издали тихонько любовался Ее темпераментом. Впрочем, Она, как и я, легко и быстро отходила, и затем вела себя как ни в чем не бывало…
Тем летом я сильно повредил ногу, мне наложили гипс и на полтора месяца приговорили к костылям. Когда боль первых дней заглохла, я вернулся к работе над книгой. И хотя Ее старались не пускать ко мне, Она характером прокладывала тропинку и пробивалась к моей постели. Подходила, боясь сделать больно, гладила тонкими, нежными пальцами гипс, смотрела распахнутыми глазами в слезах, как будто не верила, что такое могло произойти со мной – ведь Она так любила меня!…
Какое-то время я не выходил из кабинета, в одночасье ставшего мне спальней. Она же, напротив, еще чаще стала бывать у меня, без приглашения ложилась рядом и тихо лежала, как будто тем самым снимала мои страдания и одиночество.
С легким характером, веселая, улыбчивая, она постоянно что-то тихонько напевала. Особенно Ей нравилось включать на моем смартфоне радио или музыку, а под нее петь и танцевать для меня. Она могла делать это непрерывно – лишь бы я этим любовался. Иногда мне казалось, что Она подсознательно лечит меня своим пением и танцами…