ловиях, обеспечение, видимо, какого-то снабжения… и еще, быть может, что-то… (Что за всю службу в Крыму – в начале далеких 70-х годов прошлого столетия – так и не было осознано в полной мере рассказчиком, поведавшим нам эту байку и являвшимся радиотелеграфистом незабвенного дивизиона из числа матросов, до которых она, в свою очередь, дошла от очевидцев тех событий, – сослуживцев предшествующего призыва.)
Пропавший матрос был уже давным-давно готовым к дембелю старослужащим срочником из числа водителей. Водителей в дивизион направляли из близлежащих южных областей, в отличие от связистов, набираемых из призывников со всего Союза и прошедших отбор с полугодовой муштрой в краснокирпичных стенах упомянутой балтийской учебки (по иронии непредсказуемой судьбы превращенной после развала СССР в исправительное тюремное заведение…). Что этот матрос водил, куда и зачем, и водил ли вообще – история умалчивает… Но в составе дивизиона связи он, несомненно, числился, а следовательно, некоторые офицеры этой славной части, в том числе и дежуривший в тот день лейтенант, несли за него полную ответственность.
Накануне шофер облачился в ушитую по фигуре, начищенную и наглаженную парадную дембельскую форму: с чудесной, сине-фиолетовой голландкой при сверкающих погонах, разукрашенных великолепными буквами «ЧФ» (искусно вырезанными гарнизонными умельцами из подходящей желтой мыльницы взамен стандартных трафаретно-набитых); расклешенными по моде черными, как крымская ночь, брюками и специально надрезанной, подвернутой вовнутрь тельняшкой, по-щегольски выступающей в вырезе форменки лишь на три (небесно-голубого цвета, как и отутюженный гюйс) полоски и оставляющей «геройскую» грудь открытой; водрузил на буйну голову шитую под заказ в Севастополе бескозырку с удлиненными (до пояса) концами свеже-черной, ярко расписанной золотом ленты; блеснул на прощание латунью надраенной ременной бляхи с якорем, а также смолью новомодных – на высоких каблуках – неуставных гражданских полуботинок и отбыл в увольнение в компании нескольких других матросов, будучи благополучно отпущен тем невезучим дежурным по части. В гарнизонном поселке разодетый впух и прах водитель отделился от сослуживцев по каким-то своим неведомым делам и… пропал… Канул, как говорится, без возврата… к вечерней поверке…
Спустя полчаса после проведенной вечерней поверки дежурный лейтенант, так и не дождавшись возвращения гуляки из увольнения, организовал его негласные поиски по адресам предполагаемого местонахождения. Прочесали все известные винные точки поселка, в которых имелось самодельное, кисло-сухое вино; проверили береговую полосу под высоким обрывом, где на галечных россыпях у моря видели якобы какого-то матроса – все безрезультатно! И тогда расстроенный офицер решился все-таки доложить о происшествии командованию, тем самым устроив небольшой вечерний переполох в дивизионных верхах.
С одной стороны, начальство успокаивал факт близкого дембеля матроса, что должно было, по идее, исключать возможность его несанкционированного отбытия на родную Херсонщину, но с другой – данное обстоятельство наводило на мрачные мысли о возможном несчастном случае… При котором, к примеру, водитель, слишком расслабившись в увольнении от своей непростой шоферской службы (что замечалось за ним и ранее), мог – не дай Бог – ненароком свалиться с обрыва и утонуть… В общем, та ночь для руководства дивизиона выдалась, вероятно, не самая спокойная.
Незадолго до подъема на лавочку к унылому дежурному по части подсел старшина роты – пожилой ветеран, мичман маленького роста, но с большущей «аэродромной» фуражкой; чуть позже к ним присоединился начальник штаба – всегда подчеркнуто сосредоточенный капитан-лейтенант лет тридцати пяти; за ним – его ровесник, остроносый, с загадочным прищуром, старший лейтенант секретной связи (негласно прозванный в шутку «Кудасов» – по фамилии колоритного персонажа популярного в те годы приключенческого кинофильма про неуловимых мстителей); следом подтянулся замполит – капитан третьего ранга средних лет, с широким приветливым интеллигентным лицом; а затем – и другие офицеры. После подъема личного состава и утреннего построения дивизиона на плацу подошел и сам командир части – крупного телосложения, с бравой выправкой – капитан первого ранга. Стоя перед строем матросов, начальство тихо переговаривалось между собой, советуясь о том, что же предпринять далее. По уставу надлежало незамедлительно доложить о происшествии наверх по инстанции, после чего последовало бы неизбежное наложение взысканий на всех «недосмотревших»… Этого, конечно же, никому не хотелось, и планировалось, вероятно, еще сколько-то подождать, потянуть время… возможно – организовать более обширные поиски пропавшего матроса.
Солнце незаметно поднялось выше, чарующе озаряя окрестности здешнего обрывистого побережья легендарной Тавриды и щедро одаривая своим вниманием проснувшийся гарнизон и его поселок. Несмотря на то, что лето уже кончилось, стало даже потихоньку припекать. Небо постепенно изменило свой раннеутренний восходный цвет, подобрав из нескончаемой волшебной палитры – другой, подходящий для текущего момента, и сделалось обворожительно бирюзовым; а заодно украсилось забавными кудряшками белых пуховых облачков. Ветерок уже вконец обленился и больше не шевелил свисающие гирлянды ветвей акаций, перестав заодно нести осеннюю прохладу с голубовато-мраморной глади спокойного остывающего моря, готовящегося к промозглой крымской зиме.
Командир посмотрел на свои часы, еще чуточку помедлил и что-то шепнул угрюмому дежурному по части; тот сделал шаг к строю и громко скомандовал: «Смир-р-но!». От неожиданного вскрика воробьи под акацией суматошно вспорхнули в воздух и пестрой стайкой улетели в сторону вертолетного полка и приемного радиоцентра. Все замерло. Наступила томительно-выжидающая тишина…
И в этой зависшей тишине вдруг, в отдалении, с северной стороны, послышалось поначалу негромко, а затем все отчетливее и ближе, какое-то странное цоканье… Через мгновение из-за угла кубрика важно выступил на плац… осел! Стуча копытами по асфальту и нервно прядая длинными ушами, животное нахально прошлепало к центру площадки, – прямо к группе офицеров. На ушастом сером скакуне, ловко им управляя, восседал… пропавший матрос Кучара!
Сойдя с осла, он, пошатываясь, напружинился, стараясь замереть по стойке «смирно». Придерживаясь одной рукой за лохматое транспортное средство, а другой – отдавая честь, наездник громко отрапортовал, приукрасив доклад смачным иканием: «Товарищ командир, ик… матрос Кучара из увольнения прибыл!..». Дружный взрыв безудержного хохота личного состава дивизиона потряс весь гарнизон, отозвавшись эхом даже у дальних ангаров и капониров!
По прошествии уймы времени тому бывшему радисту уже не помнилось, каким образом и где было тогда позаимствовано животное, а также какое наказание понес опоздавший нарушитель дисциплины за свой проступок… Но, сдается, не слишком суровое, – благодаря счастливому исходу происшествия, комичности ситуации и учитывая похвальное стремление бойца добраться в родную часть любым способом. Вскоре «многопрофильного» водителя успешно демобилизовали ввиду окончания срока его службы, а в дивизионе связи надолго осталось воспоминание об этом неподражаемом прибытии из увольнения.
Январь 2019 – ноябрь 2020 г.
Иван ЖИЛКИН. Судьи – читатели и время…
Воспоминания
ГЛАВА 6
Грех
– Как ж с ним такой грех приключился? – был обычный вопрос, когда человек в нашем городе совершал проступок, ошибку, лишал себя жизни, проворовался и вообще – так или иначе оступался.
И самый лёгкий человек, вспоминая с масляными глазами о недавней выпивке, о любовном приключении, о весёлом пустяке, неизменно выражался:
– Вчерась согрешил малость!
Эта сила греха объединяла весь город, она проходила особой нитью через всю толщу быта и вязала в большей или меньшей степени всякое своевольное движение или чувство. Конечно, огромной силой были и моленные, церкви, секты, и всё же это были, так сказать, внешние темницы, где были кое-где отдушины, окошечки и лазейки. Кстати сказать, моленные и секты, вопреки главному стремлению всякой религии и вполне согласно с постоянным противоречием в человеке, больше разъединяли людей, чем соединяли (о чём скажу на примере нашего города дальше). Грех, – находился ли он извечно в крови, оставался ли от древних языческих испугов, составлял ли главнейшее внушение христианства, – был внутренней угрозой одинаково для всех.
Можно было, например, повеселиться на святки, поплясать и даже перерядиться, выпачкаться сажей, надеть «харю» (конечно, не благочестивому старообрядцу или суровому православному, которые с омерзением отвращались от этих бесовских соблазнов). Но на Крещенье надо было непременно покаяться в грехе и очиститься святой водой. Лучшее же средство – окунуться в иорданскую купель. На Крещенье каждогодно можно было видеть на Волге такую картину, какую довелось и мне наблюдать. На синем волжском льду – большая прорубь. Духовенство и хор заиндевелыми ртами возносят песнопения. От большой толпы вздымается клубами грешное дыхание. Уже освящение воды близится к концу, но все напряжённо ждут чего-то главного.
И вот какой-то опоганенный за святки грешник быстро и отчаянно сбрасывает с себя тулуп, пиджак, сапоги, штаны, исподнее и, сжимаясь всем голым телом от крепкого мороза, спешит поскорее бултыхнуться с головой в прорубь. Через минуту вылезает он на лёд красный, с безумно выкаченными глазами, дымящийся, хватает своё одеянье и долго топчется голышом, не попадая ногами и руками куда надо, а духовенство, толпа молча и серьёзно смотрят на мокрого безумца…
На Масленицу тоже допущена поблажка. Можно повеселиться, а главное, побаловаться пищей. Мясо, положим, уже пред Масленицей запрещено. Но над городом из всех печей льётся масляный чад, пекутся блины, пряженцы, кокурки, готовится рыба – жареная, варёная, заливная. И в течение масляной недели с нарастающим усердием город стремится вознаградить себя за весь год весельем, питьём и едой. Гудят трактиры, по улицам скачут и плетутся, позвякивая бубенцами и развевая цветные ленты на дугах, санки с хохочущими или чинно-праздничными людьми, на Московской улице непрерывной вереницей текут экипажи – по одной стороне медленно, по другой – рысью или вскачь. Тут показ бархатных ротонд на купеческих жёнах и румяных невестах, бобровых воротников, лисьих отворотов и соперничество рысаков, иноходцев, блестящей упряжи, щегольских санок. Из дома в дом бредут усталые от пищи гости, – у многих уже икота, изжога, туман в глазах, но надо с честью провести Масленицу. В конце недели по вечерам город уже оглашается пьяными воплями, кое-где громкой дракой, нескладной песнью.