Господи! Сколько растоптанных мнений!
Миг немоты непроснувшихся глаз
Выстучит горестно ливень осенний…
Верую, Господи, вспомнишь о нас
В радужный, радостный
день Воскресений! (Курсив мой. — Ю.Е.).
[ «Узел бессмыслиц умом не расплесть…». И. С. 51.].
Строки стихотворения отражают силу переживаний поэта, глубину его религиозного чувства. Автор говорит о тайне и мудрости, которые призваны нести в жизнь верующего «бессмыслицы», «запутанность быта», «затоптанные» годы и «растоптанные мнения», т. е. испытания, благодаря которым он может произнести: «Верую, Господи, в то, что Ты есть! / Как бы я, Господи, выжил без веры!», т. к. они помогли душе подняться по ступеням святой Лествицы.
В гармонической организации стихотворения — в ритмике, рифме, звукописи — звучит взволнованный голос глубоко верующего писателя. Следуя традициям молитвенной лирики в творчестве поэтов XIX века («Молитва» («Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…») М. Ю. Лермонтова, стихотворение В. Г. Бенедиктова «К полярной звезде», А. С. Хомякова «Вечерняя песнь»), Л. И. Бородин при создании своего стихотворения также использует дактиль с его распевным характером. Кольцевая композиция определяется обращениями к Богу: «Верую, Господи», в которых находят выражение чувства, мысли, переживания автора. Риторические восклицания усиливают эмоциональное напряжение и ставят акцент на глубокой вере в Него. Личное местоимение «Ты» указывают на сокровенность богообщения. Строфическая анафора («Верую,» / «Верю»; «Господи! Сколько» / «Господи! Сколько»), стилистически-окрашенная лексика («расплесть», «топчут», «камений», «радужный», «Воскресений») придает индивидуальность языку и создает атмосферу, передающую внутреннее состояние, глубину духовной жизни верующего человека.
Н. В. Гоголь, говоря о своеобразии национальной поэзии, о ее духовности, отмечал, что в высшем состоянии лиризма, которое присуще только «нашим поэтам», есть что-то близкое к библейскому, чуждое страстных движений, и этот «строгий лиризм»[11] слышится везде, «где ни коснется он высоких предметов»[12], видимых нашими поэтами сознательно или бессознательно (вследствие русской природы души) в их закономерном взаимодействии с Богом — «верховным источником лиризма»[13]. Так Божественные откровения о мире, спасении стали предметом художественного осмысления в произведениях русского писателя XX века. С помощью духовного наполнения слова Л. И. Бородин изображал особенность своего опыта Веры, проявлял истинное служение Господу.
В своем творчестве писатель изображал мир с позиции продолжателя христианской традиции в русской литературе. Художественное видение автора направлено на раскрытие связи земного мира с небесным. Средством создания духовной реальности в художественной картине мира писателя является христианская символика, евангельские мотивы, сакральное слово. Таким образом, православное сознание, воплощенное в слове, высокая духовность и традиционные нравственные ценности составляют художественную систему Л. И. Бородина, ориентированную на совокупный идейно-художественный опыт писателей-предшественников, на воззрения русских религиозных философов.
Из бортовых тетрадей
Евгений ЧЕКАНОВ. Последняя дура. Рассказ
Из рассказов конца 70-х годов
Помнится, начал он довольно бойко.
— Извините, девушка, можно вас отвлечь на минутку?
— Да, пожалуйста.
— Вы никуда не торопитесь?
— А что?
— Мне необходимо поговорить с вами.
— Говорите.
Он замялся.
— Может быть, мы присядем? Вы в самом деле никуда не торопитесь?
— Вы хотели о чем-то спросить? Спрашивайте.
— Да. Вы извините меня, дело действительно очень важное… для меня, по крайней мере. Давайте все-таки присядем. Вот сюда, к фикусу.
Я пожала плечами, но села. Он облегченно вздохнул.
— Я слушаю вас.
— Да. Так… Дело вот в чем… Нет, прежде я должен вас предупредить. Я вас попрошу: если вам что-то покажется странным в том, что я вам скажу, вы, пожалуйста, не вскакивайте и не уходите. По крайней мере, дайте мне закончить. Хорошо?
— Я слушаю.
— Нет, вы все-таки, видимо, меня не совсем хорошо поняли. Я могу показаться, действительно, очень странным. Вы понимаете — до такой степени, что… В общем, в любом другом случае вы можете без зазрения совести назвать человека, который вам скажет что-либо подобное, наглецом. А здесь… впрочем, это, конечно же, ваше право. Я прошу только выслушать до конца. Вы понимаете?
— Мне кажется, мы зря теряем время.
— Я приступаю. Вы — моя жена.
— Только и всего?
— Нет. Вы — моя будущая жена. Молчите, вы обещали. Послушайте меня внимательно. Дайте слово молчать и слушать хотя бы пять минут.
— Молодой человек, зачем вам понадобилось это предисловие? Вы вполне могли бы сказать всё сразу — и всё было бы проще.
— Стойте! Вы обещали! Не уходите, я еще ничего не сказал. Не уходите, прошу вас, Оля!
Откуда он знает мое имя? Я удивилась, но вслух сказала безразличным голосом:
— Ну, говорите. Только быстрее.
— Мы проснулись сегодня в шесть утра, — сказал он, понизив голос. — Окно нашей комнаты было залито июньским солнцем, на улице щебетала листва, а в небе сияло белое облако. Вы были такая сонная, вам было лень открыть глаза. Вы прошептали: «Милый, я хочу спать… Еще немножечко, ладно?». Ваши волосы, ваши роскошные, огненные волосы вились по плечам…
Он протянул руку — и легко-легко погладил, даже не погладил, а только коснулся моей прически. Я отстранилась, но почему-то промолчала.
— Мы заснули снова, и проснулись в восемь. Солнце уже поднялось высоко — наше окно было сплошь голубое. С улицы доносились крики ребятишек, чириканье, шорохи… Я смотрел на вас — вы были такая необыкновенная, такая родная и близкая, что хотелось плакать. Я мог обнимать вас, трогать вас, прикасаться к вам… Я подумал: что, если это и есть счастье?
— Вы закончили? — холодно осведомилась я.
— Нет! Я только начал. Вы обещали мне…
— Извините, — сказала я и встала. — Мне пора.
— Но вы же обещали!
— Как-нибудь в другой раз. Я действительно очень спешу.
— Хорошо, — сказал он и тоже встал. — Я не могу вам объяснить всего, но вы — моя будущая жена. Понимаете? И я знаю о вас всё. Вас зовут Оля, фамилия — Морозова, отчество — Дмитриевна. Ваш день рождения — третьего июня. Живете на улице Саврасова, дом три, квартира двенадцать. Вы очень впечатлительная, увлекаетесь поэзией, Цветаева — ваш любимый автор. Любите цветы, особенно белые розы. Еще вы любите сладкое. Я могу назвать даже размер вашего бюстгальтера. Третий.
По правде говоря, тут я немного опешила. И он этим воспользовался.
— Я уже не говорю о том, что мне известно, и где, и как вы учитесь. Первый курс истфила, круглая отличница. Вы до сих пор не верите мне?
Я молчала.
— Ну, спросите меня о чем-нибудь сами, — предложил он. — Всё, что вам придет в голову.
Я всмотрелась в него повнимательнее. Кудрявый брюнет, хорошо выбритый, с резким профилем. Он, очевидно, имел успех у женщин. Но со мной этот номер не пройдет, решила я.
— Хорошо… — я постаралась придать своему голосу как можно больше насмешливости. Мое самолюбие было уязвлено. За дурочку, что ли, он меня принимает?
— Назовите мое любимое мужское имя.
— Виктор, — мгновенно сказал он.
Тут я второй раз почувствовала себя сбитой с толку. Дело в том, что любимое имя у меня — Александр, а Виктор — на втором месте. Но этого он знать не мог никак.
— Что же вы молчите? — сказал он быстро. — Хотите еще доказательств? Да вот, пожалуйста. Вон в том углу, у зеркала, — ваши подруги, Алла Родникова и Зина Гайзер. Хотите, я расскажу вам, как вы к ним относитесь? Аллочку вы считаете еще ребенком, а Зинаида вас чем-то к себе тянет. Возможно, жизненным опытом. Все-таки два аборта, что ни говори…
— Вы хорошо информированы, — сказала я. — Всё это очень интересно, но у меня, к сожалению, нет времени. Поговорим как-нибудь потом.
— Когда потом?
— Когда-нибудь.
— Кстати, хотите знать, где мы встретимся в следующий раз? — его нахальство уже переходило всякие границы. — В среду, то есть завтра, на Первомайской площади. В семь часов вечера.
— Знаете что? — сказала я, разозлившись. — Меня, вообще-то…
— Мало интересует, где и когда я обычно назначаю свидания? — подхватил он. — Вы хотите сказать, что вам на самом деле некогда, что вы собрались идти в выставочный зал? Но ведь вы туда не пойдете. Вашего любимого Стожарова там нет, а всё остальное не стоит вашего внимания. Я вас уверяю!
Больше всего в этих его словах меня поразило, что он сказал именно то и именно так, как я и собиралась ему выпалить: «Меня мало интересует, где и когда вы обычно назначаете свидания!». Откуда он это-то мог знать?
Видимо, на моем лице отразилось мое состояние. Он мягко взял меня за локоть.
— Сядем, Оля. Видите, я знаю о вас гораздо больше, чем может знать случайный встречный и даже знакомый. Я прошу вас об одном. Вы можете не верить мне, в это трудно поверить, я бы и сам не поверил на вашем месте. Но это правда. Вы — моя будущая жена, через два года у нас уже будет ребенок. Всё, о чем я вам говорил, — сбудется, и сбудется именно так. Я это уже пережил, понимаете? Вы не верьте мне, не верьте, но слушайте. Олечка… вы извините, что я вас так называю, но ведь это всё равно неминуемо. Зачем же сопротивляться?
— Интересно, — я попыталась придать голосу как можно больше иронии, — как это у вас получается? На два года вперед… Что, машина времени?
Он замолчал и уставился на меня своими глубокими темными глазищами.
— Если хотите… — сказал он медленно. — Это трудно объяснить, но я вам объясню. Завтра. Сегодня я не