— Ну, во-первых, просто потому, что мы можем, — старик сделал паузу и задумался. — Во-вторых, ради интереса, как делалось многое в человеческой истории: от залезания в детстве на крышу до подъёма на Эверест и высадки на Луну. А, в-третьих, из соображений личного эгоистического гуманизма.
— Как это?
— Все захотят воскресить своих близких. А те своих. И так далее.
— Не думаю, что на месте человека будущего, я бы захотела кого-то воскрешать. И уж точно вряд ли кто-то захочет воскрешать меня. Точно не моя алкоголическая маман и её стрёмные мужики… — Вика затянулась сигаретой и грустно посмотрела вдаль.
— В вас говорит обида. И только. Когда мы будем оперировать объектами в масштабах Вселенной, всё это будет несущественно. Останутся только воспоминания о чём-то хорошем, привязанности, понимание ценности любой человеческой жизни. Кем бы мы ни были: биологическими существами, машинами или виртуальными отпечатками сознания внутри компьютера — именно это будет делать нас людьми. Поэтому я уверен, когда-нибудь всех непременно извлекут из пустоты. Не за плохие или хорошие дела. Не за мысли или убеждения. Просто потому что они были кому-то дороги.
— А вы? Были кому-то нужны?
— Не знаю, — старик пожал плечами. — У меня никого нет. Можно сказать, что я — тупиковое звено эволюции. Но, кто знает? Вдруг повезёт. Поэтому и вам, барышня, я не советую торопиться шагнуть в пустоту. Надо стараться быть нужным уже сейчас.
— Уходите? А как же ваш телескоп? — спросила девушка, заметив, что её собеседник поднялся со своего места и направился к выходу на чердак.
— Да. Я устал… Надо прилечь. А вы можете посидеть, полюбопытствовать. Падающие «звёзды» сегодня прекрасны. Только завтра принесите его сюда примерно в то же время. Всё-таки вещь дорогая… мне.
— Не боитесь, что украду?
— Главное, не сломайте, — усмехнулся старик и шаркающей походкой удалился вниз по лестнице.
Какое-то время Вика ещё докуривала свою тускнеющую сигарету. А потом опустилась на тряпичную сиденку раскладного табурета, и прильнула глазом к окуляру телескопа. Метеоры падали достаточно часто так, что Вика могла бы успеть загадать за эту ночь все свои желания, если бы верила в эту глупую примету. Впрочем, одно уже сбылось. Посидеть на крыше и попялиться на звёзды в компании чудного деда было всяко лучше, чем терпеть бессвязные пьяные разговоры дома.
Девушка твёрдо решила, что завтра нужно непременно снова прийти на крышу хотя бы для того, чтобы вернуть старику его телескоп, а может и услышать ещё что-нибудь интересное.
К её удивлению на следующий вечер старика на крыше не оказалось. И на следующий — тоже. И потом. Вика приходила в назначенное место целую неделю: ожидала по 2–3 часа, ради развлечения смотрела на звёздное небо, но так больше и не встретилась со своим странным собеседником.
Тогда она не могла знать, что через 10 минут после их разговора старик спустился по лестнице в свою однокомнатную квартирку в соседнем подъезде. Снял пальто и шапку. Скинув старые, но комфортные ботинки, прилёг на диван и тихонько закрыл глаза. В груди что-то сильно щемило, как уже бывало не раз. Он почти привык к этому ощущению. Получасом позже его сердце остановилось. Ещё 18 часов тело охлаждалось по экспоненциальному закону. Спустя 12 дней соседи, раздражённые неприятным запахом, вызвали соответствующие службы. За 2036 часов его температура окончательно сравнялась с окружающей средой, а через 3716 лет под действием условий всё той же среды его частицы окончательно с ней смешались.
Прошло ещё 25 тысяч лет. Старик вновь открыл глаза, словно закрыл их секунду назад, и увидел знакомое лицо. Виктория улыбалась.
София культуры
Валерий ХРАМОВ. Воспоминания и размышления о Владимире Григорьевиче Апресове
(продолжение, часть 3).
В беседе с редактором рубрики «София культуры» Геннадием Бакуменко пианист, доктор философских наук, профессор Валерий Борисович Храмов продолжает повествовать о замечательном музыканте, пианисте и педагоге Владимире Григорьевиче Апресове.
— Добрый день, уважаемый Валерий Борисович!
Рад одним из первых поздравить Вас с выходом в свет монографии о культурном феномене Международного конкурса пианистов имени Петра Ильича Чайковского! Особенно лестно, что Вы первоначально представили книгу в нашей рубрике и она без промедлений оказалась на прилавках магазинов. Я обратил внимание, что у книги весьма демократичная цена. Думаю, каждому студенту она будет доступна. Желающие могут почитать книжку полностью, пройдя по ссылке: https://www.directmedia.ru/book_613600_mejdunarodnyiy_konkurs_pianistov_im_p_i_chaykovskogo_kak_fenomen_kulturyi/
Такая низкая стоимость — Ваша просветительская позиция?
— Счастлив вновь обратиться к благодарным читателям «Паруса» и собеседникам «Софии культуры». Спасибо, Геннадий Владимирович, за поздравления.
Книга зажила своей жизнью, и уже от характера содержания текста будет зависеть насыщенность дальнейшей её судьбы. А я, в свою очередь, постарался не утяжелять её судьбу неподъемной ценой. По указанной Вами ссылке книжка продается без наценок, по минимальной стоимости. Я бы и бесплатно её раздавал. Но у нас ведь как повелось… «бесплатный сыр, — говорят, — только в мышеловках». Поэтому, когда есть хотя бы очень скромная стоимость, сразу срабатывает механизм распространения — перекупщики добавляют свои накрутки, бывает даже до 200 % и более, пользуясь собственной клиентской базой, ориентированной на конкретные раскрученные интернет-магазины. Бесплатная книжка потому и не может быть в наше время популярной — нет повода для наживы и экономические рычаги не срабатывают. В наше время много хорошей литературы остается не востребованной потому, что она бесплатна. Вот парадокс!
Книгу-портрет Апресова я пытался бесплатно выпустить. Вроде бы есть заинтересованные консерватории, где он учился, работал. Родственники выдающегося музыканта, опять же, остались. Должны вроде где-то быть меценаты, благодетели исторической памяти и достижений в искусстве.
А нет… Не пошло… Видимо и её тоже нужно продавать…
— Ну, не спешите так, пожалуйста!
Наши читатели надеются, что Вы продолжите всё же замечательную историю о своём учителе, сожалеют, что на рассказ о Конкурсе Чайковского теперь права у издательства.
— Не переживайте. Ещё есть время. Спрашивайте — побеседуем.
— Похвала учителя — наверное, самое действенное средство мотивации ученика?
— Ну, нет… Здесь я с Вами не соглашусь.
Похвала может испортить, погубить, притупить стремление к совершенству, к самому высшему идеалу, к прекрасному.
А вот критика — оказывает порой то самое воздействие — мотивацию, которой не хватало ученику для преодоления собственной ограниченности.
— Валерий Борисович, а Владимир Григорьевич Вас когда-нибудь ругал? Мотивировал ли он Вас своей критикой?
— Да, безусловно… У него удивительно так получалось, что вроде бы он и не ругал вовсе… Но начать нужно издалека… с Моцарта…
Дело было так…
Ну или почти так.
Получилось, что Моцарта, обучаясь в классе «специального фортепиано» у Владимира Григорьевича, я не играл. Но, кроме спецкласса у нас, начиная со второго курса, был еще класс «камерного ансамбля». Им руководил весьма толковый заведующий, которому удалось поставить изучение предмета на должную высоту. Он пользовался авторитетом в вузе, поэтому не слишком церемонился с нами — переводил от одного педагога к другому, не учитывая наши желания, а руководствуясь, вероятно, только соображениями академической целесообразности, сам утверждал, скорее, назначал программу наших выступлений.
Камерный ансамбль не пользовался по ряду причин серьезным вниманием студентов. В ансамбле принято играть по нотам. Учить наизусть не надо, что расслабляет, и получалось как-то само собою, что учить не надо совсем. Ноты есть — что-нибудь сыграем, будем читать ноты «с листа», ведь не дети. Мысль в принципе правильная, которая у меня вылилась даже в некую методу, которая скрывалась от преподавателей — чтобы их не огорчать. По методе полагалось проигрывать текст сонаты сначала до конца раз в день в удобном темпе — в котором «все получается». Темп постепенно, изо дня в день, увеличивался, — правда, медленно-медленно (впрочем, скорость постижения текста зависит от ряда причин, в том числе и от способностей исполнителя), — детали уточнялись, и исполнение произведения к зачету-экзамену выглядело вполне приличным. Все было бы хорошо, если бы не было еженедельных занятий с педагогом. Пропускать нельзя: пожалуются — начнутся неприятности по административной части. Но посещать занятия было мучением. Ибо на первых уроках произведение игралось «с соответствующими беглому просмотру неточностями». Педагогам не терпелось делать замечания, которые, по названным причинам, носили ученический, совсем уж школьный характер. Это не нравилось ни педагогу, ни мне. Я, как и многие мои товарищи, пытался пропускать занятия «по уважительной причине», но педагоги жаловались преподавателям по специальности, не без основания полагая, что те окажут необходимое воспитательное воздействие. Полюбовно решить вопрос не удавалось, ибо учебным процессом руководил деспотичный и скорый на расправу заведующий кафедрой «камерного ансамбля» А его побаивались и педагоги, и студенты.
Конечно, существуя в обрисованных выше условиях, разумно было поменять стратегию: вначале, первую недельку, как следует поучить текст заданного произведения, а уж потом спокойно выигрываться в ансамбль, превращая уроки в «музицирование», репетицию, — т. е. в полноценную художественную практику. Но не получалось, ибо, по общему правилу, первый урок по специальности совпадал с первым уроком по камерному ансамблю. И там, и там задавали новые произведения, которые срочно нужно было выучить. Причем на первом уроке по специальности (точнее — на втором) нужно было играть наизусть. Поэтому все силы и время тратились на подготовку сольных пьес. И приходилось жерт