Шло время, и Леша достиг возраста, когда нужно было серьезно подумать о школе. Отец подал рапорт. Начальство пошло навстречу, приняв во внимание «фронт» и многолетнее странствие семьи по полигонам. Отцу удалось перевестись в более-менее цивилизованное место, правда, на сей раз без повышения по службе, оставаясь майором.
Место было по-своему замечательным — Прибалтика. Здесь, на границе Эстонии и Латвии, находился небольшой город, в котором проживало около пятнадцати тысяч жителей. Он был разделен на две части: большая, с железнодорожным вокзалом, располагалась на эстонской стороне и называлась «Валга». Здесь семья обосновалась, получив две комнаты в бараке в «военном городке», — небольшой территории, огороженной невысоким деревянным забором. Вход на территорию был свободным, но посторонние особенно и не заходили. Да и зачем?
Другая часть города входила в состав Латвии и носила иное название — «Валка». Валка была совсем маленькой, но интересной в историко-культурном плане. В девятнадцатом веке один из образованных латышей стал устраивать здесь летние курсы по родному языку для учителей. До него, как говорили, латышская культура выражала себя лишь как фольклор. Поэтому латыши считали, что именно в Валке их народность получила развитие в европейском ключе. Память о заслугах города перед национальной культурой республиканские власти сохраняли: в маленькой Валке было несколько музеев, концертный зал, где устраивали выступления знаменитых артистов. Сюда приезжали не только музыканты из Риги, но и гастролеры из Москвы и Ленинграда. Зал был всегда заполнен заинтересованной публикой.
По приезде на новое место в августе месяце стали думать о школе для сына и работе для мамы. Леше было шесть лет, семь исполнялось только в ноябре. Он так и не научился говорить «Р». Родители побаивались, что в школе над ним будут смеяться, тем более опыта общения со сверстниками у него не было. Решили не торопиться с поступлением в общеобразовательную школу, а пока определить сына в подготовительный класс «музыкалки», с расчетом, что на следующий год он будет ходить «в первый класс и туда, и туда». Отец, несмотря на служебную загруженность, занялся устройством сына. Выяснилось, что в двух городах существуют две «музыкалки». Но в Валге, по месту жительства, Лешу не приняли. Говорили, что нужно знать эстонский язык. Директриса после публичного прослушивания кандидата и проведенного совещания-педсовета подошла к отцу и, не смущаясь его военной формы, стала на «ломанном русском» строгим голосом объяснять:
— Ваша ребенок способна к музыке. Но он не знает эстикил[14], эстонского языка-а. Учите ее пока дома. А выучите эсти — приводите.
Леше было смешно — «директор и так плохо говорит», но заметив погрустневшее лицо отца, он промолчал. Папа, дабы подбодрить сына, купил конфет, велел не расстраиваться, пообещав что-нибудь придумать. Вечером всей семьей пили чай с конфетами. Мама, заметив, что сын «не слишком расстроился» неудаче, спросила Лешу, а хочет ли он заниматься музыкой? Леша, разглядывая фантики эстонских конфет, ответил «хочу», чем обрадовал папу.
Сначала, хотели найти частного учителя, но что-то не получилось. Тогда решили попытаться устроить сына в Латвии. Были причины сомневаться, ибо Валкская школа располагалась далековато от дома — нужно было ездить на автобусе.
Впрочем, как выяснилось, пешком, по прямой дороге через старый город выходило не так уж и далеко. Кроме того, «музыкалка» была в двух шагах от русской общеобразовательной школы, куда устроилась работать мама. Узнавшие о проблеме соседи по бараку, уже «хлебнувшие горя с националами», предупреждали, что поступить в «музыкалку» там будет трудно, что латыши тоже потребуют знание языка, что не стоит еще раз травмировать психику ребенка, что учебный год уже начался…
Но отец проявил твердость: взял увольнительную и повел сына на прослушивание в Валку.
На сей раз получилось. Лешу слушала завуч школы в присутствии папы. Она удивилась «уровню подготовки мальчика» и заявила, что в подготовительном классе ему делать нечего, можно сразу определять в первый. Так и поступили. Домой они вернулись победителями — с купленной в качестве подарка удочкой, с тортом, шампанским и цветами для мамы, которой и предстояло возить сына «на музыку».
Школа была строгой. От Леши потребовали каждодневных самостоятельных занятий: играть пьески на пианино, заниматься теорией музыки и сольфеджио, т. е. — пением по нотам. Отец поначалу продолжил вместе с ним «учить музыку», но потом понял, что особой нужды в этом нет — «сам справляется», и ограничил свое участие в занятиях лишь «заинтересованной поддержкой». Учеба шла столь успешно, что удивленные Лешиному прилежанию соседи стали даже поговаривать: «Зря вы не определили его и в общеобразовательную школу — точно бы справился!».
Лучшим другом отца был его подчиненный Аркадий. У Аркадия была семья: мама Софья Исаевна, жена Эдя и сын Коля. Они не поехали в Валгу, а остались жить в его московской квартире. В отличие от Лешиного отца, который в присутствии сына был строг и не позволял себе беспечной раскованности, «Аркаша-друг» был весельчаком. А что не веселиться? — война закончилась, семья далеко, начальник — друг.
Дядя Аркаша был евреем, но только «на худшую свою половину», как он говорил. Среди военных национальному вопросу значения не придавали, но его семья упорно сохраняла некоторые черты еврейской культуры — «женщины чудили», как считал Аркаша-друг. Он любил веселить друзей рассказами об отношениях свекрови, невестки и сына, который с иудейским упрямством противостоял обоим женщинам и даже, обозначая серьезность намерений, посещал секцию бокса. Время от времени он ездил в Москву, иногда на праздники, но чаще — в командировку. Отец, учитывая его семейное положение, старался отправлять к московскому начальству своего заместителя. Дядя Аркаша шутил, что с учетом еврейских предрассудков родни, ему нужно появиться у жены в пятницу вечером, «а в другие дни ему в Москве делать нечего». Над его шутками смеялись все, даже Леша, который не понимал, о чем идет речь.
Иногда по праздникам к Аркадию приезжала семья. И тогда мама устраивала застолье — у нее получалось вкусно и весело.
В первые майские дни в семье отмечали два праздника: Первое мая — День солидарности трудящихся, второе — день рождения папы, которое совпало с годовщиной взятия Берлина. Папа участвовал в этом событии и чудом остался жив. С этих пор, он отмечал второго мая и день своего рождения, и день чудесного спасения, и день взятия Берлина, после которого ему пришлось еще отправляться на юг и в составе войск маршала Конева освобождать Прагу. Эту историю обязательно рассказывали за праздничным столом. Леша ее слышал неоднократно, но ему было приятно, когда взрослые умолкали, и чуть выпивший веселый отец начинал увлеченно повествовать о том, как форсировали Шпрею, как отмечали день рождения в Берлине, когда уже всё закончилось, как он чуть не погиб, как чудесным образом спасся, как потом первый раз сел за руль автомобиля и вел его по горным дорогам в Чехословакию.
В этот год Первомай совпал с понедельником, и праздник растянулся на целых три дня. Дядя Аркаша, не желая расставаться с другом в его любимый праздник, вызвал жену и сына в Валгу. С утра мама и жена Аркадия, тетя Эдя, занялись приготовлением праздничного стола — «доводили до ума» салаты и торт «Наполеон», жарили мясо. Мужчинам было велено вести детей на демонстрацию, куда они отправились не без удовольствия, освобожденные от домашних забот, предвкушая предстоящее пиршество — мама обещала пожарить индейку.
…Праздничные мероприятия в городе проходили своеобразно: один праздник в Эстонии, другой — в Латвии. Так повелось, что Первомай был эстонским, а вот 7 ноября — празднование Великой Октябрьской Социалистической революции — латвийским.
Улицы в городе были узкими, явно не подходили для торжественных шествий, да и праздничную трибуну ставить было негде. Решение было найдено. Для этих событий использовались стадионы: в Валге и Валке поочередно. Официальные лица и зрители располагались на трибуне, а вот праздничная процессия двигалась по беговым дорожкам перед трибунами, радостно отзываясь на приветствия криком «ура».
Поскольку вход на стадион был не приспособлен для движения колонны, демонстрантов загодя готовили: они частично располагались на противоположной официальным лицам трибуне стадиона, частично — на футбольном поле. После прохождения перед «главной трибуной», колонна возвращались на освободившееся место. А потом, в момент завершения праздника, «Ура!» кричал уже весь стадион. Получалось громко и радостно.
Несмотря на то, что демонстрантов было не так уж много, — откуда их взять в маленьком городе, — мероприятие продолжалось долго, ибо все происходило в «трех вариантах». Праздник начинался торжественными речами-приветствиями на трех языках сначала — на языке гостей города, потом, то же самое произносилось на языке хозяев, а уж потом — на великом и могучем русском. Та же последовательность соблюдалась и при исполнении гимнов. Все присутствующие три раза вставали. По-праздничному нарядно одетые пионеры три раза вскидывали руку в салюте. Три знамени разворачивались над участниками праздничного события на осветительных башнях стадиона.
Так было всегда, но Первомай 1961 год был радостен по-особенному. Только что Юрий Гагарин совершил свой полет в Космос, и страна жила переживаниями этого события — наглядная агитация засветилась улыбкой Гагарина. Его имя было у всех на устах. Гагарина показывали в кинохрониках. «Гагарин» стал названием улиц.
Обычно улицы получили его имя в новых городских районах — хрущевских «Черемушках». В маленькой Валке-Валге масштабное строительство не велось, но после «разоблачения культа личности» одна из улиц, сбросив имя разоблаченного «вождя народов», стала «Гагаринской».
На пике популярности Гагарин даже сравнялся с Лениным.
Дети, ошарашенные информацией о «триумфе советской науки и техники», серьезно ставили и пытались решить вопрос о том «кто главнее»: Ленин или Гагарин. Вопрос для Лешиных друзей был не праздным, поскольку большинство из них жили именно на улицах, носящих имя этих знаменитых людей. Небольшая группа «не живущих» не воспользовалась своим «естественным правом» стать судьей в яростных спорах, а обиженно держалась консервативной позиции, настаивая на величии тов. Сталина в связи с его вкладом в Победу над немцами.