В беседе отца Игоря с журналистами электронного журнала любителей русской словесности «Парус» прозвучал, как мне думается, важный тезис священника Михаила о специальной физической подготовке. По крайней мере, в беседах с курсантами Новороссийского филиала Краснодарского университета МВД России эта тема достаточно часто поднимается.
Физическая подготовка, включающая в себя не только высокий уровень физической культуры, но вполне конкретные спортивные и боевые навыки, является обязательным элементом профессиональной подготовки сотрудников полиции. Между тем этот аспект недостаточно был раскрыт в беседах. Его коснулись и Александр Гельевич Дугин, и Владислав Иванович Столяров, и в некоторой степени, в рамках перспективных задач нейротеологии в плане предотвращения экстремизма и терроризма, не обойден он и Эваристом Гесиодовичем Аминевым.
Для сотрудника полиции специальная спортивная подготовка связана не только со способностью выполнять профессиональные функции (обезвредить и задержать преступника), но и с вопросом жизни и смерти. В каждой конкретной ситуации это может быть жизнь самого сотрудника, его напарника или граждан, которая оказывается в опасности из-за правонарушений или же в результате чрезвычайных происшествий.
Я бы подчеркнула высокую этическую нагрузку вопроса жизни и смерти. Сотрудник правоохранительных органов в своих действиях, безусловно, руководствуется уставом, принятыми государством правовыми нормами, приказами и установками непосредственного руководителя, но в конкретной ситуации всегда остаётся один на один с решением этого ключевого вопроса — сохранения жизни. Правовых норм в жизненных ситуациях часто просто недостаточно. Граждане зачастую ведут себя крайне неосмотрительно, легкомысленно и безответственно по отношению к своей жизни, своих близких и окружающих. А сотрудник полиции на подобное легкомыслие не имеет права не только по уставу, но и в силу сделанного им этического выбора — охранять и оберегать жизнь. Подобный выбор человеком делается не всегда осмысленно. Часто он воспитывается семьёй и окружением, впитывается человеком в качестве морального жизненного принципа. Но сама такая моральная установка без специальной физической подготовки быстро обесценивается. Вот тут и возникает ценность физической культуры, спортивной и боевой подготовки — это ценность человеческой жизни.
Высшая ценность человеческой жизни структурирует ценностную шкалу профессиональных навыков сотрудника полиции. В чрезвычайных ситуациях это может быть и героический выбор спасения жизни и здоровья людей ценою собственной жизни. В выступлениях на конференции «Социальные смыслы спортивной духовности» неоднократно подчеркивалось значение силы здорового духа в формировании здорового тела. Но так и не были указаны истоки и конкретные критерии духовного здравия.
Мне думается, что истоком духовного здоровья сотрудника полиции является нравственная установка на охрану и сбережение жизни сограждан, которая обязательно должна быть подкреплена физическим здоровьем, конкретными спортивными и боевыми навыками. В результате возникает ценностная иерархия физической культуры: прежде всего это высокий уровень личной физической культуры конкретного сотрудника, который вливается в здоровье и боевой дух конкретного подразделения или правоохранительной системы в целом; а далее — способность оберегать жизнь и здоровье сограждан становится критерием оценки духа правоохраны в целом. На такой критерий, как на положительный пример, могут ровняться и сограждане, и подрастающее поколение.
Конечно, представленная мною иерархия физической культуры (от личной к общественной) — всего лишь идеальная теоретическая модель. К сожалению, ценность человеческой жизни не всегда является наивысшей ценностью, когда люди планируют и осуществляют деятельность, что само по себе парадоксально. Несмотря на то, что ценность и неприкосновенность жизни и здоровья человека является основой правовой культуры в подавляющем большинстве современных стран, стремление к наживе или политическому господству порождает идеологии, манипулирующие ценою жизни, ставящие превыше человеческой жизни совершенно чуждые человеческой природе установки. Основой террора, к примеру, всегда является страх того, что ценность жизни конкретного человека поставлена под сомнение. Террорист и собственную жизнь не ценит, и жизни других людей для него лишь разменная монета. На деле оказывается всегда актуальна одна и та же повестка: требование каких-либо привилегий в обмен на прекращение со стороны террориста-злоумышленника угрозы жизни и здоровью людей.
Поэтому хочется высказать и вынести на дальнейшее обсуждение следующее положение: организация и поддержание ценностной иерархии физической культуры в обществе следует рассматривать в качестве важнейшего элемента профилактики терроризма и экстремизма, поэтому она должна рассматриваться как одно из условий повышения эффективности государственной правоохранительной системы.
Геленджик, 2021
Человек на земле и на море
Вацлав МИХАЛЬСКИЙ. Собор Войска Донского. Рассказ
(из воспоминаний студента)
Светлой памяти тети Нины, тети Вали
и моей двоюродной сестры Жанны
Это были старые советские три рубля — такие зелененькие, похожие на доллар, хотя официально они стоили в те времена не один, а пять американских долларов, которые, кстати сказать, ни я, ни мои знакомые еще и в глаза не видели.
Я ездил домой, в Дагестан, по командировке спецкора одной из центральных газет — в нашем Литературном институте очень поощрялись подобные поездки, считалось, что так мы «изучаем жизнь», и это было похоже на правду. На обратном пути из Махачкалы в Москву я заехал на два дня погостить к моим тетушкам в поселок под Новочеркасском, в тот самый поселок электровозостроителей, что меньше чем за год до этого тайно прославился на весь Советский Союз и явно — на весь остальной мир.
Утром следующего дня по приезду я решил отправиться в город: мне хотелось посмотреть там кое-что такое, о чем я не распространялся…
Когда я уезжал из поселка настроение у тетушек было отличное: перед утром этого воскресного дня тетя Валя «достала» костей на суп — выстояла в очереди с трех утра до восьми и вернулась с победой. Поэтому я и проснулся от смеха тетушек на крохотной кухне и от запаха мясного бульона — тетя Нина вываривала кости, чтобы потом сварить на этом как бы мясном бульоне борщ. Тетушки громко хвалили кости — они были и свежие, и молодые, и даже с полосками мяса и жира по краям — славные были кости! Праздничные!
— Вернемся с города — будет борщ! — светло улыбаясь, сказала мне на дорожку тетя Валя и даже подмигнула лукаво своими еще васильковыми, еще не выцветшими на старости лет глазами, сначала левым, а потом правым — такая у нее была манера подмигивать. — Курточку накинь, москвич, — сунула она в просвет еще не успевшей захлопнуться за мной двери легкую курточку, которую я захватил с собой из дома в Махачкале, памятуя о том, что еду на север — в Москву.
На дворе стояла ранняя весна 1963 года. Весна по меркам юга России: февраль на исходе — теплый, солнечный, с набухающими почками на кустах и деревьях. Через четыре месяца мне должно было исполниться 25 лет. После школы, которую я случайно окончил, я уже поработал бетонщиком на заводе «Стройдеталь», отслужил в армии и теперь учился в знаменитом московском институте. Как я сейчас понимаю, разрыв между мной и тетей Валей был всего лишь четверть века, а между мной и тетей Ниной и того меньше. Но я сейчас так понимаю, а тогда тетушки казались мне старенькими, да и самого себя я не воспринимал слишком молодым: на горизонте уже маячило тридцатилетие — вершина, после которой все «едут с ярмарки» и под горку. Так я понимал тогда жизнь и возраст, именно так, а не иначе.
Выйдя из каменного двухэтажного дома моих тетушек, построенного после войны пленными немцами, я пошел к административному зданию электровозостроительного завода, от которого ходил трамвай в Новочеркасск. На мое счастье трамвай уже пришел из города, и вместе со мной в него вошло еще несколько человек. Все молча расселись, кто где. Я сел на длинную скамейку у залитого солнцем окошка. Коренастая невысокого роста кондукторша средних лет, то есть по моим тогдашним понятиям лет тридцати пяти, начала ходить от одного пассажира к другому и отрывать билеты, привязанные у нее небольшим мотком к черному ремню голубой сумки из кожзаменителя; из этой же сумки торчал и свернутый пополам журнал «Огонек» с кроссвордом. Наконец, она подошла ко мне, я протянул ей маленькие зелененькие три рубля.
— Большая деньга, не разойдемся, — сказала кондукторша, — ты до города?
— До города.
— Может, и наберу пятаков, а пока зайцем поезжай, — весело сказала кондукторша, и ее широкое плоское лицо прямо-таки осветила улыбка.
— Кроссворды разгадываете? — спросил я и указал глазами на торчащий из сумки журнал с почти разгаданным кроссвордом.
— Ага, хочу поумнеть, — засмеялась кондукторша, — говорят, никогда не поздно. — И ее маленькие серые глаза блеснули так лукаво, так молодо, что я понял, что передо мной и умная и добрая женщина. — Слышь, заяц, первая буква «к» — последняя «а» — слово из семи букв?
— Колонна.
— Не получается: «колона» из шести, а надо семь букв.
— А «колонна» пишется с двумя «н».
— Ишь, ты, грамотей, спасибочки, считай проезд оправдал, — засмеялась кондукторша, вписала карандашом в клеточки буквы и отошла от меня к передней двери.
Я закрыл глаза, мне было приятно сидеть с прикрытыми веками, сквозь которые я сладостно ощущал розовое тепло солнечных лучей. Трамвай погромыхивал на стыках и под монотонный лязг колес я думал как-то обо всем сразу: о хмурой Москве, где еще стояла зима, о повести Хемингуэя «Старик и море», которую я недавно прочел и, конечно, о моих тетушках.
Сквозь неплотно прикрытые веки нежно пригревало солнце, и я почти отчетливо различал в покачивающейся вместе с трамваем розовой дымке кубинского старика Сантьяго, что вторые сутки без сна и отдыха из последних сил боролся в открытом море с пятиметровой рыбой марлин, которую ему нужно было добуксиров