— Не набрала сдачи, — сказала девушка, отводя мою руку таким нежным прикосновением, что я смутился и, наверное, покраснел.
Точно покраснел, иначе в ее сияющих глазах не кувыркнулись бы такие чертики, что у меня аж дух захватило.
— Прости, — пробормотал я невнятно.
— Бог простит, и я прощаю! — засмеялась девушка и еще раз прикоснулась к моему запястью. — В другой раз сочтемся, — добавила она чуть дрогнувшим обнадеживающим голосом. Во всяком случае мне самонадеянно показалось, что она хотела меня обнадежить.
— Нюся! — высунулось из-за стеклянной двери полголовы седовласого водителя трамвая и его длинная рука в клетчатой рубашке. — Нюся, на два рубля, остальное у тебя найдется.
Так неожиданно разрешилась наша задача — ни я не успел ей ничего сказать, ни она мне ответить.
Зеленоглазая Нюся дала сдачу — два рубля рублями и горсть медяков. На этом и разошлись наши пути раз и навсегда.
По дороге к дому тетушек я зашел в продуктовый магазин, чтобы купить им чего-нибудь сладенького. Но ни сладенького, ни кисленького в магазине не было — только пустые полки отсвечивали оцинкованными листами. Правда, в самом дальнем углу за прилавком возвышались до потолка сотни банок крабов в собственном соку. Стоили те дальневосточные крабы копейки, но народ их не брал. Люди еще не знали, что крабы — деликатес, и не покупали их, брезговали. Не купил и я.
Дома меня ждала только тетя Нина. Она сразу же усадила меня за стол и налила тарелку борща.
— А где тетя Валя? — спросил я, с удовольствием съев вкусный борщ.
— К Жанночке поехала, в город.
— А кто такая Жанночка?
— Валина дочка.
— Она в городе живет?
— Не живет. Она там похоронена в оградке нашей мамы, а ее бабушки.
— Ничего себе! А я про нее ничего не слышал. Как это так?
— Привыкли жить молчком, — убирая мою тарелку и ложку, сказала красивая тетя Нина.
У нас все женщины в роду были красивые и мои бабушки, и мои тети, и моя мама.
— На второе жареная картошечка с луком, любишь? — спросила тетя Нина.
— Очень. Я в Москве, в общаге, считай, каждый день жарю картошку с луком на постном масле. Первые три курса пельмени покупал в картонных пачках, такие замороженные, слипшиеся пельмени. А теперь они мне так надоели, видеть не могу.
— Пельмени с мясом? — неуверенно спросила тетя Нина.
— А то с чем же? Конечно, с мясом.
— Балуют вас москвичей, — улыбнулась тетя Нина.
— Выходит, Жанночка — моя двоюродная сестра! — вдруг сообразил я. — Кузина? Ничего себе!
— Выходит, сестра.
— Ой, теть Нин, расскажи мне про нее!
— Рассказывать особенно нечего, у нее была слишком короткая жизнь — она и до года не дожила девять дней. — Тетя Нина повернулась к плитке, на которой стояла сковорода с картошкой.
— Теть Нин, не накладывай мне пока картошки, лучше садись, расскажи про Жанночку!
Тетя Нина послушно села за стол напротив меня.
— Я буду коротко, — сказала моя красивая тетя Нина, — остальное у Вали доспросишь, может, она расскажет, если захочет.
— Давай хоть коротко.
— Нас с Валей поймали немцы в облаве здесь, в Новочеркасске. Потом повезли в Германию. Сначала мы предназначались на какие-то рудники, но на тех рудниках случилась большая авария, какой-то взрыв. Взорвалось что-то на тех страшных рудниках, и нас быстренько распределили к бауэрам, к хозяевам земли в Баварию. Вобщем, сильно повезло. С рудников мы бы живыми не вышли. Валю отдали в одно хозяйство, меня за тридцать километров в другое. Работали тяжело, но нас почти не били и не морили голодом.
— Что значит почти?! — с возмущением переспросил я.
— А то и значит. Били немножко, так сказать, для орднунга — это по-ихнему порядок. Зубов не выбивали, ребер не ломали.
— Какое они имели право?! — с возмущением переспросил я. — Что за дурацкий орднунг?
— Тебе про Жанночку, или про орднунг? — строго взглянув на меня спросила тетя Нина.
— Про Жанночку.
— Когда мы вернулись из Германии Валя была уже на сносях, здесь и родила она Жанночку и назвала в честь отца.
— В честь чьего отца?
— В честь Жана. Отца девочки звали Жан.
— Нерусский, что ли?
— Француз.
— А как он попал в Германию?
— Как и мы — по этапу. Жан работал у того же бауэра, что и Валя. Как я понимаю, он был сильный и красивый мужчина, моложе Вали на два года. Он конюхом работал у бауэра, очень хорошо знал лошадей. Он звал ее замуж и когда их еще не освободили американцы, и потом, когда освободили и начали рассматривать кого куда, Жан признался, что он маркиз, но семья их обеднела очень давно, поэтому он не смог откупиться от немцев и его угнали в рабство. Звал замуж, но Валя очень хотела домой.
— Наверно, она его не сильно любила, — сказал я.
— Не знаю. Сильно, не сильно — это ты у нее спросишь. В общем, она не осталась с ним, а перешла по-моему примеру в советскую зону оккупации. — Тетя Нина помолчала, а потом добавила, — тогда она еще не знала, что беременна, срок был слишком маленький. Ну, тебе класть картошку?
— Не надо. Еще рассказывай.
— Рассказывать особенно нечего. Через несколько месяцев после войны мы с Валей оказались дома. Скоро она родила и назвала девочку Жанной. Потом Жанночка заболела, потом умерла… А сегодня большой церковный праздник — Прощенное воскресенье. Вот и поехала Валя, как всегда, просить у дочки прощения, могилку прибрать, уже и первые цветочки взошли: пролески, крокусы.
Мы долго молчали, а потом я сказал:
— И у меня возле вашего большого собора одна бабушка попросила прощения. Перекрестилась и говорит: «Прости меня, сынок, Христа ради!» Я думал, нищенка, полез в карман за трешкой, а в последнюю секунду вдруг почувствовал, что так нельзя, что этого делать нельзя.
— Правильно почувствовал, — сказала тетя Нина, — мы все в нашем роду не толстокожие, значит, и ты. В день Прощенного воскресенья всем православным полагается просить друг у друга прощения.
— Теперь буду знать. Красивый праздник.
— Так я картошечки положу, — предложила тетя Нина, — давай положу, а то остынет.
Я согласно кивнул, и она подала мне жаренной картошки с луком.
— Ты завтра уезжаешь в свою Москву?
— Сегодня, через полтора часа, — сказал я взглянув на свои наручные часы «Победа».
— А почему собор называется Войска Донского? Какое такое войско?
— Были казаки. Было войско Донское. Поезд стоит у нас в поселке всего две минуты, — сказала тетя Нина, — нельзя опаздывать.
— Не опоздаю. Значит, ты говоришь, все должны просить прощения друг у друга?
— Все.
— Тогда я первый прошу у тебя прощения!
— Бог простит, и я прощаю, — светло взглянув мне в лицо, сказала тетя Нина. — И я прошу у тебя прощения!
— Бог простит, и я прощаю! — с удовольствием ответил я тете Нине и подумал о зеленоглазой девчонке в трамвае, которая сказала мне эту важную фразу первой. — Хорошо ты, теть Нин, жаришь картошку, очень вкусно.
— Спасибо! — польщенно улыбнулась тетя Нина.
— Ты точно говоришь: все должны хоть раз в году просить прощения друг у друга?
— Все.
— Значит, мы все виноваты друг перед другом?
— Все.
— Ну, а в чем?
— Вот в этом! — тетя Нина яростно очертила в воздухе замкнутый круг. — Во всём этом!
Моя тетушка высказалась с такой энергией в голосе, что мне почудилось, будто стекла кухонного окошка прогнулись наружу. Такая у нее была манера без лишних слов отвечать на больные вопросы, без слов, но отвечать: так она понимала подтекст.
Я прочувствовал ее отчаянный жест всей душой и, пережевывая хорошо поджаренную на постном масле картошку с луком, всё думал и думал одну и ту же длинную мысль о всеобщей вине всех перед всеми.
Тетю Валю я так и не дождался от моей полуфранцузской кузины Жанночки.
На поезд не опоздал. А там быстренько залез на свою верхнюю полку и поехал к уже ставшей мне привычной московской жизни, где ждала меня койка в студенческом общежитии и воля вольная.
В молодости я был горазд спать по многу часов подряд — я и заснул под мерное покачивание вагона и стук колес. Мне снились кондукторши трамвая — сперва та, что постарше, а потом та, что помоложе, снились голые ветки деревьев в скверике, в которых я так ничего и не нашел, снилась старушка на площади у Вознесенского собора Войска Донского… Чистенькая, худенькая старушка в белом платочке.
— Сыночек, прости меня Христа ради! — сказала старушка.
— Бог простит, и я прощаю! — ответил ей уже набравшийся ума я и добавил: — И вы простите меня!
— Бог простит, и я прощаю, — тихо промолвила бабушка и ее почти прозрачные, едва голубые глаза при этом наполнились таким чистым светом, что даже сквозь сон я почувствовал и запомнил на всю жизнь, как коснулась моей души благодать.
2018–2021
Алексей КОТОВ. Ещё не написанный рассказ. Рассказ
Творческая трагедия писателя, не без иронии рассказанная им самим
…Писательство, — да и вообще попытки любого вида творческой деятельности — самые загадочные вещи на Земле. Если в человеке есть что-то от Господа Бога, то такие попытки — едва ли не самый главный подарок нашего Создателя. Впрочем иногда кажется, что они… как сказать-то?.. приходят не вовремя, как говорится, ложатся не в тему, да и вообще… ну, ничего не удается сделать!
В данном случае мне нужно написать небольшой рассказ, но ничего не получается. Вам знакомы те чувства, которые вызывает это «не получается»? Трудно перечислить их все, они похожи ина раздражение, и на досаду, и на обиду, на неверие в себя и т. д. Наверное, для того, чтобы заставить человеческое «я» творить, его нужно сделать худым, подвижным, часто веселым, а иногда и чуть насмешливым. Потому что, если в комедии нет капельки трагедии, а в трагедии — крошки комедии, у тебя и в самом деле ничего не получится. Например, великий Шолохов даже в «Они сражались за Родину» не потерял способности улыбаться. Но писатели — разные люди. Как правило, у них почти всегда возникают определенные проблемы с переделками и настройками своего творческого «я»