.
Сейчас я улыбаюсь, но говорю внутри себя страшные вещи. Например, проклинаю так называемый «нулевой цикл». Ну, когда у тебя, казалось бы, все готово, но вместо того, чтобы сесть за стол и приступить к работе, ты то смотришь «ютьюб», то идешь поболтать на кухню с женой, то — и это взрослый человек! — заигрываешь со спящим котом. Но ты никому не нужен… «Ютьюб» хоть и отзывается «лайками» на твои «коменты», но все-таки отзывается молча; жена знает только одну тему для беседы типа «посевная на моем милом огородике», а кот… Кот и есть кот, и, если ты будешь приставать к нему, он просто уйдет.
Творчество — всегда одиночество. Может быть, я боюсь именно этого одиночества?.. Вроде бы нет… Или да? Господи, да какая разница чего я боюсь?! Человеком движет желание. Движет примерно так же, как оно движет котом: захотел — ушел на улицу; захотел — позавтракал и ушел на улицу; захотел — позавтракал, поспал еще чуть-чуть, но все рано ушел на улицу. Кот всегда хочет на улицу. А я всегда хочу писать… Но я — не кот. Я — хуже. Я — в сто раз хуже, потому что я могу подчиняться совершенно случайным желаниям. Это ирония?.. Да, но настолько горькая, что непонятно, чего в ней больше самой иронии или обыкновенной горечи. А она-то тут откуда?!
Однажды «листал» интернет и случайно нарвался на эротический ролик… Очень откровенный ролик. Даже… не знаю… более чем откровенный. Кто-то, возможно, спросит, а случайно ли нарвался?.. Мол, знаем-знаем, «кирпич просто так не падает». Ну, опять-таки, не знаю… Человека можно убедить в чем угодно, особенно интеллигентного человека и тем более, если он развесит уши. Тут суть не в том, как именно и почему это случилось, а в том… как я замер! Я вдруг понял всю ничтожную суть своего писательства. Там, на экране, извивалось, манило к себе и гипнотизировало шикарнейшее женское тело. Глядя на него любой, так сказать, «нормальный мужик» отложит книгу, какой бы интересной она ему не казалась. Но тогда, и в самом-то деле, чего же стоит мое писательство?..
Я стоял как мальчишка на берегу моря и смотрел на резвящуюся у берега красивую и одновременно страшную в своей красоте акулу. Как там говорил кот Бегемот?.. «Я в восхищении!..» Я тоже был «в восхищении». И я ненавидел себя за это восхищение. Осознавал свою слабость и ненавидел.
Это — гордыня? «Мальчик» вдруг слишком многого захотел? Но если в тебе нет чувства хотя бы отдаленно граничащего гордыней, — не садись за письменный стол. Стол тебя не поймет. Бог, дарящий вдохновение, тоже. Тогда твой удел — беседовать об огороде на кухне с женой и играть с котом.
Творчество — любой его вид и форма — всегда опасны. Оно — все и, в тоже время — ничего. Оно — всеохватывающая пустота и целый мир на ладошке. Творчество опасно в любом возрасте каким бы милым и безобидным оно не казалось. Если человек движется вверх, он теряет опору под ногами. А теперь на минуту представьте: человек делает разбег для прыжка с шестом. Планка, которую он должен преодолеть, примерно — на уровне шести метров. Человек бежит к планке. Он — сжатая пружина, будущий чемпион и любимец публики уже потому, как красиво он бежит. Бац!.. И человек вдруг врезается носом в пыльный матрас. Тот самый матрас, который должен лежать за планкой и который принимает на себя падающие тела прыгунов-чемпионов. А тут вдруг кто-то — какой-то чертов шутник! — поставил матрас стоймя. Прыгун пружинит о матрас носом и всем телом, падает на «пятую точку» и с недоумением и ужасом осматривается по сторонам. Мол, это чё было-то, а?!.. А ничего. Просто дурацкая шутка. Кстати, в руках прыгуна уже не длинный шест, а какой-то стариковский бадик. Стадион хохочет. Ведь смешно же!..
Это я снова о том самом эротическом ролике. Суть в том, что я много — возможно, слишком много — писал о милых моему сердцу женщинах. Нет, я не издевался над мужчинами, но все-таки всегда был на стороне женщин. Я любил их… Просто любил и все. И… как это ни странно!.. этот эротический ролик вдруг помог понять мне очень важную вещь: я никогда — ни при каких обстоятельствах! — не испытывал полового влечения к своим героиням. Можно сколько угодно спорить о том, насколько случайно я нашарил в интернете этот чертов ролик, но в моем литературном мире всегда происходил обрыв эротической кинопленки. Ничего такого просто не было. Не было от слова «никогда».
Интересно, а почему не было?.. Неужели я и в самом деле так простодушно любил? Кстати, из меня бы мог получиться очень хороший эротический писатель — с моим-то шалым, как весенний ручей, воображением. А почему не получилось?.. Наверное, потому что эротическое творчество — все-таки идейное творчество, а я не люблю именно идейное, каким бы оно не было: политическим, эротическим, капиталистическим, среднестатистическим и даже философско-космическим. Я — только кот, который гуляет сам по себе, а улица этого кота — милая сердцу череда женских лиц. Даже рубрику на «Прозе» назвал с явной иронией — «Милым, дорогим, любимым, единственным…» В смысле, что единственные не страдали от одиночества и не только со мной. Но на территории творчества у меня все-таки никогда не было… м-м-м… так сказать, некоей нетворческой, то есть половой заинтересованности. А если бы была, работал больше?.. Не сомневаюсь, что да. Пусть провалится в ад Зигмунд Фрейд со своим психоанализом и либидо, но в чем-то он определенно был прав. Потому что половое писательское влечение можно сравнить с материальной заинтересованностью в капиталистическом производстве. Именно поэтому я всегда с подозрением смотрю на плодовитых писателей, на тяжелые тома их книг и на запыленные ряды корешков за тусклыми стеклами шкафов. Суть в том, что вытянуть этот «корешок» из шкафа труднее, чем вытащить репку без лопаты. Ведь проходит время, некая политическая или модная когда-то психологическая составляющая таких книг гаснет, а глубоко зарытое писательское либидо уже мало волнует читателя. Как правило, у читателя есть свое и даже если у этого либидо имеется какая-то политическая составляющая, то она — уже другая, сегодняшняя. Ну, представьте, что, путешествуя на своей машине, вы, где-то в чистом поле, нашли большую, ржавую бочку с бензином. Нашли и что дальше?.. Может быть, вы и взяли бы ее, но она действительно слишком большая и не влезет в багажник вашей машины. Кроме того, у вас нет шланга, чтобы перекачать бензин в другую емкость и самой емкости, которую можно использовать как тару. Честно слово, я бы плюнул на эту бочку!.. Все это как-то не вовремя и не к месту… Да и выглядит так, словно вышеупомянутый кирпич упал на голову не в городе, а в чистом поле. Вот такие «кирпичи» уж точно никогда не падают просто так ввиду полного отсутствием источника потенциальной энергии в виде зданий, а значит вызывают закономерные подозрения либо в покушении на вашу жизнь, либо в идиотской шутке.
Я уже готов рассмеяться: уж не обвиняю ли я сам себя в некоем отсутствии какого-то «творческого бензина»?!.. Мол, я настолько честен, бескорыстен и наивен, что… Ну, в общем, понятно.
Да, обвиняю.
А зачем я все это говорю?.. Затем, что… Я действительно хочу писать. Но эта жажда вдруг превращается в жажду над ручьем, понимаете? Ты все видишь, все понимаешь, ты и в самом деле готов удержать на ладошке целую вселенную, но ты — ничего не можешь… Или, по сути, все-таки не хочешь. Даже не так!.. Не жаждешь.
Уже когда-то говорил: стакан с водой на подоконнике заметит только тот, кто хочет пить.
Тут я готов поспорить сам с собой: но я же хочу пить!..
Отвечаю сам себе: да, хочешь, но не жаждешь. Если творчество лишено толики дикарства, оно — ничто. Жажду не обязательно утолять из цивилизованного стакана, можно, просто лечь грудью на землю и выпить воду прямо из ручья…
Не то, не то, снова не то!.. И все не так. Я вижу сейчас солнечного «зайчика» на экране компьютера, вижу текст, но я словно не могу втиснуть «зайчика» внутрь текста, хотя, казалось бы, он там и уже есть.
Творчество примерно так же иллюзорно?.. Почти. Что самое слабое в мире? Слово. Очень часто оно — пустой звук. Но и самым сильным тоже можно назвать Слово. Оно может ссыпать в какую-нибудь космическую «черную дыру», как в кошелек мелочь, тысячи галактик.
Творчество, как и любовь, — пронзительно несправедливо, потому что апеллирует (или точнее говоря, взывает?) к несоизмеримым величинам. Например, человек и Бог или (снова улыбаюсь) мужчина и женщина. Правда, человек может существенно упростить свою творческую задачу, заявив, что Бога — нет, а мужчина может любить мужчину. Но тут уже не совсем ясно, о чем или о ком сможет писать писатель, если нет большей величины или эти величины равны.
Мое одно из самых ранних детских воспоминаний — я в церкви… Мои родители не были набожными людьми, но в церкви я все-таки бывал. Мне тогда было меньше трех лет и мама говорила, что я не должен был запомнить тот забавный случай, но я запомнил. Кажется, была вечерняя служба, потому что было не очень много света, точнее, служба еще не началась. Мама всегда утверждала (и не без гордости), что тогда у меня были огромные черные глаза и ресницы — как крылья у бабочки. В общем, я был очень милым ребенком и мама, — в шутку, конечно, — повязала мне на голову платок. Сидящие рядом с нами бабушки на скамейке тут же назвали меня «очень красивой девочкой». Я засмеялся и подумал: «Ой, какие они глупые! Я же — мальчик». «Фокусы» с платком повторились несколько раз, бабушки (совсем не глупые, а добрейшей души бабушки) снова «принимали» меня за девочку и каждый раз я радостно смеялся, восхищаясь своим умением «маскироваться». Хотел ли я и в самом деле быть девочкой?.. Нет. Потому что уже тогда я ясно понимал, что девочки — это совсем не мальчики и, если я стану девочкой, я не смогу их любить. Честное слово, уже тогда я любил девочек!.. Я мог пристать на улице к незнакомой очаровашке-ровеснице, обнять ее и восторженно кричать: «Мама, ты посмотри какая чудесная девочка!.. И какая красивая у нее шубка!»
Теперь вопрос: если бы такой ребенок вдруг оказался в современных США?.. Наверное, меня попытались бы убедить в том, что я все-таки хочу стать девочкой, это желание просто еще скрыто, но если постараться, то… Но, если постараться, человека, тем более маленького, можно убедить в чем угодно. А убедили бы, о чем бы я тогда писал?.. И кого любил? Самого себя любимого, что ли?.. Безумие какое-то.