Вацлав МИХАЛЬСКИЙ. Свояк. Рассказ.
Андрею Васильеву
I.
Плавные темно-серые воды Рейна как бы и не текли вовсе, а медленно перемещались со стороны Бонна, где в середине девяностых годов прошлого века еще была столица ФРГ, в сторону Кёльна.
Мы с моим свояком Андреем сидели в кафе-стекляшке, вынесенном далеко от обрывистого берега, прямо к самой воде. Стеклянные стены кафе были хорошо промыты с обеих сторон, и вид на реку открывался незамутненный, ясный до самого горизонта на противоположном, левом берегу.
– Не знаю, как где, а в этом месте их Рейн похож на наш Урал, – сказал Андрей, разливая по рюмкам водку из стеклянного графинчика. – Ну, будем!
– Будем!
Мы чокнулись и выпили не без удовольствия – стояла поздняя осень и в кафе было зябко, оно еще не отапливалось.
– По второй, для сугрева? – спросил я.
– Давай, – согласился Андрей и налил мне и себе по второй рюмке.
После второй, как это водится у нас в России, жизнь как-то сразу стала налаживаться – и зябкость прошла, и небо над Рейном посветлело.
Было позднее утро, и мы с Андреем сидели в совершенно пустом кафе. Иногда, из-за ширмы выглядывал молоденький румяный официант с как будто приклеенными черными усиками а ля Чарли Чаплин. Он с интересом наблюдал, как это люди средь бела дня, в будни, пьют водку и ничем не закусывают. Потом выглядывающих стало трое, и мы услышали, как кто-то из них то ли с восторгом, то ли с удивлением сказал: Rusen! (Русские!)
Шел 1994 год, и русские в Западной Германии тогда еще были в диковинку.
– Салют! – подняв пустую рюмку, обернулся к ним я, и, засмеявшись, они тут же задвинули ширму.
– Ты надолго? – спросил Андрей.
– На недельку, не больше.
– Тебе хорошо, а я, наверное, застряну здесь на всю оставшуюся жизнь. Когда наш бардак закончится, ты как думаешь?
– По науке – у историков считается, что смутное время длится восемнадцать-двадцать лет. Если отсчитывать с начала перестройки, то значит это где-то в две тысячи пятом году.
– А если не закончится через двадцать, что тогда? – с тревогой спросил Андрей.
– Значит, это будет уже не смутное время, а что-то другое, пока неизвестное науке.
– А ты на речку глянь, – вдруг сказал Андрей, – глянь на эти баржи.
Я посмотрел в сторону Рейна и увидел две большущие новенькие баржи на встречных курсах. Баржи были похожи друг на друга, как наши с Андреем жены-близняшки. Обе баржи были гружены песком, притом кучи песка возвышались на них так одинаково, что когда баржи наконец поравнялись, то на какой-то миг почти слились в единый силуэт.
– Ну вот, а ты говоришь про наш бардак, – усмехнулся я, – одна баржа с песком идет в Бонн, а другая – из Бонна, так что и у них бардака хватает.
– У них – это частный случай, – сказал Андрей, – хотя и веселый, а у нас теперь – норма.
– А баржи-близняшки, как наши с тобой жены, – сказал я.
– Точно, – подтвердил Андрей, – внешнее сходство есть.
– А ваш городок на Урале возник при заводе? – спросил я.
– Да, можно и так сказать. Один из эвакуированных в войну Подмосковных заводов. Завод наш был градообразующим предприятием. Был завод – был город. Сейчас завод прикрыли и город по-тихому врастает в землю. Так что там делать нечего. Да, теперь уже и не с кем – кто в мир иной, а кто, как я, в поисках куска хлеба – или по России, или в другие страны.
– Я слышал, у вас на заводе был какой-то гигантский молот?
– Был. Второй в мире – один у нас, один у американцев. Бесшаботный молот. Гидравлика. Нижняя баба молота сто двадцать пять тонн и верхняя баба сто двадцать пять тонн и когда они идут навстречу друг другу, то получается удар большой силы. Да, еще забыл – фундамент под нижней бабой на шестьдесят метров в глубину и каждый слой стали проложен слоем резины, – с детской гордостью добавил Андрей – но это ты лучше с Нюткой (Анной) поговори, она же у меня технолог кузнечного производства.
– Да, ты что?! – удивился я. – Обязательно поговорю.
– Слышал я, наш молот в металлолом сдали, – сказал Андрей, – но что-то не верится, как это они смогли раздолбать такую махину?!
– А ты яицкий казак по матери? – спросил я Андрея.
– И по отцу, и по матери.
– А я донской по матери, а по отцу —поляк.
– А здесь мы по линии жен, – добродушно усмехнулся Андрей, – почему и выпиваем с тобой на берегу Рейна.
Хотя мой свояк Андрей и моложе меня на двенадцать лет, но у нас равноправные дружеские отношения, наверное, в том числе и потому что жены – близняшки.
– А что у тебя в твоем городе на Урале совсем не стало никакой работы?
– Для меня совсем. Я ведь инженер по металлу, с института в кузнечном цехе. Завод закрыли, металл продали, молот…
– А здесь, в Германии, найдешь подобную работу? Ты ведь крупный специалист?
– Нет, не найду.
– Почему?
– А у них нет такого металла.
– Как это так – у нас есть, а у них нет. Ну, что – по третьей?
Андрей налил по третьей. Выпили.
– А так и нет, – продолжил Андрей, – у нас много чего было, чего ни у кого не было.
– Я как-то об этом никогда не задумывался.
– А мы о многом не задумываемся, наверное, так легче жить, – улыбнулся Андрей. – А то задумаешься – и башка пойдет кругом. А у них в Германии теплее, чем у нас на Южном Урале.
– Где теплей, а где и не очень – Германия тоже большая.
– Не спорю, – согласился Андрей, – наверное, даже побольше нашей Челябинской области.
Как и многие красивые и умные люди, мой свояк был незлобив и всегда спокоен, как бывает спокойна настоящая, а не показная сила.
– Но я все-таки не пойму, почему при твоей высокой квалификации ты не можешь найти работу?
– А как раз поэтому, – улыбнулся Андрей. – Они мне так и говорят: по вашей квалификации мы не можем взять вас на низовую работу, а соответствующая вам должность у нас занята. Для хорошей работы у них есть свои хорошие ребята, и я понимаю, что это справедливо.
Тут с шумом и хохотом в кафе ввалилось пятеро юных аборигенов: трое юношей и две девушки – все лет по шестнадцать.
– Kӧlschfürallebite! – громко выкрикнул официанту рыжеволосый парнишка.
– Пива для всех! – перевел мне Андрей. – Kӧlsch – это местный сорт пива – кёльнское.
– Это даже я знаю, – засмеялся я. – Наверное, с уроков в гимназии сачканули.
– Наверно, – улыбнулся Андрей. Ему, как и мне, было приятно смотреть на девчонок и мальчишек, которые тут же чему-то дружно рассмеялись.
Они захохотали, а мы с Андреем, не допивая при детях водку, рассчитались с официантом и вышли на набережную Рейна.
На набережной было чисто и светло – как нарочно проглянуло солнышко, наверное, чтобы показать нам немецкий орднунг во всей красе.
– А твоя дочка и зять собираются сюда? – спросил я Андрея.
– Наша Ирина с радостью, а зять Саша не хочет. Пока упрямится. Я его понимаю, – ответил Андрей. – Оба окончили Московский медицинский, Саша с красным дипломом. Живут пока еще в общаге. Ирина сидит с дочкой, Саша работает. Врачам сейчас у нас дома почти не платят.
– Я в курсе, Андрей, и про мединститут, и про то, что не платят.
Правый берег, по которому мы шли, был высокий, а левый – дальний, низкий и домов там было маловато.
– Слышь, – сказал Андрей, – мне местный немец рассказывал, что на этом правом берегу и, судя по его описанию, примерно на этом самом месте, в 45-м году был у американцев концлагерь для немецких военнопленных. Они их не кормили, люди ели траву и умирали с голоду.
– А сейчас спроси об этом ребят, что пьют пиво в кафе – они тебе не поверят, – сказал я.
– Не поверят, – подтвердил Андрей. – Сейчас у них одно в голове: немцев спасли от фашизма американцы. Недаром ваша девятилетняя Зинка дралась с одноклассниками за то, что они ей сказали, что русские не могли взять Берлин, потому что они вообще не воевали.
– Да, – подтвердил я. – Немецкие дети не знают даже о том, что Кёльн был разрушен англо-американской авиацией дотла – один собор остался, как ориентир для бомбометания.
– Хороший писатель Генрих Бёлль, – невпопад почему-то добавил я. – «Город привычных лиц» – это про Кёльн, и «Биллиард в половине десятого» про Кёльн.
Кажется, на этом мы и расстались с Андреем четверть века тому назад.
II.
И вот через двадцать пять лет мы снова встретились с Андреем в том же кафе-стекляшке на высоком правом берегу Рейна. Как и тогда на дворе стояла осень, в кафе было зябко, и, как и тогда, мы взяли маленький графинчик водки.
Водку подала нам хорошенькая зеленоглазая официантка с копной рыжих волос и темной полоской едва заметных усиков над верхней губой.
Андрей разлил по рюмкам и, поднимая свою, сказал:
– Будем!
– Будем! – подтвердил я.
Выпили с удовольствием. Закусили, нюхнув рукава своих пиджаков. Выпили по второй.
– Люблю зеркальные ситуации. Помнишь, Андрей, как мы сидели здесь четверть века назад?
– Конечно, помню – двадцать пять лет как корова языком слизала – или были, или не были?
– Да, на себе как-то года не замечаешь – особенно, если в зеркало не смотреть. А дети ведь, и твои, и мои, уже сильно взрослые.
– Сильно, – светло улыбнулся Андрей и лицо его заметно помолодело. В свои шестьдесят восемь он совсем не выглядел стариком, только на висках пробилась седина.
– Ты молодец, Андрей, а я видишь, стал лысым. Хорошо, что сейчас лысые в моде. Это лысые и ввели моду на лысых. И, конечно, их поддерживают молоденькие женщины, что водятся с лысыми.
– Ты прямо целую философию развел, – улыбнулся Андрей. – О-о! Глянь на реку – опять наши баржи с песком.
Темно-серые воды осеннего Рейна едва заметно перемещались со стороны Бонна в сторону Кёльна. На рейде широкой реки, прямо напротив нашего кафе, сближались на встречных курсах тёмно-зелёные баржи с одинаково ровно насыпанными кучами серого песка – одна баржа шла в сторону Бонна, другая – со стороны Бонна.