лесова видел эти слёзы и не может забыть и простить это отцу. Не забудет и Иван Залесов до конца своей жизни. Обнял он тогда коровку за шею, упал перед ней на колени и просил прощенья, плача вместе с ней. Да простила ли – не знает. Не успел на эту тему с коровушкой душевно поговорить: опередили братки, спустили с охудалого за зиму тела шкуру, несмотря на уже торчащий, шевелящийся сбоку плод. «Да…» – вздыхает про себя Иван Залесов. Где уж тут про высокие принципы, когда живём как шакалы.
Нет, не может снять дозор Иван Залесов ни слева, ни справа: к морю лицом встанет – по правую руку братки-бандиты, по левую – племя дикарское. К лесу лицом повернётся, всё то же, только наоборот… А бродячее племя еще хуже братков. В поисках и в состоянии своего воскресного уикенда (по-русски – «отдыхаловки») эти весь лес готовы поджечь или вырубить, лишь бы им тепло было или машину удобно поставить, или «змея» с дерева снять. Спилят с десяток добрых сосен, чтобы «змей» с деревом на землю упал, и всё нормально. Ни душа, ни голова не болят, разве только с похмелья. А ведь ради детей своих таким образом «змея» достают, и в их присутствии. Ведь это они, их деточки, «змея» на дереве повесили и пап с мамами на помощь позвали. Ну, те в топоры, в пилы – и помогли, для них всё, для деточек… До чего стали неприбранными люди, без царя в голове. Нет, не хватит на таких людей ни леса, ни вод, ни у какого Бога не хватит. И вроде бы все в экономисты, в юристы метят. А попадает такой экономист на природу, в лоно своё, и так напоганит, что не приведи господь быть рядом с таким юристом-экономистом. Изо рта мат – в рот пивная бутылка, которая тут же после валяться на земле останется. Вот тебе и весь homo sapiens sapiens – человек дважды разумный. Так прочитал Иван Залесов о человеке в одной энциклопедии, а почему «дважды» – так и не понял. Один раз разумным не назовёшь, не только дважды.
Да, на фоне природы, на фоне её красоты нерукотворной ещё тяжелее порок и безобразие человеческое смотрятся, чем на фоне шума городского. И не расходятся морщины на челе сторожа Ивана Залесова до самой-самой поздней осени, поглядывает сторож то вправо, то влево. Кого несёт, каким духом потянет…
А с приходом осени, с отходом бабьего лета, с отлётом паутинок начал поглядывать Иван Залесов и в сторону моря, и день ото дня внимательнее и напряжённей, словно ждал кого-то, тревожась… Вроде срок пришёл, а того, кого ждал Иван, всё нет. Смотрит Иван Залесов на море, но не в сторону противоположного берега, а ищут его глаза что-то над морем, в поднебесье. А ищут глаза Ивана – Орлана, своего давнего друга, с которым проведёт Иван Залесов последние дни самой поздней осени, уже предзимья. Закроют они с Орланом, как говорят, сезон. Пролетят мимо самые последние стайки уток, откурлыкают в сторону южную свою печальную песнь журавли, покинут Обское море чайки, разъедутся в город последние люди, и останутся на пустынном берегу только Орлан да Иван. Орлан в небе – Иван на земле, словно одни во всем мире. Орлан будет кружить в небе, а Иван ходить по земле, готовясь в зиму.
Поглядывая на холодеющее с каждым днём море, Иван тревожился не столько от приближения холодной зимы, которая, как ни ожидай, как ни готовься, ни предчувствуй, всё равно свалится как снег на голову, задует, заметёт в одночасье. Он с тревогой ожидал не прихода зимы, а её предвестника, Орлана-белохвоста, который уже несколько лет прилетает в эту часть моря и одиноко кружит над морем, над Иваном. Улетит Орлан, и останется один Иван… Улетит Орлан, и встанет в ту же ночь море, затянется льдом. Зима… А пока Иван поглядывает в небо над морем: прилетит ли в этом году Орлан-белохвост, долетит ли?.. Переживает Иван за Орлана: лететь над землёй, где правят бал неприбранные, без принципов, без царя в голове люди, опасно… Иван Залесов помнит, что в первый раз Орлан появился здесь не один. Вначале орланы появились парой, парой кружились над морем, то разлетятся, то снова соединятся и летят рядом.
«Что это за запоздалые коршуны?» – подумал сначала Иван. Но коршуны улетают самыми первыми ещё в сентябре, а был уже поздний октябрь… Да и для коршунов что-то уж больно крупные, даже издали. Взял сторож бинокль, приложил к глазам и узнал в паре орланов. Красивая была пара, радовала глаз, тешила душу высотою полета, размахом крыла. Есть еще красота и разнообразие в мире, – радовался Иван.
А через год прилетел только один из орланов… Да, трудно пролетать над мелкими людьми большой птице.
Но прилетел Орлан, прилетел и в этом году. И хотя прилёт Орлана означал для Ивана, что скоро зима, долгое, засыпанное снегом одиночество, Иван ходил по базе довольный. А однажды, лёжа на кровати, он почувствовал, как она под ним заходила, задвигалась, заскрипели не то пол, не то стены его сторожевого домика, и он понял, что это землетрясение. Землю трясло… стреляли, взрывали, убивали где-то друг друга суетливые люди, тревожа, расшатывая землю… Но Орлан мерно кружил над морем, над базой, над головой и душой Ивана Залесова. И в этом мерном полёте чувствовался какой-то высший порядок, какая-то божественная стабильность; спокойствием и величием Природы и Жизни веяло от мерного взмаха больших крыльев. Во всяком случае, для Ивана Залесова это было так. В течение дня Иван непременно отыскивал, ждал в небе Орлана и, увидев его, успокаивался. И Орлан словно знал, что его ждёт, им любуется человек, непременно прилетал и делал круг над базой, над головой Ивана, остро поглядывая вниз на человека. И обменявшись взорами, они продолжали заниматься каждый свои делом. Красивая умная птица видела, что здесь для неё не враг, иногда она опускалась совсем низко, позволяя Ивану вдоволь налюбоваться собой. И Иван любовался, видя в полёте, в движениях Орлана великий ритуал Жизни.
И когда в субботний день, на редкость теплый для двадцатых чисел октября, на базу въехали люди, сторож Иван Залесов был приветлив и спокоен. Люди эти были гости других людей, отдыхающих по протекции хозяев здешней собственности, и в этом предполагалась уже некая порука порядка и ответственности. Ещё Иван слышал, что люди, въехавшие на базу, – жители некоего элитного поселка Изумрудный. Хотя с образом «элиты», элиты общества, элиты государства эти люди в сознании Ивана Залесова как-то не очень вязались, когда он сравнивал эту новую «элиту» с образом, например, Андрея Болконского и его отца, Болконского-старшего… Конечно, хорошие дома, может быть, у этих людей есть, и деньги кое-какие есть…и машины есть. Но вот от Конфуция с его «совершенным мужем», или от Будды, отказавшегося от царства и часами молчаливо стоявшего под деревом познания в ожидании небесного поучения или от наших отцов-пустынников с их духовным опытом «затвора», смирения духа и плоти – такого у этих элитных людей – увы! – пока что-то не замечалось. Зато наблюдалась у подобного типа людей уже некоторая небрежность: например, покушают хорошо… понавезут в изобилии те же куриные ножки, не доедят. Бывает, только надкусят… и не повесят эти только надкушенные ножки-ляжки на дерево хотя бы той же белке, тем же полозкам, тут же снующим по коре сосен,… а сгребут всё это небрежно ногой на месте кострища или свалят все в ямку отхожую, не отделив от дерьма даже хлеба – для той же птички, пусть даже привычного воробья. Нет, не помнят уже о птичке. Не сверят себя с «совершенным мужем» или хотя бы с каким старцем из нашего Отечества, из Оптиной пустыни или ещё из какого места… Были же старцы, с чьей жизни пример можно взять, подумать… Но – увы! – в своём Отечестве нет пророка.
Нет, на настоящую элиту люди, заехавшие на базу, на взгляд сторожа, не тянули. А когда пропустили по стаканчику, расчехлили ствол и начали палить во все стороны света, то как-то совсем элитарность их потускнела. И напоминали они собой уже не то братков справа, не то дураков слева… А повернёшься лицом к лесу – всё то же, только наоборот.
Насторожился сторож Иван Залесов: то ли пойти унять?.. Но попробуйте отнять у ребёнка игрушку, которой он ещё не наигрался… Или чёрт с ними, палят вроде по пластмассовым бутылкам. Конечно, не украшала эта пальба ни «элиту», ни базу, ни сторожа Ивана. Читал где-то Иван Залесов в книгах заповедальных, что даже перо, упавшее от пролетавшей птицы, вызывает гром на дальних мирах. Каким же тогда громом и погромом отзываются эти выстрелы? Надо бы пойти и унять… Да устал уже Иван унимать, напрягать нервы, устал говорить людям. Тяжело говорить с сытыми людьми из элитных домов. Завтра съедут сами, завтра восстановятся тишина и покой, останется он один. Завтра он скажет им на отъезд. Завтра…
И вдруг в это самое время, под эти самые выстрелы влетел на базу Орлан, и тут же направился на него ствол и грохнул выстрел… Вздрогнул сторож Иван, сжались на лице его скулы: «Ах, ты племя безмозглое, подлое и слепое!..»
Замахал торопливо крылами Орлан, с силою забирая в сторону и вверх, в спасительную высь. Промазали стрелки. И пусть благодарят Бога!.. И взорвался сторож Иван, словно все взрывы, о которых он слышал, отгороженный лесом, сдетонировали в нём разом. Пусть благодарят Бога… Иван не смог бы простить этим людям своего друга Орлана. Он уже простил подобным людям одного своего друга, добрейшего пса хромоногого Вовчика – приблудившегося к Ивану бездомного бродягу, брошенного кем-то в лесу. Он уже простил раз, не отомстил, предал, смирился, когда лютый питбультерьер одних тоже сытых людей вырвал Вовке трахею, разорвав горло… Он уже простил, пролежал ночь, как в бреду, борясь с желанием открыть потаённый схорон, достать припрятанный ствол и положить этих псов и людей, людей-псов со всей их озверелостью в одну яму, и закидать землёй и ветками, как взбесившихся ядовитых собак. А самому уйти потаёнными тропами… И не зарыл в одной яме, и не ушёл потаенными тропами куда-нибудь туда, где собиралась смутная рать под знамёна ислама… Да, негоже менять знамёна, менять веру, под которыми родился. Но всколыхнись вместо знамён ислама знамена Запорожской сечи, и кто знает, где был бы сейчас Иван. Да, увы! – не только нет прежней вольной Запорожской Сечи, но и сама Украина в НАТО засобиралась. Что они там, хохлы, совсем посдурели, что ли?.. Да разве можно Тараса Бульбу, которого словно видишь на полотне художника Репина пишущим «Письмо турецкому султану», представить пишущим прошение в НАТО, просящимся в НАТО… Тараса Бульбу!.. который говорит жиду Янкелю, видевшего его сына Андрия у поляков: