Димка понял, обо что споткнулся – а думал, веник какой. Значит, ангел, гость небесный, а что они вчера там пили с Костяном, убойного такого? Да вроде немного и выпили, всё как обычно. Водки да пивасика сверху.
«А если и вправду умер, что тогда?» – и курить Димке расхотелось.
Ангел закашлял в полотенце, гулко, с надрывом.
– Заболел, что ли? – удивился Димка, – дохаешь, как из бочки. Ангелы разве болеют?
Человек отдышался, глотнул чаю.
– Заболели вы, Дмитрий. Коронавирусом – слыхали про такой? Подарок от китайских товарищей. Они собирали оборудование на заводе, пятеро из них заражены. Вы подхватили вирус от мастера наладки Джиангура, он из провинции Хубей, а это эпицентр заражения.
Димка молчал. Прикрыл ладонью рот на всякий случай. Потухшая сигарета воняла, и он бросил её в ведро. Вот это разворот.
Мастера Димка помнил – тот злой китаец с крысиным лицом, неопределённого возраста, сосредоточенный, жёсткий, всё показывал настройки 3-D принтера. Ругался и чихал, Димка ещё подумал – аллергия на пыль, а оно вон как. Когда Петрович принёс «заливное», так они называли пятилитровую бутыль из-под воды «Шишкин лес», наполненную водкой, китайцы обрадовались, и старший пить не отказался, послушно подставлял стаканчик, оголял в улыбке жёлтые прокуренные зубы, что делало его лицо более выразительным и неприятным одновременно.
– Джиангур умрёт завтра. У вас и ещё четверых тяжёлая форма, переходящая в двухстороннюю пневмонию с поражением лёгких на 95 процентов. Без шансов.
Димка застыл. Улетучился алкоголь. Господи, как вовремя они поругались с Иришкой, хоть не заразит, Бог отвёл.
Лицо Ангела погрустнело, словно дымкой накрыло. Он отставил кружку.
– По правде говоря, вы должны умереть.
«Гад, – выругался Димка, – я ведь сразу понял – кранты, чего тянуть кота за причинное место, так бы и говорил. Жаль вот, в Египет не съездил, ни рыбок, ни пирамид не увидал. И чем занимался двадцать восемь лет – а ведь чудо света, говорят!». Стало жалко непрожитой жизни.
– И вы умрёте, конечно, как и другие люди, но не от этой заразы. Эту заберу я. А у вас предназначение – миссия, можно сказать. Серьёзная, кстати. Моя задача – довести вас до неё в целости и сохранности.
– У меня? Миссия? Я тебе что – Том Круз, что ли?
Более абсурдного суждения в свой адрес, Димка в жизни не слышал. Нет, ну Иришка – любительница вынести мозг: про долг кормильца, защитника, воспитание сына – и как-то подзабывала про долг супружеский. Но это всё было не то.
Миссия, бог ты мой, смешно! Димка посмотрел зачем-то на ладони, сжал и разжал кулаки, тонкие вены разбежались веером, грязные ногти, запиленные до подушечек, мозоль на мизинце, откуда – непонятно, узкие кисти. Ну, какой из него герой? Даже в армии не служил.
– Хватит прикалываться, миссия – комиссия… Лучше скажи, сколько осталось или уже бесполезно спрашивать?
– Ну, вам жить да жить, Дмитрий. До субботы – так точно, дальше – пока туманно. И зря вы так недоверчиво о предназначении. Я столько лет вас берег как зеницу ока. Обидно, знаете. Даже странно, что не замечали.
«Как зеницу…», – задумался Дима и воспоминания выстроились в образы, закрутились – так кинопроектор прокручивает старую, дрожащую, местами в пятнах, плёнку, где то появляется, то выпадает звук.
Осенний лес, поваленные деревья раскорячились сухими ветвями по земле, мохнатые ели ракетами рвутся в небо, глубокий овраг с ниткой ручья внизу, и он на влажном бревне. Всхлипывает ветер в верхушках. Димка дрожит от страха и голода. Ему шесть. Тот поход за грибами едва не окончился трагедией, но спасла собака. Угольно-чёрная, со сбившейся шерстью, из широкой пасти торчит розовый, чуть влажный и тёплый язык. Выскочила из бурелома, лизнула руку, вывела на дорогу и пропала.
–Тогда в лесу, чёрный пёс? Хочешь сказать – это был ты?
– Конечно. – Ангел улыбнулся. – Собака – друг человека, веками проверенный ход.
– А ещё?
– Вспоминай.
Так, так, так…. Две тысячи двенадцатый. Ялта, июль, жара. Он с пацанами снимал квартиру на Щорса, в трёх шагах от домика Чехова. С утра парит, на термометре за тридцатку, и они уже закинули ящик пива в багажник видавшей виды копейки. Собрались на дикий пляж в Симеиз, через перевал, по узкому серпантину. Разгорячённые, радостные, счастливые лица. Им по двадцать – и вся жизнь впереди. Димка не может найти бумажник, там доки на машину, права, немного денег. Возможно, выронил в кафешке на набережной, а могли и украсть. Пацаны недовольны, лица наполнены презрением. Димка расстроен. Идея с пляжем провалена, он виноват. Они почапали к морю пешком, обгорели, устали как черти. К удивлению, бумажник нашёлся вечером, среди вороха обуви. В новостях хмурый диктор выдал про камнепад на перевале, жуткую аварию, жертвы.
– Ялта, 2012, ты спрятал документы.
– Заметь, как профессионально, разом – спас четверых.
– А ещё?
Интересно. Димка увлёкся. Плёнка воспоминаний прыгала, местами рвалась, притормаживала.
Баба, голосящая что пожарная машина из окна пятиэтажки в момент, когда Димка поджигал столитровую бочку из-под краски.
Колченогий старик воткнул палку в спицы его велосипеда на светофоре.
Неприветливый прохожий вынырнул из-за угла и выбил шприц из Димкиной руки, накатил оплеуху и разогнал сотоварищей.
Жирный кот, что сиганул с дерева на бутыль первача, купленного на полустанке у старухи, разлил драгоценную жидкость и поломал тем самым упоительный вечер знакомства с деревенскими феями.
Димка заёрзал. Круто! Ангел истории показывает прям как в кино, сам бы и не вспомнил! Димка прошёл в комнату, натянул штаны. Подумал, неприлично перед посланцем небес – в труселях рассиживать.
«Интересное дело, – размышлял Димка, влезая в футболку, – ведь по сути я и не болел особо, ни в детстве, ни в школе. Покашляю, бывало, ну, максимум, тридцать семь, а в классе – карантин, грипп и всё такое. Или родители зимой – в лёжку, с температурой под сорок, а я – в аптеку для них, чай с малиной таскаю. Ни одна ангина не брала. И руки-ноги не ломал, и от всех видов спорта подальше держался. Не любил.
– У тебя имя-то есть, Ангел?
– Много: защитник, хранитель, заступник, вестник, если хочешь.
– Вестник – это звучит. А что, говоришь, про миссию – где, когда?
– Расстрою вас, Дмитрий, этого мне знать – не дано. Как вы, люди, выражаетесь – не тот уровень доступа.
– Как? Умри, не знаю, за что? Ну, хорошо, когда хоть?
– С этим проще, когда меня не станет. Думаю, скоро.
– Твою же дивизию…
Дима взъерошил пятернёй волосы, вспомнил на картинке пирамиды. Умирать как-то не хотелось. Совсем. Не, миссия-комиссия – не его дело, ошибка это, однозначно. С какого перепугу – он герой? Неинтересно это, и неправильно. Можно, он не будет героем, а так поживёт – без приключений.
– Отдайте, на хрен, эту миссию другому! Я, типа, занят. С сыном, вон, в кино надо.
– Вспомнил, – улыбнулся вестник, – не могу ничего изменить Дмитрий.
– Ну, странно, согласись, – вот чем я заслужил эту миссию? Слово-то книжное. Я чел простой, работяга-инженер, алкоголик по совместительству. Ни машины, ни денег, даже квартирой семью не обеспечил. Без матери рос, без отца, и не Супермен какой-то там, не шпион. Вот что во мне геройского, что ты болезнь мою на себя взял, за какие-такие заслуги? Сверху приказ? У меня ни одного доброго дела за душой, не считая подбитого глаза в школе за Иришку. А недобрых – этим самым местом ешь: кошек, вот, не любил в детстве, мучил, даже за хвосты таскал, собак боялся, палкой гонял, которые гавкали. Бухал в текущей реальности. Жену обманывал, с зарплаты меньше отдавал, чтобы рот не разевала на разную фигню. С сыном, вот. В Египте не был, хотя и мог бы разок, да зажал. Да, ещё вот траву курил пару раз. Посмотри, ничего приличного, серость! Хватит для самоотвода?
– Это нормально, Дим, – перебил Ангел, – обычные дела. Для Господа, пойми, нет дел хороших или плохих, понимаешь? Нет человека плохого или хорошего. Всё гораздо проще. Там, где вы видите плохое, вы и квалифицируете это как плохое, так ведь? Но для Господа вы все – дети любимые, и все хорошие. А вот истина души – она только в час испытанья проявляется, так и не каждому дано испытанье.
– Да ты гонишь? Где-то я это уже слышал, как это, все любимые? Если преступник украл чего или убил, он дитя любимое? Что за хрень!
– Не суди, Дим. По-разному происходит, – захрипел, кашляя Ангел, – бывает, с ног на голову – и вчерашний убийца кается, к другим грешникам тянется с молитвой, с помощью. Вот ты молитвы знаешь?
– Да ну тебя…
Не любил Димка такие разговоры, слишком уж мудрёные слова и мысли – пафосные, что ли.
Но сидели тогда долго. Ангел чего-то доказывал, Димка поначалу внимал-понимал, даже огрызался, когда не нравилось, потом понял, что поблажек не выпросить и интерес потерял. Сначала позёвывал, хлопал глазами – и отрубился под утро, незаметно, прям за столом.
Проснувшись, Дима выпил воды, посмотрел на искрившее в окне солнце, скукоженных воробьёв на ветке, подумал, какой же снился бред, ангелы-демоны, миссии-комиссии, и поплёлся в спальню, досыпать.
Голый-лысый защитник скрючился на детском диванчике, укутавшись коротким мохнатым одеялом, закинув бледные, без единого волоска, ноги на подлокотник. В углу, аккуратно прислонённые к стене, стояли крылья. Димка не удержался и потрогал: белые мягкие перья. Сравнить было не с чем, разве что похожи на птичьи.
Димка смотрел на розовые пятки, крылья, и совершенно не понимал, что с этим со всем делать.
Дни полетели подобно скоростному поезду, когда глазеешь вдаль и пейзажи хороши: поля, перелески, дороги петляют. Раздольно взгляду, но чуть ближе – и теряются детали, пролетают столбы да деревеньки, да лес зелёной полосой.
Вот и сейчас уносились вдаль удивлённые пересуды в цеху про него, единственного не подцепившего заразы. Китаец Джиангур и Петрович ушли на небеса, бригада хрипела на ИВЛ-ах в местной больнице. У Димки взяли тест, вкололи чего-то на всякий случай и отправили домой – отсидеться.