Картина ему не нравилась, рыжих он не любил, вдобавок у предка из-под красной рубахи торчала какая-то нижняя, белая с рюшками по краю, и напоминала она девчоночью сорочку, а фарфоровая собачка в руках вероятного прадеда и вовсе не являлась в глазах Гриши предметом явного восхищения.
Гостям картину не показывали, и на вопросы малолетнего внука, кто это, дед многозначительно усмехался и бубнил в густые усы: «Придёт время – узнаёшь».
Время пришло в разгар двухтысячных, когда деду в очередной (а как потом оказалось – в последний) раз вызвали скорою. Грише стукнуло шестнадцать, летняя пора, выпускной на носу, пиво да девочки в голове. Мать вытащила его от друга Володи. В ночь приехали с рыбалки, разомлевшие, полные впечатлений и лёгкого похмелья. Дед, неожиданно серый, словно перенял цвет ночных гардин, с глубоко запавшими глазами, с иссохшими ладонями на белоснежном пододеяльнике, но в безукоризненной форме памяти и сознания, позвал присесть рядом. Только его, Гришу, попросил присесть – без матери, без бабки, вытирающей слезы на просторной кухне сталинского барокко.
– Найди его, – указав на мальчика в красном, скрипучим голосом прошептал дед, будто приговор внуку зачитывал. – Выясни, кто он нам. Картину тебе завещаю, в отца твоего веры нет. В роду портрет по мужской линии передаётся, но, кроме имени этого мальчика, ничего более не известно. Выясни, обещаешь?
Просьба скорее напоминала приказ, и Гриша, желавший в тот момент немного пива и поспать, поспешно кивнул, не вдаваясь в подробности.
Жизнь летела без остановки. После деда отошла в мир иной бабушка, скромная труженица тыла ответственного прокурора, затем протянулась на грустной ноте неприятная история с отцом, алкоголиком и дебоширом, и он остался один. Квартиру родителей продал, переехал в просторные апартаменты деда, где провёл большую часть сознательной жизни.
Перед свадьбой решил разобрать хлам в спальне деда, которую использовал в качестве склада ненужных вещей, и наткнулся вот на картину, заботливо укутанную в плотную ткань, вероятно, бабкой.
Гриша всматривался в предка и не улавливал признаков сходства. Слишком серьёзный вид у ребёнка, выразительные карие глаза и тонкие губы, ничего общего с его собственным деревенским носом и болезненно-серыми зрачками. Григорий себе не нравился: худой, руки-плети, цыплячья шея. Когда бабка подкладывала ему на обед вторую котлету по-киевски, дед сердито ворчал: «Не в коня корм, не наша порода». Бывший прокурор был жилистым, тугим, словно стальной трос, тягал пудовую гирю на балконе и отжимался раз пятьдесят, чем любил прихвастнуть перед гостями в лёгком подпитии.
На оборотной стороне холста Григорий обнаружил выцветшую надпись «Прохор, 1811».
Вспомнился наказ деда, и Гриша повесил портрет в обновлённом кабинете над столом, заваленным книгами по бухучёту и программированию. Дал слово найти истоки и благополучно забыл о сказанном на три долгих года. Напомнила, как ни странно, супруга. Предложила отвезти «Красного мальчика восемнадцатого века» (она его так называла) в Москву антиквару на оценку и решить таким образом наболевший вопрос с кредитом по новенькому ниссану. Григория предложение удивило и встревожило. Тему задолженности он пообещал закрыть и умолял более не трогать наследие предков. Тем же вечером нырнул в интернет с запросом о генеалогическом древе.
Поскольку на портрете имелась дата, Григорий взял её за целевую точку, до которой следовало добраться. Горизонт более чем в двести лет показался глобальным. Сначала Гриша решил восстановить кровные связи. Составил списки ближайшей родни: мужья, жены, дети, даты рождения, род занятий. Обзвонил, а потом и обошёл тётушек, дядюшек и племянников в Новосибирске. Выяснил, какие у кого остались адреса, телефоны. Просил копии старых фотографий, писем, документов и просто записывал интересные истории. Чувствовал себя тайным агентом, собиравшим по крупицам информацию. Процесс увлёк. Постепенно принялся за дальнюю родню. С этими оказалось сложнее, зато увлекательней, помогли социальные сети, и он узнавал даже больше, чем требовалось.
Списался со многими. Наладил мосты, не стеснялся задавать вопросы, и большая часть вчера ещё незнакомых людей была рада пообщаться. Родню после развала Союза разбросало, как остатки старого баркаса после шторма. Сибирь, Камчатка, Беларусь, Молдавия, Украина и даже Германия. Вот тут выяснилось, что работа над проектом требует уйму времени, которого, как известно, никогда не хватает.
К концу года, Григорий вёл вялую переписку с разного рода военными, федеральными, региональными и прочими архивами, бюро розыска, военно-патриотическими организациями, структурами МВД и ФСБ, пару раз летал в столицу, в закрытые архивы, не имевшие оцифрованных документов, возвращался усталый, но довольный, если удалось найти хоть малость. Он был щепетилен, полз по семейному древу медленно, словно клещ, цепляясь за каждую появившуюся в тумане времён фигуру. Старательно, по крупицам соединял факты, составлял портреты, узнавал подробности жизни и характера, аккуратно заносил информацию в файлы.
Древо обрастало ветками-связями, пускало листочки-портреты: кто от кого пошёл, кем был, чем занимался, должности, звания, награды.
Жена, знакомые и друзья недоумевали: «Зачем тебе это?»
Ему просто стало жутко интересно. Супруга, правда, считала увлечение блажью, ворчала: «Вот к друзьям не ходим, вечерами ты в компьютере, и на любимый волейбол забил». Он не отрицал, но желание выполнить наказ деда переросло в нечто большее. Страсть восстановить прошлое рода залепила сознание так, что ни о чём другом думать не мог. Вскакивал по ночам, ослеплённый догадкой, пробирался на кухню и утыкался в блокнот, рисовал витиеватые линии от солдата 18-го Вологодского Пехотного полка к оперуполномоченному ВЧК в Петрограде, ковырялся до рассвета в архивных документах, листал пожелтевшие страницы книг с воспоминаниями очевидцев тех времён. Супруге обещал: ещё немного, осталась самая малость – и тогда он вздохнёт свободно, соберёт ближний круг родни и…
Григорий много раз себе представлял, как соберёт гостей за длинным столом гостиной. Это будет пригожий денёк субботы. Часть приглашённых рассядется вдоль стены, и стульев, конечно, не хватит, и он обежит соседей и принесёт табуретки.
Вот Хертольды, Аццо и Бруна, владельцы обувного магазина из Бремена, упитанные, лощёные, похожие на плюшевых мишек, довольных жизнью, в одинаковых джинсах на толстых ляжках, усядутся возле окошка с дочкой, унылой девицей на выданье.
Семья Стрельниковых из Львова, пожилые пенсионеры Борис и Галя, бывшие комитетчики, строгие лица в сетке морщин, серые мятые костюмы, прибудут с внуком лет десяти, с не по-детски серьёзным взглядом. Им он уготовит места справа от двери, под настенными часами.
Стрельниковы из Минска – троюродный дядя Вова, отставной интендант с испитым лицом, стреляющий по сторонам туманным взглядом – вам слева приготовлено, возле прохода.
Питерцы – господа Стрельниковы. Никита Васильевич, седой банкир в шелковой двойке, бородка шкипера, строгий, оценивающий взгляд, Ева Алексеевна – жена, с пышной причёской, в костюмчике от Шанель, на шее ожерелье от Тиффани – прошу их во главу стола.
Камчатка, Бирский Антон, ведущий детских праздников, весельчак, балагур, – уже разливает гостям наливочку, как всегда, с женой, три дочки мал мала меньше. Вам приготовлю диванчик возле окошка.
Со стороны супруги присутствуют важные лица. Тёща Мария Евдокимова присядет к кухне поближе, туга стала на ухо пенсионерка, но безобидная. Братик супруги, чтоб его – Митька, Дмитрий, чинуша районной администрации, жёлчный и занозистый тип.
И собственно докладчик, то есть он сам, в белоснежной рубахе с галстуком в полоску. Зашторит окна, опустит белое полотно экрана, приготовит проектор и только потом торжественно вынесет картину «Мальчик в красной рубахе». Поставит на заранее уготовленное место – стеклянную полку, повешенную специально для этой цели.
Все задержат дыхание. Замрут. Упрутся взорами в потемневшее полотно. И он поведает им историю. И это неминуемо случилось бы в своё время, да помешал спор с Митькой и роковая командировка в Питер.
3.
В деловую поездку Григория отправили в сентябре. Стояло раннее утро. Питер, не изменяя традициям, встретил дождём и сыростью. Филиал новосибирского холдинга находился на Сенной, на метро Гриша никогда не ездил и позволил себе такси.
Местный управляющей Игорь Талый слыл видной фигурой, Гриша был наслышан, но лично не встречались. Питерское отделение считалось неприкасаемым ввиду тесных отношений основателя Холдинга и Талого. Но хозяин умер, подходы к управлению изменились, как, впрочем, и персонал. Новая метла, молодая вдова, подхватила хозяйство, привела жёсткого, харизматичного управленца, про которого ходили нелестные отклики в деловой среде. Гриша при чистке кадров уцелел, уверен был – спецами такого уровня не разбрасываются.
Встретили Григория сдержанно, прохладно, без цветов и оваций. Выделили стол, выслушали просьбы, подключили к серверам. Гриша огляделся. Зал в стеклянных перегородках, гул компов, кондея, узкие окна, бежевые стены, камера над каждым бухгалтером, главбух нахохлился в «аквариуме». Работы предстояло немало, обороты у филиала сумасшедшие, прибыль лучшая по холдингу, но Гриша усердно шерстил отчётность и проводки бухгалтерии и засиживался допоздна. Нюх подсказывал: где красиво, что-то да кроется. Управляющий ходил смурной, дёргал то и дело в кабинет главбуха, та литрами пила кофе, а Игорь Владленович так и с коньяком, Гриша чувствовал лёгкий запах спиртного, когда Талый заглядывал в бухгалтерию к концу дня спросить, не нужна ли помощь.
От содействия Григорий вежливо отказался, левые проводки вычленил оперативно и сохранил данные на личной почте. Вот только в Новосибирск не отправил, не хватало инфы по двум компаниям-прокладкам, а он любил в отчётах информативность. Обратный билет уже был куплен, и Гриша спланировал навестить родственника банкира, когда получил приглашение на корпоратив.