Отчасти Гриша порадовался, что ситуация прояснилась, но теперь требовалось – подобраться к имению. Промелькнула даже мысль, вот бы подружится со Степаном, наладить тесный контакт, ну а так как карта ляжет. Но пока, Гриша решил осмотреть кузницу, староста нуждался в сундуке, Глаша твердила о мелкой работе от крестьян и с этим надо было что-то делать.
На заросшем неухоженном дворе, из-за дровницы, забитой берёзовыми чурбаками, выскочил наглый рыжий петух. Увязался, вышагивая след в след и грозно потрясая клювом. Гриша прошёлся по двору, подышал яблочным ароматом, осмотрелся.
Почерневшая на углах изба с узким крыльцом вбок, с окошками бойницами, стояла, как оказалось, за околицей, отрезанная от деревни жёлтой скатертью пшеничного поля и пыльной дорогой. За избой приткнулась пристройка с раскрытыми воротами и разбросанными следами навоза, слышно было хрюканье свиней, и Гриша догадался, что там держат скот.
Кузнеца из неотёсанных, тёмных и местами поросших мхом брёвен, под жёсткой соломенной крышей притулилась на берегу узкой речушки. За рекой плотным строем ельника ощетинился лес.
Григорий в жизни не видел кузницы, представления не имел как работает кузнец, и каким образом прожить более трех недель в необычном перевоплощении. Оставалась надежда на дочь и острую память. Что он там читал про кузнецов? Гриша сорвал травинку, нервно зажал зубами – ничего.
Петух в кузню не зашёл, заволновался и умчался прочь на кривых ногах. Внутри стояла прохлада, попахивало дымом, старым деревом и кожей. На земляном полу при входе торчал чурбак с кривой наковальней, завалилась вправо печь на постаменте из брёвен, почерневший квадрат дымохода подпирал закопчённую крышу. Железный хлам, назначенье которого Грише не знал, свален в угол, три молота выстроились вдоль стены один другого больше. Напротив, раскорячился стол из грубой доски, поверху разбросаны в беспорядке напильники, зубила, клещи, щипцы, ножи и кривые сковороды. Под столом деревянный ящик с накладками, видать, сундук старосты, не иначе. Со стен свесились на крюках ухваты, обручи да ручки.
Если рассуждать здраво, подумал Гриша, что может делать кузнец для барина; коней ковать, сабли да ножи поточить, дымоходы латать, сундуки обшивать, обручи для бочек гнуть, петли и замки для дверей ковать, сковороды опять же. Гриша усмехнулся, по сути, кузнец нарасхват должен быть в округе, очереди только не видно, ну так и к лучшему.
Он обошёл вокруг печи, подёргал вверх-вниз деревянные ручки мехов, погладил потрескавшуюся кладку и отдёрнул в изумлении ладонь. Печь отдала холодом, точно встроенный морозильник. Гриша ткнул массивную заслонку и палец едва не прилип к металлу. Да что за чертовщина. Он постоял, вслушиваясь, будто шорох изнутри печи, шипение, мотнул головой, да нет – послышалось. Оглянулся в поисках тряпки, намереваясь открыть задвижку.
– Ружьё куды подевал, окаянный? Выпусти его – найдёт ружьё, беды не будет.
Григорий замер. Этот говор истинного кузнеца не к месту возникающий в голове – напрягал. Гриша припомнил важный совет профессора на этот счёт – не допускать мыслей прототипа, иначе, тот вытеснит сознание. Надо отвлечься, переключится. Хотя вопрос о ружье возник не впервые. Почему именно ружьё нужно искать и кого необходимо выпустить? И почему печь ледяная? Расспросить. Глашу показалось наиболее верным решением.
– Изыди! Изыди ирод!
Григорий встрепенулся, выскочил из кузни, громко затараторил, вышагивая по изрытой колее к дому – У но, доз, трез, кватро, синько, сейс.
Испанский он полюбил со студенческих времён, мелодичный язык, мягкий, тает на языке мятной конфеткой. Гриша и в отпуск стремился выбираться именно в Испанию, отточить произношение, попить густого терпкого вина, побродить по горам. Здесь не было гор, вина и корриды, текли холодные реки, чудно пахло яблоками и сеном, и Грише это нравилось. Другая эпоха, правила, порядки, люди. Словно на прогулке в Парке развлечений, а-ля Диснейленд.
На дворе смеркалось, Глаша постелила себе в светёлке, и прикрывая дверь, спросила – не пойдёт ли отец мастерить в кузню.
Вопрос Григория озадачил.
– С утра пойду доча, зачем в ночь работать?
Грише понравилось называть её дочей, и ещё Глашенькой, точно сладость на языке.
Удивилась в ответ и дочь.
– Так вы батюшка завсегда в ночь работали, ну думаю, он не осерчает, ежели с утра придёте.
Гриша зевнул, раздирая рот до щелчков в челюсти, глаза закрывались, накатывала волной нега, хотелось спать, и только спать.
– А что Глаша, помощник у меня имеется? Не один поди кувалдой машу. Почему не пришёл?
– Так про него и говорила, он в кузне к ночи вас дожидается. Запамятовали, видать, после болезни. Антипом его кличете.
Ответ Григория успокоил, хотя ясности не внёс. Главное, что человек имелся, непонятно почему к ночи приходит, но и ладно, завтра разберёмся. Гриша хотел было о печи спросить – откуда Антип этот, но глаза закрывались словно свинцом налитые, и затушив свечу, он рухнул на кровать как подкошенный.
Тем не менее ночь не задалась и спал Григорий плохо. Снился Игорь Владленович. С пистолетом в руках он прыгал за Гришей по серо-зелёным кочкам болота, вокруг, куда ни глянь шипеть и воняло торфяными газами, гудели истребителями комары и лягушки заунывно тянули похоронный марш.
Григорий, весь в поту, прыгал от Владленовича до первых петухов.
6.
Спозаранку испив молока с утренней дойки, Григорий присел на крыльце размышляя о текущем положении. Времени у него в запасе пару-тройку недель.
Мечников просил не затягивать с возвращением. Гриша вспомнил пункт в договоре «Через тридцать дней оболочка сознание путешественника начнёт слабеть, прототип предпримет активные попытки вытеснение. Во избежание негативных сценариев, не рекомендуется допускать более двадцати двух дней пребывания в сознании прототипа».
Итак: картина, скорее всего в имении Стрельникова, пылится себе в зале, на стенке возле печи, или в изголовье кровати в спальне, размышлял Григорий. И появился нюанс, в оболочке барина – обитает Игорь Талый, по кличке Вагон, цель которого закопать меня, т.е. помощника Степана. Вот только Игорь не в курсе, что я, собственно, ускользнул. Гриша улыбнулся. В определённом смысле даже повезло с солнечной активностью, кому придёт в голову искать меня в теле кузнеца, ха. Только как проникнуть в барские хоромы, вот вопрос.
Гриша вспомнил, дочь говорила, что в злополучный день присылали Андрейку из имения, с просьбой чинить дымоход. И если кузнец ремонт закончил, надо думать о вариантах, а коли печь чадит – позовут ещё раз. Однозначно.
Колокол на церквушки чьи купола блестели из-за тополей, зазвонил к обедне. Глаша наварила картохи, зачистила огурцов с редисом. Разложила тряпицу с горсткой крупной соли, нарезала узкими ломтями хлеба. Григорий умылся, одел чистую рубаху и сидел, макая горячие картофелины в соль, хрустел огурцом причмокивая от удовольствия, тут же жадно глотал жирное молоко из глиняного кувшина. В животе бурлило.
И будто пчела Григория ужалила – возвратный прибор! Срочно забрать, спрятать от греха подальше, в кузницу положить или в хате, в подпол засунуть. Решил заняться этим вопросом сразу же после обеда.
Не успела Глаша и посуду убрать, как у околицы послышался топот, захрипели кони, донесло мужской бас вперемежку с руганью. Гришу, иглой в сердце кольнуло, не к добру.
Дочь отвела край тряпицы на окне, прижалась глазом.
– Барин пожаловал, Пётр Арсенич, да Степан с конюхами. Небось за ружьём пришли.
Григорий вздрогнул сидя на лавке. – Зачем пришли доча?
– Вы от барина вернулись, в руках ружьё. Качает вас, будто пьяны, и криком изошли, и слова-то нездешние, точно песка в голову нанесло. Вы в обморок, а ружьё я припрятала от греха, чтобы не изломалось да не пропало. Барин и так зуб на вас точит, за такую пропажу и дом спалит. Вам ли Петра Арсенича не знать.
– Так что молчала, про ружье-то?
– Запамятовала батюшка, поначалу-то испужалась, а потом вот запамятовала.
Григорий не смог вспомнить, как и зачем притащил в дом барскую вещицу. Как не мог вспомнить и себя в барском доме.
В дверь стучали яростно, едва с петель не слетела под напором кулаков, но входить гости не пожелали, столпились у крыльца. Вперёд выступил высокий, худой мужик в синем сюртуке с оловянными пуговицами, чёрный волос с проседью, лицо нервное в крупных оспинах, в руках хлыст.
– Козьма, сучье твоя голова, а, ну, вылазь из берлоги-то. Барин говорить желает. Где ружьё, подлюка?
Григорий усмехнулся, быстро Владленович в барина вжился, как натурально помещика изображает – красота. Придётся подыграть.
Мужики, коих столпилось позади Петра Арсенича четверо, поглядывали на Григория недоброжелательно и настороженно. Возле забора из кривых жердей задумчиво жевали пожухлую траву рыжие кони.
– Что молчишь, немытая морда?
Барин плюнул под ноги, сдвинул мохнатые брови, но в глаза кузнецу не смотрел, упёрся взглядом в крыльцо.
Вот ведь хам. Григорий встал в проёме двери, щурясь на заходящее солнце. Пётр Арсенич не показался важной фигурой, по-другому Гриша представлял предка, более солидно наверно, респектабельного.
Грише хотелось ответить резкостью, да Глаша просила поосторожничать.
Лицо одного мужика, широкоплечего, с мощным торсом и бычьей шеей (которого Григорий про себя окрестил «борцом»), заливал кровавый подтёк, глаз опух и заплыл, высокий лоб пересекла ссадина. Не слабо досталось, подумалось Грише, не Степан ли это, больно рожа простодушная. По описанию "инженера " подходит.
Здоровяк смотрел на Григория и в голубых глазах его бушевала буря, губы вздрагивали, куцую бородёнку тормошил ветер.
– Доброго дня, барин, – Гриша поклонился, вспоминая основы поведения восемнадцатого века, – Не извольте гневается, не потерялась ваша вещица.
– Вот ведь подлюка! – вскричал басом «борец», и петух, шагнувший было из-за куста, с перепугу дал дёру. – Вот барин, я говорил не брал, а вы Степану в рожу, а вы Степана плетью! Да зазря силы перевели, я завсегда вам верой и правдой, а этот пёс.