а мине.
Оказалось, что вся местность вокруг «священного» дерева заминирована.
№18
Из показаний М. Лазарова, жителя с. Кора-Урсдон о зверствах немецких оккупантов
<…>Немецкие солдаты зашли в дом колхозника ГулаеваБаблу, проработавшего двадцать лет почтальоном села, поймали его свинью. К ним вышел хозяин и спросил, зачем они забирают чужое добро? В ответ на это они из автомата убили его наповал. На выстрел из дома выбежал его 16-летний сын Володя. Немцы без предупреждения выстрелили и в него. Фашисты никому под страхом смерти не позволяли приближаться к трупам. Две недели мы не могли подобраться и похоронить отца и сына.
Возмутительно и другое зверство немецких извергов. Немецкий офицер занял дом Али Годзоева, который сам находился в Красной армии. К этому офицеру направлялся солдат с докладом. Собака залаяла, сын Али, трехлетний ребенок, испугался и заплакал. Офицер рассвирепел и стал кричать, что ребенок своим плачем беспокоит его. Выхватил пистолет и застрели ребенка. Мать ребенка с другими пятью своими детьми была босиком в зимнюю стужу угнана отступающими немцами в Прохладный, на расстрел. Еще в эту же группу попало 65 душ. Благодаря наступающей Красной армии все они избежали расстрела.
В конце ноября немцы убили еще Веру Бесолову, сироту. Вера была стахановкой, активисткой. Она была первой осетинской-трактористкой, которая стала примером для подражания других девушек села. Оккупанты ее искали, она пряталась от них. Тогда немцы стали поджигать дома сельчан, Вера вышла из укрытия и была ту же застрелена. Немцы запрещали ее хоронить. Но женщины ночью тайком вырыли неглубокую могилу и похоронили ее.
Всего немцами в нашем селе было зверски убито 16 человек, убиты за то, что были преданы своей родине.
№19
Показания Н.З. Хадзиева об обращении с военнопленными в лагере на кирпичном заводе Дигорского района
Был я арестован немецкими полицейскими 10 ноября 1942 г. Вначале в подвале, где нас содержали, было восемь человек, через два дня нас там стало более 20, в том числе 2 ребенка. Нас не кормили четыре дня, даже воды не давали. Затем фашисты пригнали паровоз и приказали затопить топку. В этой топке сжигали арестованных. Мы думали, что с минуты на минуту последует приказ сжечь и нас. Но немецкий офицер распорядился нас перевезти на кирпичный завод. Я видел, как избивали пленных. Кушать им давали раз в сутки и то, если находили дохлых лошадей, с которых сдирали шкуру, а из костей варили похлебку с добавление кукурузы.
Видел также, как минировали площадь, потом заставляли по минному полю ходить пленных, пока мина не взорвется, а сами стояли поодаль и смеялись.
Позже нас погнали в Прохладный. По дороге местные жители вышли на дорогу, чтобы дать пленным хлеб, воду. Но их не подпускали. Некоторые особенно изможденные пленные вышли из колонны и взяли краюху хлеба, тогда полицейские открыли огонь. Погибли не только пленные, но и местные жители, в том числе дети.
№20
Заявление С.М. Темировой в Дигорскую районную комиссию по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их пособников об убийстве ее сына Сергея
Перевод с осетинского языка
Таких звероподобных типов, как эти немцы, я никогда в своей жизни не видела. Они грабили нас, издевались над нами. Я их боялась. Я старалась вести себя тихо. Но это всё-таки мне не помогло.
В последних числах декабря 1942 г. из моего дома немцы вынесли все продукты, одеяла и другие вещи. Я их умоляла оставить хоть одно одеяло. И вот, когда они вынесли последние мои одеяла, я к несчастью, наверное, спросила: «Зачем берёте одеяло? Я скажу коменданту. Русский – хорош, а немец – плохой!». За эти мои слова немец вытащил из кармана гранату и бросил её в нашу комнату.
Старшая дочь моя и ещё другие женщины выбежали из комнаты. Я сама и мой восьмилетний сын Сергей не успели выбежать.
Мальчик даже не понял того, что случилось. Граната разорвалась и наповал был убит мой любимый сын Сергей.
Я сама тоже получила осколочные ранения в пяти местах. Долгое время была без памяти. Труп мальчика не смогли похоронить в течение 2 суток. Потом его похоронили. Сама я и на сегодняшний день ещё не поправилась, искалечена, сижу инвалидкой. Сама не в состоянии ухаживать за собой.
Вот как поступили немцы с нами. Сыновья мои в Красной армии, мужа потеряла давно. Много горя, очень много. Но всё это могу забыть только тогда, когда наша страна победит этих мерзавцев. Да будут прокляты они, убийцы невинных детей! Подпись Темуровой и подлинность изложенного ею эпизода удостоверяем.
№21
Заявление жителя с. Дигора в районную комиссию по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их пособников об обращении с пленными
Вплоть до 31 октября 1942 г. я находился на своем рабочем посту, отпуская медикаменты и перевязывая раненных. 1 ноября фашисты вошли в село, выгоняя жителей из их домов. Они грабили, брали все, ничем не брезговали. Протестовавшие против такого произвола хозяева домов подвергались жестоким избиениям.
Ворвавшись в помещение аптеки, фашисты приказали взять только самое необходимое. До этого я все ценные лекарства спрятал. В аптечном доме они разместили свою комендатуру, вели себя как новые хозяева. Мне, живущему неподалеку от аптеки, приходилось видеть, как они жестоко издевались над пленными красноармейцами, избивая их до полусмерти, и вели себя как садисты.
От меня потребовали паспорт на предмет выявления моей национальной принадлежности. Я отговорился тем, что паспорт я сдав в военкомат и показал им паспорта своих детей, записанных по матери русскими. На этот раз меня не тронули, что пригрозили, что если я их обманул, меня тут же расстреляют.
Вскоре мы узнали, что немцев разгромили под Владикавказом. Немцы заметно нервничали. Отступая, они усилили репрессии в отношении местного населения: сжигали дома, домашние вещи. 24-го декабря ко мне постучался мальчик Вася, который предупредил о том, что меня ищут приехавшие гестаповцы, хотят расстрелять. Ими же была заложена под аптеку мина. Мне следовало немедленно скрыться. А утром 25-го декабря в Дигору вошли части доблестной Красной армии.
№22
Рассказ Айляровой Л. о том, как немцы ее ограбили
1-го октября 1942 г. в 4 ч. утра я начала собираться эвакуировать своих детей в лес. Связала в узлы все, что было у меня в доме, как постельные принадлежности, так и другие вещи. Но первым долгом мы взяли с собой продукты питания и думали, что вернемся обратно и тогда возьмем постель и другие вещи, сколько сможем, так как транспорта не имели. Но мне этого не удалось, потому что в скором времени над городом появились вражеские самолеты и начали бомбить. Таким образом, мои вещи и постель остались дома.
Спустя два дня я пришла из леса домой и вижу: во дворе стоят машины и в одну из них погружают мои вещи и постель. Я обратилась к шоферу, который понимал по-русски и говорю ему: «Слушай, гражданин, вы все мое забираете, а чем же я еще буду жить; скажи своему офицеру, чтобы он оставил их». Я сама пошла в комнату и вижу, там сидит один офицер. Я к нему обратилась, чтобы они мне освободили одну комнату. Тут он мне отвечает, что «если дом был твой, то почему ты ушла из дома, а теперь иди туда, где ты была». Я тоже повернулась и вышла из комнаты.
Мне шофер говорит: «Скорее уходи без разговоров, иначе тебе сейчас хуже будет, если выйдет офицер». Я быстро убежала со двора.
Румынские солдаты зашли в немецкую кухню и просили покушать что-нибудь; тут выскочил немецкий офицер и начал кричать на них, выгонять их; румынцы не уходили. Тут офицер немецкий начал их бить ремнем и выгнал со двора. Через некоторое время зашел офицер румынский и тоже просил пищу и ему тоже отказали. Тут мы стали спрашивать румынского офицера: «Почему немцы с вами так поступают, вместе воюете и ненавидите друг друга?». Он ответил, что немецкий народ знает только себя, а завоеванные ими народности должны быть подчиненные. Они признают только немецкий народ. Вот, говорит, посмотрите, если они у вас останутся, то как они над вами будут – тоже что с нами. Ни одного дня бы мы не воевали, если мы смогли удрать от них, но они нас расстреливают, когда удираем от них», – вздохнул сильно и ушел.
Мою корову вывел румынский солдат и хотел взять; тут сестра моя стала кричать и вызвала меня; я побежала в комнату, где стояли итальянские офицеры, и позвала одного. Офицер начал спорить с румынцами, мол, почему вы отбираете корову у мирных жителей. Отобрал корову и пустил ее в конюшню, а солдата румынского выгнал со двора. После чего разговорились с офицером итальянским, и он начал рассказывать, что у него дома дети голодают, мать старая, а жена нигде не может работать, один брат убит на Ленинградском фронте, другой убит под Москвой, а я здесь на фронте; просто нет желания больше воевать и, тем более в союзе с немцами.Я спросила: «Почему вы и румынцы о немцах такого мнения?». Он ответил: «Потому что немецкий солдат и офицер не считают нас за людей и гонят нас на самую передовую линию, где больше нас погибает. Я бы и сегодня отказался воевать».
№23
Рассказ алагирской жительницы Софии Хетагуровой о злодеяниях фашистов
Живу в Алагире давно. Все время в колхозе работала. Честным трудом обеспечила себе спокойную старость. Когда немцы пришли, думала, не тронут меня, на что я им, старуха, нужна. Ошиблась я, ох как ошиблась…
Приходит как-то ко мне на квартиру полицейский. «Тебя, – говорит, – в комендатуру требуют». Пошла я.
«Ты, что, большевичка?» – спрашивает меня их офицер.
«Нет», – говорю «Я колхозница».
И выругался он страшно. Кулаком в лицо ударил. Упала, и начали они меня избивать. А потом, когда я потеряла сознание, выбросили на улицу…
Пряталась до прихода Красной армии у знакомых, на окраине. А немцы тем временем хозяйничали в моей квартире. Все забрали, мерзавцы, все. 20 пар белья взяли, 3 мешка орехов, увезли две кровати, всю посуду – ложки в доме не оставили. Не думайте, что только у меня забрали все. Нет! Все квартиры обобрали. Нет у нас в городе неограбленных…