– Все поняли, что я сказал? – директор натягивал и отпускал резинку, за которой следили семнадцать пар настороженных глаз. Он прошел в воспитательскую, принес оттуда стул и кипу газет и, сев перед строем, занялся чтением, пацаны стояли. В два часа ночи положение почти не изменилось – директор, сидя в коридоре, дремал за газетой, пацаны стояли, устало переминаясь ногами; в третьем часу они попросили директора оставить их «на совещание», и директор ушел в воспитательскую, где за большим столом на точеных ногах дремала Евгения.
– Я же сказал: можете быть свободны, – устало бросил Созин.
– Я хочу знать, чем все это кончится, – ответила воспитательница.
– Сейчас узнаете, – Евгении показалось, будто Созин усмехнулся.
Совещание в коридоре проходило бурно. Председательствовал Ваганьков:
– Пацаны, кому-то надо на себя брать, а то всю ночь простоим.
Все молча поглядывали друг на друга…
– Колонок по лампочкам бил, пусть он и берёт, – сказал конопатый Шплинт.
– Ты чо!..
– Ничего! Я сам видел, честное пацановское!..
– Пацаны…– Колонок трусовато заозирался, – не я же один… я только одну. Гера, возьми на себя: тебе он ничего не сделает.
– Возьми, Герка, – поддержал Колонка Толстяк и повернулся к Уразаю. – Уразай, пусть Гера возьмёт?..
Уразай пожал плечами:
– Его дело… Пусть берёт…
– А этого не видели!? – Гера перекинул через кисть левой руки правую, сжав ее в кулак.
– Выкурили мои сигаретки, и вали, Герка! Говорил – приткнётесь…
– Возьми, Скобёлка, ради всех пацанов, – ныл Колонок.
– Все просим, Гера…
– Все, что ли?..
– Все! – приглушенно пронеслось по коридору.
– Давайте две сигаретки, – и Гера протянул вперед худую, всю в шрамах, руку.
– Две сигаретки!..
– Пацаны, две сигаретки?..
Две сигаретки скоро нашли. Гера придирчиво осмотрел их и остался доволен.
– На, Ваганька, на сохранение; вернусь, отдашь. – И Гера, прихрамывая, зашагал к воспитательской. Подошел к двери, оглянулся на застывших в ожидании пацанов и постучал.
– Тебе чего, Гера? – спросил Созин.
– Это я…
– Что ты?
– Я зачинчик, – сказал Гера, совсем не глядя на директора, а разглядывая носок дырявого валенка, из которого выглядывал палец.
– Стань туда, – директор указал на угол. – Все, Евгения Ивановна, – директор глянул на воспитательницу, и легкая усмешка тронула его губы.
– Подождите, Федор Николаевич, я сейчас, мне надо с ними поговорить…
– Поговорите, – Созин сел на стул. Евгения вышла в коридор.
– Это подло, ребята!..– ещё издали сказала она. – Подло скрываться за чужую спину, трусы, трусы! Не ожидала от вас…
– Чего орёте! – грубо оборвал её Уразай. – Что, нам всю ночь стоять?
– Но это же не Гера.
– А кто?.. – спросил, плутовато улыбаясь, Ваганька.
– Не знаю, но только не Гера.
– И мы не знаем. Все виноваты, – Ваганька вздохнул, – чего уж там…
– Вот и сказали бы директору, что вы виноваты все.
Уразай скривил губы. Ваганька ответил:
– Вы не знаете директора: у него не могут быть виноваты все.
Ничего толком не решив, а главное, не понимая Созина, Евгения вернулась в воспитательскую.
– Нашли нового зачинщика? – Созин смотрел на нее с непонятной усмешкой.
– Нет, не нашла.
– Тогда надо распускать стервецов.
– Значит, вы согласны, что зачинщик Скобёлкин? – спросила Евгения.
– Кто? Этот простак?.. – директор ткнул пальцем в сторону Геры. Гера заулыбался. – Если бы мне сказали, что он опять ходил босыми ногами по горящим углям, или совал ногу под телегу, или толкал в рот червей, я бы этому поверил: такие штучки он любит проделывать. Но, чтобы он выдумал вытащить из трусов резинку – нет: думать он не умеет, – Созин повернулся к зачинщику. – Гера, ты умеешь думать?
– Не-а, – сказал Гера и, как кокетливая девица, ломаясь телом, увел глаза в потолок.
– Тогда его надо отпустить, – сказала Евгения.
– Зачем, пусть постоит с часик, пока мы тут с вами домой собираемся. Или будем требовать нового зачинщика? Скажем: извините, господа стервецы, но нас этот не устраивает: глуп очень.
– Но зачем зачинщика? Его может и не быть, просто виноваты все: ребята сами сказали, что они виноваты все, – ответила Евгения.
Созин протестующе поднял руку и замотал пальцем:
– Шалите… Все не могут быть виноваты: виноваты могут быть один, два, три! А все!.. —Созин снова замотал пальцем. – Не-е-ет!.. Если уж все, то прежде всего виноваты мы с вами. Мы!.. Недосмотрели, недоработали, не увлекли, никаких мероприятий не проводили! – Созин уже кричал. – Я вам покажу – все! Нашли лазейку… все.
Евгения не чувствовала ни обиды, ни сильного гнева, но тоже, поддаваясь какому-то довольно странному желанию, закричала:
– Почему вы на меня кричите?! Кто вам дал право?
– А что мне цацкаться с вами! Чтобы завтра же план мероприятий на месяц был здесь!..– директор с размаху хлопнул здоровенной рукой по крышке стола и вышел в коридор. Евгения не смогла бы ответить – почему, но она улыбнулась.
– Попало, – Гера оскалил в улыбке зубы.
– Дурак ты, Скобёлка, – бросила воспитательница и вышла вслед за директором в коридор.
Созин грузно шагал мимо неровного строя, глаза пацанов с настороженным любопытством следили за ним.
– Подравняйтесь, – строй зашевелился. – Вот что, молодцы, сейчас вы пойдёте спать, а завтра я договорюсь с директором совхоза, и в воскресенье вы будете чистить коровники: зарабатывать на лампочки. Не умеете себя вести, убирайте говна. Ответственным за это мероприятие назначается воспитательница вашей группы, а теперь все спать.
– По-вашему, Николай Федорович, убирать коровники, или говна, как вы сказали, – занятие низкое, недостойное, – заговорила Евгения; она понимала, что «нарывается», но что-то побуждало ее к этому, подталкивало. – У ребят может сложиться мнение …
– А по-вашему, это высоко? – перебил её Созин. – Тогда почему вы здесь, а не парите там… – с усмешкой кивнул головой в сторону совхозных коровников.
– В силу жизненной орбиты.
– Вот и летите по ней спокойно, не нарушая особенно отведенных вам пределов. Вы, милая, в жизни встречали ещё только «задавак», а я и кое-что другое… Потому предпочитаю доложиться в какой-нибудь приемной: я директор, а не… пастух. И если вернуться к нашим с вами деткам, то, честно скажу, я не очень хочу, чтобы они оседали в здешних коровниках: это не сделает чести ни мне, ни им; и я бы хотел услышать о них как об учёных, артистах, министрах… а в коровник, милая, дорога всегда открыта. Да, без навоза не обойтись, поэтому из кожи лезем, доказывая друг другу, что он хорошо пахнет… – Созин посмотрел на воспитательницу глазами, в которых не было ни малейшего намека на то, что он шутит. – В воскресенье у вас будет возможность понюхать, – Евгения слегка опешила: неужели и её школьный директор думал так же?..
– Но должны же люди понять, что они равны, – тихо сказала она, – хоть когда-нибудь.
– Для этого надо, чтобы сам председатель министров хотя бы два часа в день чистил со скотником стойло и не в показуху, а с сознанием, что это так же важно и нужно для него, как провести совещание министров. Но это все возвышенные иллюзии, так что вернёмся, Евгения Ивановна, с неба на землю, к нашим деткам и их отметкам: за это с нас спросят.
– Мне кажется, мы совсем их не понимаем, Федор Николаевич, – сказала Евгения вяло и грустно: её душа ещё не собралась, не оправилась после того удара, который нанёс Созин, может быть, совсем не заметив этого.
– Не понял, – сказал директор.
– Это же целый класс… – сказала Евгения, вспомнив Ваганькова с его классовыми врагами.
– Может, у них и классовое сознание имеется? – Созин усмехнулся.
– Зря смеетесь, Федор Николаевич. Есть у них и свое сознание, и мораль, и, если хотите, этика.
– А проще сказать, Евгения Ивановна, ряд дурных привычек, которые нам с вами из них выбить надо.
– Я бы не сказала, что все у них дурно и неразумно. К примеру, вчера они Казанцева опять старостой выбрали – для нас с вами выбрали, а не для себя, и очень даже умно.
– А вы что против него имеете? Честный, покрывать никого не будет.
– Да честный-то он честный, но что это за честность? Сегодня проверяю домашнее задание, он руку поднимает и говорит: «Евгения Ивановна, у Дементьева в столе поджиг».
– И чем это вам не нравится?
– Да тем, что, по-моему, это духовная убогость, если не слабость интеллекта вообще. Ведь он живет в их среде и прежде всего должен быть предан ей, её интересам, и если он с чем не согласен, то должен создавать конфликтную ситуацию среди ребят и искать поддержки у них же. А он один, и никто его не любит. Вчера предлагают его в старосты группы единогласно и в то же время все улыбаются; думаю, в чём тут дело?.. И пришла к выводу, что ребята сразу двух зайцев убивают: и от нас, и от него отделываются; пусть все шишки на него: они перед ним морально свободны и слушать его не будут, потому что он сам давно уже предал их интересы. Но самое грустное здесь, пожалуй, то, что он своё назначение за чистую монету принял и сразу же действовать начал, командирский тон взял, а ребята смеются.
– Значит, говорите, для нас они Казанцева выбрали?.. – директор поводил кончиком языка по верхней губе, – а для себя кого, как вы думаете?
– Кажется, Уразая.
– Так я и знал. Таких бы отдалять в более строгие учреждения.
– Зачем отдалять? – удивилась Евгения.
– За дурное влияние на коллектив.
– По-моему, он выразитель их интересов, скорее, беда в том, что мы с ними не можем сблизиться.
– Классовые враги, по-вашему?
– Эту идею, кстати, мне подкинул воспитанник.
– Ваганьков? – спросил директор.
– Он.
– Обязательно какую-нибудь теорию создаст, – сказал Созин. И по голосу его Евгения поняла, что Ваганьков директору нравится.
Разговаривая, они вошли в воспитательскую. Созин остановился перед Герой и разглядывал его невинную физиономию.