– Дмитрий, добрый день! Давайте сегодня поговорим о современном состоянии жанра фантастики и о том, «куда приводят мечты…»
– А, давайте! Тем более, что тема мне близкая и даже болезненная отчасти.
– Как Вы думаете, почему именно сегодня уместен такой разговор?
– Не потому, что фантастика один из популярнейших сегодня жанров. И не потому что я в нём пишу. А потому что говоря о фантастике – с чего она начиналась, куда пришла – можно наглядно проследить, что у нас происходит и в литературе, и в её восприятии. Скажем, такой, казалось бы, нереалистичный жанр сейчас становится очень показательным для понимания реальности.
– Считалось, что само обращение писателя к этому жанру можно расценивать как уход от настоящего, неприятие или даже протест против существующих реалий. Есть ли в этом, на Ваш взгляд, доля правды? А может быть, задача фантастики – увидеть жизнеспособные тенденции, обозначить их художественно, логически продолжить и… предупредить? «Чтобы знали»? (привожу предсмертные слова М. А. Булгакова о самом громком его романе).
– Думаю, если взяться за тему психологического эскапизма совсем крепко, то вся литература, да и любое художественно творчество в целом можно назвать бегством от реальности. Действительность неидеальна. И только искусство позволяет человеку приблизиться к некому состоянию идеальности, попытаться воплотить его – создать красоту, гармонию.
– Вот это очень интересная и, пожалуй, справедливая мысль.
– Но если вернуться к истокам именно жанра фантастики, то появился он в самый расцвет эпохи модерна. Когда казалось, что для человеческого познания и человеческих возможностей нет границ. Фантастика родилась из интеллектуального оптимизма. Открытия следовали одно за другим в самых разных областях. Медицина, химия, физика, астрономия… Это подпитывало оптимизм, а он подпитывал фантастику. Тут мы можем вспомнить родоначальников жанра – и Жюля Верна, и Уэллса, и Мэри Шелли. По сути это была попытка осмыслить то новое, что только-только появилось в человеческой жизни, рассмотреть это с разных сторон, оценить возможности, предсказать, что же будет дальше. Так возникло то, что в какой-то момент называлось «научной фантастикой», а сейчас стало уделом «футурологии».
– Фантастика прошлых лет неизменно поднимала тему ответственности человека (учёного, политика) за результаты той или иной деятельности. Уместен ли сегодня такой ракурс?
– В этом ракурсе фантастика особенно ярко развивалась в нашей стране. Зародившись на Западе она обрела важные гуманитарные черты именно благодаря русским и советским авторам.
– Гуманистические?
– Гуманитарные в том смысле, что мы традиционно делим фантастику на «твёрдую» – научную – про технологии. И «мягкую» – гуманитарную – про людей. Такое извечное противопоставление технаря и гуманитария. Но и гуманистическую, безусловно, тоже. Одно без другого не бывает. Но о чём я собственно… Идеи построения нового общества посредством развития науки и социального совершенствования – идеи будущего – всегда были близки нашей культуре. И, конечно, центральную роль в построении этого будущего всегда играл человек. Деятельный и ответственный. Несовершенный, но стремящийся к совершенству. Это прослеживается и в произведениях Алексея Толстого, и Александра Беляева, и ранних Стругацких, и, разумеется, Ивана Ефремова.
К сожалению, из современной фантастики такое направление практически ушло. Хотя для этого есть объективные причины.
– А давайте их всё-таки хотя бы контурно озвучим?
– Самый простой и короткий ответ. Изменилось время. Изменились люди. Изменились литературные жанры. Ведь литература, как и любое искусство, в первую очередь отражает текущее состояние общества. Поэтому и фантастика стала совсем не такой, какой была в начале. Хотя я бы, наверное, сказал не о трансформации, а о вытеснении старого жанра новыми. Ведь при всём засилии современными «попаданцами» никто не мешает писать и читать старую добрую научную фантастику.
– Ну, и, обращаясь к «началам»… К первой букве. Аллегория как художественный приём и антиутопия как жанр сплетаются ли, по-Вашему, сегодня с фантастическим направлением?
– А это как раз следующий этап хронологии развития фантастики. Всё-таки любой жанр, форма его существования, современное его состояние определяется темой или набором тем. Фантастике было свойственно познание природы в самом широком смысле: природы окружающей вселенной, внутренней природы вещей, собственной природы человека. И двигателем этого познания всегда была наука. Поэтому, говоря о фантастике, часто подразумевалась именно «научная фантастика». Где в центре сюжетов – учёные и изобретения, первооткрыватели и открытия, новые горизонты и столкновение с неведомым. Но это исчезло вместе оптимистическим взглядом в будущее. Зачем писать о познании, когда оно больше не кажется важным.
Наука стала сложнее. Перестала быть интуитивной. Перестала давать масштабные, но при этом всем понятные результаты. После перегрева оптимизмом, в общественном восприятии возникла некая стагнация и даже разочарование в будущем. Оно стало не воодушевлять, а вызывать тревогу и пугать.
Можно сказать, что фантастика переработала, перекопала все темы, которые были на поверхности. Ниже и глубже – безрадостный и мёртвый каменистый грунт. Мрачные мысли о безысходности, закапывание в тьму всё нарастающих проблем. Это как раз мрачные антиутопии, которые рисуют такое будущее, где усилятся и разовьются самые неприглядные и чёрные стороны нашей нынешней действительности.
А копать в стороны – значит, залезать на делянки других жанров. Тут, конечно же, открыта дорога для самого широкого творческого поиска. И аллегорическая притча, и фантастический детектив, и любовная фантастика, и космическая опера. Но, во-первых, я вижу в этом проблему размывания жанра. А во-вторых, вымывания из жанра той самой науки и идеи прогресса.
– Идея прогресса – достаточно иллюзорная вещь, Вам не кажется? Вспоминаю ещё одного советского писателя – Александра Казанцева. Мне кажется, он протестовал против идеи прогресса всем своим творчеством, хотя, в то же время, был одним из самых крупных научных фантастов. Не есть ли так называемый прогресс – своего рода путешествие человека к самому себе настоящему, к своей подлинной истории, к своим возможностям? И сперва нечто важное происходит внутри человека, а потом подтверждается в научных теориях?
– Не могу согласиться. Иллюзорным в принципе можно назвать всё, что не касается «хлеба насущного». Любые порождения эмоциональной сферы – все душевные страдания, все искания так свойственные человеку, которые и занимают значимую, если не большую часть всей литературы. И, да, под прогрессом, конечно, можно и нужно понимать не только научно-техническое развитие, но и изменение в самом человеке. И, возможно, говоря о каждом конкретном человеке, это не так заметно, и булгаковский Воланд прав – за последние две тысячи лет нас только испортил квартирный вопрос. Но люди в целом, как человечество – в социальном смысле – точно изменились.
Конечно, Казанцев не так восторжен и оптимистичен, как Иван Ефремов. Он не заглядывает слишком далеко, смотрит на всё через призму скепсиса современного человека, во многом технократически. Отчасти проблематизирует прогресс. Думаю, писатель и должен заострять внимание на проблемах… Но точно не отрицает. Не зря даже в своей автобиографии Казанцев особо подчёркивает то влияние, которое произвёл на него Циолковский. Непременное расселение человечества на другие планеты. Контакт с иными мирами. Какое же тут отрицание прогресса?
На мой взгляд развитие техники – закономерный этап развития человека. Они взаимосвязаны, идут рука об руку. Но необходимости развития самого человека, самого по себе, это никак не противоречит.
– Наверное, мы с Вами говорим о разных «прогрессах» (смеется). Ну, хорошо, Дмитрий, тогда давайте попытаемся вернуться к художественному воплощению этой идеи. Вы, как писатель, работающий в жанре «твёрдой» фантастики, могли бы как-то наглядно показать читателю, где проходит граница между «твёрдостью» и «мягкостью»?
– А теперь уже сложно сказать… И то и другое определение относилось именно к «научной фантастике». К тому жанру, который сейчас или почти не существует, сильно вытеснен или очень сильно размыт. Потому что не бывает «твёрдых» или «мягких» космоопер. «Твёрдых» или «мягких» антиутопий. Всё оно пишется с разной степенью серьёзности, но обычно одинаково надуманно. Хотя, по правде говоря, и раньше чётких критериев не было.
Вообще твёрдой фантастикой считается та, в которой существенное место отведено описанию технических подробностей. Это не значит, что от повествования должно сводить зубы, как от учебника. Или что в нём не может быть ошибок, допущений и места для фантазии. Но всё-таки читателю предлагаются стройные и исчерпывающие объяснения, как всё работает. Часто на основании уже известных принципов и теорий. Например, «Голова профессора Доуэля» Беляева. Или во многом авантюрно-шпионский «Гиперболоид инженера Гарина» Толстого, в котором, однако, не только описан оптический и химический принцип работы, но даже приведена схема конструкции устройства.
– Можем пользоваться? (смеётся) Вообще, признаюсь, следуя некоторой природной «мягкости» своей женской натуры, мне кажется, главный «гиперболоид» находится где-то в нас и никакие внешние конструкции собирать нам не нужно. Хотя, опять-таки, на мой взгляд, грань между внутренней и внешней реальностью – так же условна.
– Тогда, вероятно, Вам будет близок Сергей Иванович Павлов с его романами «Лунная радуга» и «Мягкие зеркала». Его занимала именно проблема трансформации человека. Причём, как психологическая, так и физическая. Вступив в контакт с некими внеземными явлениями, его герои стали меняться внешне и внутренне, в каком-то смысле переставая быть людьми. А в итоге столкнулись с выбором: существовать среди людей в качестве изгоев, или отправляться дальше исследовать космос, который для них стал ближе, чем земная жизнь. Тоже, своего рода, проблематизация прогресса. Но решение – а они выбрали в итоге последнее – вполне человеческ