А тут на днях дёрнул её чёрт рябины набрать. И зачем бы она нужна была? Пусть бы птицы склевали, порадовались в холодное зимнее время. Но уж больно красивые крупные грозди свешивались с веток почти к самому морщинистому лицу Никитичны. Ни грибов и ничего другого ей в тот день так и не подвернулось. А рябина так манила своими ярко-красными ягодками. Набрала Никитична тогда целую корзину. Зачем? Она и сама не знала. Ещё не дойдя до дому, принялась себя ругать. «Куда пру? Позарилась, как сорока. Мало мне всё вечно. А теперь что же? Тащить тяжело, а выкидать жалко. Ладно. Варенье сварю».
Вспомнила, что давно собиралась мешок с сахарным песком до путя довести. От долгого хранения содержимое его слиплось, склеилось большими сахарными комьями, почти что каменюками. Приходилось каждый раз с самого верху ложкой наскабливать. Ни чаю свободно не попить, ни печево присыпать. Давно бы весь его переколупать, да не с руки и повода не было. Так и откладывалось.
Провозившись до ночи с сахаром, Никитична окончательно приморилась. Не помнила даже, как стянула мужнины сапоги и улеглась на скрипучую кровать. Ночью пробудилась только ненадолго от какого-то шума. Кажись, громыхнуло, но, не поняв, что именно и где, сразу снова уснула. А утром перво-наперво принялась за варенье.
Перебрала ягоды. Намыла банки. Закипятила воды. И тут почудилось ей, будто кто за окошком прошёл. А потом ещё раз в ту же сторону. И ещё. Да, не почудилось. И кто бы это мог быть? Никитична и в прежние-то времена на отшибе жила. А как все в города подались, тогда и вовсе. Со всей деревни один дом её обжитой. Никого кругом.
Вышла Никитична на крыльцо. Глядит – снова по дорожке человек идёт. Чуть сутулится, но вроде молодой. И одет по-военному, да не по погоде.
«Чего круги наматываешь? – окликнула его. – Мож, в дом зайдёшь? Замёрз, небось?»
Посмотрел он на Никитичну молча. И так, сквозь как бы. Словно и речи человеческой не понимает. А глаза такие… Голубые, что ли. Ясные. И как огнём электрическим светятся. Посмотрел он и дальше двинулся. «А куда? Тропинка-то эта на болота ведёт. По ней раньше все по грибы, по ягоды ходили. А этот не местный. Поди, ещё и юродивый. Сгинет по незнанию». Решила так Никитична и пошла следком.
Тропка узкая. Глубже в лес зашла и стала промеж деревьев петлять. Впереди спина чудно́го незнакомца маячит. Никитична позади – подотстала – за молодым не угонишься. Да и осторожничает. Опасливо, но любопытно. Впрочем, неизвестный ни разу и не обернулся.
Вышли к воде. А он, не разбирая дороги, так в неё и пошёл. Мужнин сапог Никитичны в жижу чвякнул. А парень даже под ноги не смотрит.
«Эй! Куды ты прёсся?! Там же ж самая топь!» Нет. Не оборачивается. Не слышит.
Пригляделась Никитична и тут же обомлела. Перекрестилась аж. Незнакомец этот идёт, а воды не касается. Не то, что по колено не уходит, а даже ряби после него не расходится. Натурально, аки по суху. Чертовщина какая-то!
Дошёл он таким макаром до самой середины, куда и самый скаженный охотник не сунется, и тотчас пропал. Растворился в воздухе, как и не было. Тут Никитична уже во второй раз перекрестилась. И стоит в тишине и в одиночестве. Ждёт чего-то. Да только ничего странного больше не происходит. Тина на воде покачивается. Камыш чуть колышется. Лягушки квакают. Птицы в ветках изредка голос подают. Желтеющая листва шумит. Не на что смотреть, в общем. «И чего стою, как дура? Тьфу!» Плюнула Никитична. Пошла домой варенье доваривать. Только не до него уж…
Никак у неё странный случай из головы не идёт. Даже молитвенник старый нашла. Мать-покойница частенько его открывала, шептала под нос себе. А муж, когда жив был, не особо это дело приветствовал. «Ересь всё это!» – говорил. Может, так. А, может, и не так. Да только, что там читать, тоже знать надо. Не всё ж подряд – от корки до корки. А тут ещё и написано не по-человечьи. Язык сломать можно. «Ну её к шуту!» Закрыла Никитична книжицу. Полезла на чердак, где мужнино ружьишко хранилось завёрнутое в промасленную рогожку. Ружьишко-то понадёжнее будет… Достала. Вот оно! Лежит, как новёхонькое. Муж к вещам трепетно относился: берёг, ухаживал. Хоть сейчас заряжай да на охоту. А чем заряжать-то? Крутнулась Никитична по хате, вытащила из трюмо надорватую картонку с патронами. Штук шесть и осталось-то… Зарядила два жекана, взвела курки, как муж показывал. Села с ружьишком в руках, задумалась. А оно стрельнёт ли вообще? Мож, от времени и порох-то негожий стал. Испытать бы… Пошла во двор. Наметила себе мишень – старое ведро с дыркой на полдна, пристроенное на заборе. Вскинула оружие. Приклад в круглое плечо упёрла. Прищурилась. Дыхание затаила… И не выстрелила. Забоялась чего-то.
Стала по обыкновению с хозяйством управляться. Пока курям еды задала. Пока листья насорившиеся со двора смела. Пока то, да сё. Уже и день к вечеру. Темнеет. И сама устала. Так до варенья руки-то снова и не дошли. Ружьишко подле кровати в углу поставила. Дух перевела. Улеглась. Уснула.
А утром первым делом за ягоды. Что ж такое? Перебирала ж вчера вроде… А они не перебраны. Али слепая такая стала, что с ветками всё поскидала… Заново занялась. Ну, теперь уж точно сделала. Глядь, а банок нет! Ну, банки-то уж точно она вчерась намывала. Не могла же запамятовать? Точно намывала. Как раз и этот странный за окном маячил… Поставила воды. Взялась банки по-новой подготавливать. Глянула в окно. И точно – по дороге вчерашний парень идёт. И прямо к дому.
Оглянулась Никитична, хотела припасённое ружьишко взять. А нету ружья-то! Куда девалось? А незнакомец уж на крыльце. Уже в дом входит. И спокойно. Как к себе. Сел на табурет у кухонного стола, и смотрит своими глазюками светящимися внимательно и задумчиво так.
«Ты чего пришёл-то?» – спрашивает Никитична. Только потом сообразила, что как-то шибко грубо это у неё получилось. Но парень и ухом не повёл. Привычный, видать.
«Приглашали же» – отвечает.
«Так то вчера было».
«Вчера? – переспросил, а сам будто не понимает. – А… Ну, да… Наверное».
Разглядывает гостя Никитична. И правда военный, что ли? Кителёк с глухим воротом по самую шею. Брючки в цвет, явно форменные. Но не галифе, а как штатские. Парадные, что ли? Судя по обувке – так да. Не сапоги, а почти туфли лаковые. Само то по болоту расхаживать! Странный вид, в общем. И ткань-то у одёжи сама блекло-серая. Кто в такой ходит? И ни тебе погон, ни лычек… На плече только… то ли квадратики, то ли ромбики нашиты в форме птички, якоря или чего-то такого. Моряк али лётчик? Не поймёшь.
«Ты, что ли, в звании каком?» – уточнила Никитична уже мягше.
«Капитан» – говорит.
«Подводник, штоле?» – решила угадать хозяйка.
«Наверное… Уже да…»
Ну, вот как такого понять? Решила ещё спросить.
«И откуда же ты сюда свалился?»
Гость ничего не ответил. Молча пальцем вверх указал. Ну, точно – контуженный. Выпрыгнул с самолёта, а парашют не раскрылся. Вот он, видать, головой об земь и шандарахнулся. Но вроде не буйный. Сидит спокойно. По сторонам оглядывается. Интересуется вроде как.
Совсем потеплела Никитична. Жалко парня-то.
«Давай тогда хоть чаем тебя напою. Варенье у меня только не сварено ещё… Ну ничо. можно с сахаром. Хлеб маслом намажу. Поешь?»
Незнакомец головой замотал.
«Спасибо. Но мне пора». Встаёт и к выходу. Хозяйка следом. Проводить же нужно.
«Ну, завтра заходи, что ли…»
«Завтра?» – обернулся. Опять не понял чего-то. «Да. Зайду».
«Недалеко живёшь-то?» – полюбопытствовала Никитична.
«Там», – махнул в сторону.
«На болотах?»
Кивнул парень в ответ, и так же не торопясь по тропинке зашагал.
«Странный он всё-таки, – рассуждала Никитична, пока с вареньем возилась. – И зачем сказала, чтобы завтра заходил? Кто таков? Откуда? Ходит кругами… Нужен он тут больно! Зачем сказала?… Как чёрт дёрнул!»
Вспомнилось, что давеча видала, как незнакомец по болоту шёл. Всё же, думала, привиделось! Отгоняла от себя. Да какой там! Она же не самогонку, в самом деле, а варенье варит. Такое просто так не привидится. Точно – чёрт! Не зря говорят, что черти добрых людей искушают по-всячески. Показывают им разное. Он, может, и меня саму утопить хотел? Да, видать, Бог миловал! Перекрестилась опять Никитична. Продолжила вареньем заниматься.
А получилось оно красивое. Ягодки плотные. От кипятка запрозрачневели. На свету янтарём горят. Красота – да и только! Шесть банок без малого. Вся корзинка ушла. И песку три кило.
Облизала Никитична ложку. Кастрюлю сполоснула. Села. На банку смотрит. Любуется.
«Загляденье! Да поем ли… Тут жить-то остаётся до следующего понедельника». Вздохнула. С такими скорбными думами о вечном и спать легла.
А утром уже и не до вечного. Курей покорми, двор прибери… Солнышко осеннее не греет совсем, но светит ярко. Дом золотым сиянием наполняет. Щурится Никитична. Улыбается невольно.
Глянула на полку, куда варенье ставила, да и оторопела. Нету! Ужель, украл кто? Смотрит, а и банки-то на месте. Вот они наготовлены – все шесть штук – немытые только. Бросила взгляд на корзинку в углу – и тут совсем обмерла. Полная ягод стоит. Всё такая же – с ветками. Как только что принесена. Ну, точно – чёрт шалит! Кинулась к окну. А там он как раз. Уже не спеша по дороге шагает.
Проверила Никитична щеколду на двери. На всякий случай ещё и тяжёлый засов опустила, которым прежде отродясь не пользовалась. Поспешила за ружьишком. А оно всё там же – на месте – на чердаке в рогожку завёрнуто. Взяла. Слезла. А незнакомец уже на кухне на табурете сидит, на стол локтем облокачивается.
«Здравствуйте» – говорит. Издевается, ясное дело.
«Ты чего меня путаешь? А? – строго спросила Никитична, а сама ружьём в парня грозно тыкает. Даром, что не заряжено. – Куда варенье моё девал?»
«Никуда не девал» – спокойно ответил незнакомец, словно вовсе и не испугался. Скорее заинтересовался только.
«А кто девал? Я вчера только варила, а сегодня его уже нет».
«Конечно, нет. Вы же сегодня его ещё не варили. Откуда ему взяться?»