– Я слышал, что не все старики переживают подобные процедуры. Не могли бы вы отправить мою карточку на указанный в ней адрес для моей жены в случае, если со мной что-нибудь случится?
– Не переживайте, ваша карточка в любом случае будет отправлена по вашему адресу. И я вас уверяю, у нас все отлажено и несчастных случаев просто не бывает. С вами все будет хорошо!
– Спасибо большое. Теперь я спокоен.
– Ну что же, приступим? Я попрошу вас положить руки на подлокотники. Это безболезненная процедура и займет около минуты. Сначала вы увидите очень яркий белый свет, поэтому глаза лучше прикрыть. Сейчас я включу приборы. Начинаю обратный отсчет: три, два, один, пуск!
Минуту спустя свечение под куполом прекратилось, и прозрачный купол уплыл вверх. Капсула с надписью «совесть» до краев была наполнена какой-то чистейшей искрящейся субстанцией. Старик лежал в кресле с закрытыми глазами. Он как-то обмяк и стал как будто еще меньше ростом. Старик был мертв. Толстяк со знающим видом осмотрел его тело и, убедившись в правильности своей догадки, вызвал уборщиков. Через несколько секунд в кабинете незаметно возникли роботы-уборщики и переложили тело в большой матовый контейнер, который вдруг выплыл откуда-то из стены. Внутри контейнера будто полыхнул огонь – свет его пламени на миг озарил комнату, осветил спины и головы роботов, но, едва коснувшись лица Снайда, погас. Пустой контейнер бесшумно утонул в стене, а роботы исчезли так же неожиданно, как и появились.
Зеленая точка банковского сообщения, жужжа, повисла над столом Снайда.
– Читать, – быстро скомандовал он.
– Ваш счет пополнен, – мелодично пропел женский голос. – Вы желаете распорядиться средствами сейчас или позже?
– Позже, позже. Всё! Удались!
– Приятного вечера! – ответил голос, и зеленая точка в воздухе погасла. Снайд взял со стола карточку старика, повертел ее в пальцах, и, не раздумывая, легким движением выбросил в контейнер с надписью: «Уничтожитель пластика». Все мысли были сейчас о тех возможностях, которые открывались перед ним в наступающем новом году. Причитающийся ему процент от прибыли, которую он планировал получить, предлагая клиентам пережить острые ощущения с кристально чистой совестью старика, обещал быть невероятно огромным. Наконец он сможет купить себе новый костюм и самую дорогую куклу. А может быть, ему хватит денег и на «большую радость»? Он столько раз предлагал ее своим состоятельным клиентам, но никогда не переживал сам.
От всех этих волнительных мыслей у него неожиданно закружилась голова, он махнул рукой в сторону окна, и оно растаяло. В комнату ворвалась вечерняя прохлада. В оконный проем Снайд видел, как живые буквы вывески кувыркались в воздухе, взрывались фейерверком и золотым дождем осыпались на головы состоятельных прохожих. Снизу поднимался тугой, насыщенный запах денег и сладкое благоухание роскоши.
Толстяк с удовольствием набрал полные легкие этого дорогого и такого желанного аромата. Лишь одна непонятная нотка портила эту сверкающую за окном гармонию. В общей массе единообразного счастья, расстилавшегося у небоскреба «Эмоушенз инкорпорейтед», чуткий нос специалиста по чувствам и другим субстанциям души четко определял какой-то чуждый и нелепый запах домашнего супа вперемешку с ароматом простой сдобной булки.
Андрей ЛОМОВЦЕВ. Портрет мальчика в красном
(окончание)
7.
Разлепив глаза около полудня, Гриша, не спеша встал, умылся, и с удивлением отметил, насколько не приспособлен он к здешней жизни, без понятия, как воды согреть, что с коровой делать, где еда лежит и есть ли она вообще. Хозяйственные вопросы озадачивали, это тебе не в холодильнике колбаски взять и бутерброд нарезать. Особенно расстраивало отсутствие кофе. Он нашёл в печи остатки картошки, помыл пару огурцов с грядки, но сначала сбегал и привязал корову за дорогой, слушать её ор стало невмоготу, а подоить так и не решился. Возвращаясь, закинул ведро яблок свиньям.
И до вечера, Гриша ничего и не делал. Солнце плавилось в зените, ни облачка, и его разморило в избе, на улице звенела мошка, вились мухи, слепни, атаковали осы, а может, и пчёлы кто их разберёт. Стоило зайти в тень, как накидывались комары. Разболелась голова и Гриша накинул влажную тряпку словно бандану и лежал на жёсткой кровати, периодически проваливаясь в дремоту. Потом нашёл в себе силы, дошёл до кладбища и забрал в условленном месте прибор возврата. И это оказалась вовсе не маленькая коробочка, а склёпанная из сковороды конструкция с тугой деревянной рукоятью и двумя торчащими гвоздями. Появилась крамольная мысль, крутануть не более пяти раз эту шершавую ручку, как наставлял профессор Медников, гвозди к языку и вернуться прям вот сейчас.
Когда вспоминал Гриша про морозного беса и портрет мальчика не особо держал, Глашу не хотелось в беде бросать. Хотя вот разобраться – она ему кто, да никто, историческая случайность, и всё же. Прикипел.
Гриша разобрал пару досок в сенях, завернул прибор в тряпицу, и запрятал до нужного времени. А вот как договорится с Антипом, придумать так и не удалось, и в кухню Гриша идти не решился.
Ночь выдалась душная, Гриша ворочался, вслушивался в шорохи – не крадётся ли Антип по его душу, скреблась под полом мышь, фыркнула в темноте кошка, падали во дворе яблоки и каждый стук отдавалась в сознании страхом.
Приснилась Глаша. В мятом сарафане, лицо укрыто платком, плечи вздрагивают, и он гладил её – что стряслось доченька? Глаша мотает головой, всхлипывает и бормочет – не беспокойтесь отец, вернусь вскорости. И тогда он спросил про Антипа, что за тряскун такой, мол запамятовал.
Дочь вскинула заплаканные глаза, – Антип, к печи задницей прилип. Маменька его так кликала, с собой привезла из Сибири, бес морозный – Тряскун, озорник, Двадцать годков возле неё жил, теперь к вам привязался. Хороший он, к ангелам просится, устал от нечестивых дел, две души осталось ему спасти до вознесенья – вот потому старается, благими поступками – грехи замаливает, не забижайте его батюшка, Молочко любит…
Заорал под окном петух разрывая сон, и облик дочери задрожал, отступил в темноту, расслоился, пропал.
Григорий вскинулся от подушки, опять петух, будильник местный, ё-моё. Сон Гришу взбудоражил, какая интересная связь у кузнеца с дочкой, и телефона не нужно, пришла во сне, всё рассказала. Вот почему заплаканная? Может, барин притесняет? Эх, кабы знать. И про молоко не успел спросить, почему с кровью-то?
Утро напомнило предыдущее. Корову, всё-таки умудрился подоить и выглядело это прикольно; перевёрнутое ведро, удар копытом под дых, грязная, в навозной жиже рубаха. Зато техника добычи молока стала понятна. Мучил вопрос с двухстволкой, пора идти к Владленычу – барину, но ведь погонит, оружие неисправно. Исправить, значит идти в ночь в кузню, но непонятно из чего замесить мистический коктейль с кровью, не свою же сцеживать. Петуха может прибить?
Нельзя, Гриша улыбнулся, это ж часы на кривых ногах. Думай Гриша, думай.
– Не греши ирод, изыди из меня, вылазь, Христом богом прошу. Один раз помог в кузне, больше не буду. Дочку пожалей, душегуб.
Опять, простонал Григорий, что же с тобой делать.
– Помолчи еперный театр! – ругнулся он, не сдерживаясь, – придёт время, исчезну, недолго ждать. Уно, доз, трез, квадро…
Голос пытался возразить, но Гриша уже вытанцовывал по избе, изгибая тазом и напевая вполголоса «Bailando» от Хулио Иглесиаса,
bailando, bailando, bailando, bailando. (танцуй, танцуй, танцуй, танцуй),
Tu cuerpo y el mio llenando el vacío. (твоё тело и моё, заполняют пустоту).
Слова всплывали в памяти пузырями, лопались звонко на языке, и Григорий усмехнулся, представляя, как нелепо выглядят его движения со стороны.
От песни Гришу отвлёк топот копыт с улицы, хрип коня да скрип и дребезжанье колёс. У изгороди в облаке пыли остановилась бричка с откидным кожаным верхом. Гриша узнал в извозчике побитого «борца», Степана. Рыжая кобыла лениво отмахивалась хвостом от слепней.
–За ружьём, верно, – прикинул Гриша, торопясь навстречу.
Степан приоделся в серый кафтан, опоясался широким чёрным кушаком, блестели начищенные сапоги и ни следа вчерашней озлобленности, выглядел помощник барина, нарочито дружелюбно. Синяки на широком лице пожелтели и судя по кривой усмешке и запаху, помощник явно принял на грудь.
– Спишь поди, кузнец? – Степан присел на жердину, и та хрустнула под тяжестью крупного тела.
Григорий, заметив, как Степан зажал фигу левой рукой, усмехнулся.
– Тебя ждал. Как там Глаша моя?
– Так и наливай, коли часы считал, – хохотнул Степан, оголяя крупные зубы. – Чего твоей девке сделатся, при кухне приставлена.
– Если ты за ружьём, то не починил ..
Степан перебил. – И бог с ним, до завтрего терпит. Господа у барина гостевали, недосуг тебя помнить, а седня переполох в доме, прапорщик Земляницын спозаранку прибыл, опрос учинял. Дохтора уездного Розеннбаха, разбойники в лесу зарезали, в семи вёрстах отсюдова. Насмерть.
Гриша доктора не знал, не понял про кого речь.
– И как, нашли убийц?
– Да нет. Но, Земляницын служака, снарядил сыск, может, и найдёт разбойных людей: ноздри им вырежут, клейма на лбы и щёки и – на вечную каторгу. Дохтора жаль..
Степан привстал, качнулся, заглянул сбоку лошади, почесал бороду в задумчивости
–Разбойных людей много опосля войны шляется, всяко бывает. Бричку вот чинить надобно, энта лопнула, вишь— оглобля, мать её, и ремень рваный, не поворачивает, тянет, растудыт её. Смогешь?
– На то и кузнец я, починю, – отыграл Григорий, присаживаясь возле деревянного колеса, обитого металлическим ободом. Нутро его подсжалось, захолодело, потому как ничего не понимал в устройстве телег и прочей техники. Его жизнь была связана исключительно с цифрами; балансы, активы, амортизация, денежные потоки, выручки, банки, счета, налоговые отчёты, вот тут Гриша слыл мастером, практически гуру, а остальное… Даже трёхлетний «Вольво», верой и правдой служивший для передвижений по городу, Гриша при малейших нюансах гнал в сервис и как там всё работает, его никогда не интересовало.