– За картиной припрятали, думала, Степан глянет да прочтёт.
Григорий развернул лист бумаги, тёплый от её тела.
“Коллежскому советнику
судье Соликамского совестного суда
Илье Ивановичу Суркову.
от капитан-исправника
Ларион Васильевича Сулимова
Доношение.
Сим настоящим доношу, что 10 июля сего 1811 года содержащиеся под стражею в Пермском остроге, разбойник Яков Можаев и крепостная князя Маматказина из села Дедюхино – Евдокея Цыбина, убив солдата Белых, подкопом бежали с тюремного двора.
Яков Можаев бывший конвойный солдат из села Кокшаpовского, в бытность службы в Ижорском пехотном полку за три побега из-под караула, был бит шпицрутенами сквозь строй по тысяче три раза. Послан был в Сибиpские батальоны, откуда в 1810 году определён в Пермскую губернскую роту, где водворён в острог.
Докладываю, проведённым сыском колодников обнаружить не удалось.
Доношу приметы:
Яков Можаев. 47 лет. Росту высокого, волосом тёмный, худой, борода бритая, лева рука плоха в движении.
Цыбина Евдокея —крестьянка, 25 лет от роду, роста среднего, широка в кости, волос серый, на бедре пятно рыжего цвету.
Сие лица, объявлены в розыск.
Внизу приписка, размашисто, от руки.
“Поручить прапорщику Мальцову, чтобы он, оставя прочие имеющиеся у него поручения, приступил к исследованию и окончил оное сие как можно поспешнее, на производство коего назначить ему сроку 10 дней”.
Сурков. 22 июля.1811 год.
Гриша спросил про Анфимью.
– В ночь испарилася, бричку да двух лошадей увела, и шкатулку с деньгой. – обиженно надула щёки Дуняша, – Тебе зачем?
Григорий открыл глаза и увидел знакомое лицо, зачёсанные назад волосы, набухшие веки – профессор?
– Ну и молодца Григорий, наконец-то. С возвращением.
– Сработала машинка, профессор, крутануть рукоять и гвозди к языку, словно шипучки глотнул.
– Физиков работа, умные ребята.
– Игорь Владленович погиб, и барина убили.
Гриша приподнялся на локте, приборы на тумбе пискнули красными огоньками.
– Лежите, лежите, куда вы. Вы пока слабы. Про Игоря знаю, два дня как в коме, теперь уже без шансов. Когда вы прыгали, я пытался сказать. Не знаю, вспомнили? И эта солнечная активность.
– Всё перепуталось, я в кузнеца, он в Степана.
– Расскажите позже, отдыхайте, много говорить сейчас нельзя. Завтра зайду, отдыхайте.
Гриша закрыл глаза, живой – это главное. Что это было, сон или реальность, ощущение будто кино смотрел, где сам и снимался. Вспомнились синие ленточки в чёрной косе, загорелое лицо, носик картошкой, улыбка белозубая, и заныло, защемило сердце, защипало в глазах – прости дед, но к чёрту твоего мальчика в красном, и всю эту историю с истоками. О продолжении рода надо думать. Родится девочка – назову Глашенькой, а если парень, Григорий задумался, а Степаном, хороший мужик был, правильный.
Литературный процесс
Ирина КАЛУС. Книга-«бабочка», или Нектар бытия
(В. С. Топорков. Бабочка над океаном. Биографическая история в четырёх частях. М., ИД «Грифон», 2024. – 828 с.)
Для начала, дорогой читатель, хочется сказать несколько слов об авторе книги: Валерий Сергеевич Топорков родился 18 октября 1969 года в Якутии. Первое высшее образование получил в Ленинграде (Санкт-Петербурге). В 1995 году окончил с отличием философский факультет Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова со специализацией по кафедре логики, а три года спустя – аспирантуру кафедры философии и методологии науки естественных факультетов МГУ. Кандидат философских наук. Занимался философской логикой, теорией онтологических модальностей, философией Аристотеля; более 10-ти лет посвятил преподавательской деятельности. Член Союза писателей России с 2007 года, печатался в журналах «Русский путь на рубеже веков», «Мера», «Сибирские огни», «Крещатик», «Парус» и др. литературных изданиях. В настоящее время живет и работает в Москве.
Не секрет, что одним из наиболее популярных жанров литературы во всем мире был и остается жанр «подлинных историй». Получая поистине достойное воплощение, его колоссальный потенциал раскрывается в бесконечно разнообразных и по-своему драгоценных моментах осмысления прожитого, – подпитывая опытом, спасая от одиночества, укрепляя человеческий дух.
Однако полная и единственная правда возможна лишь там, где утверждение индивидуального бытия не перерастает в кричащее «красное словцо», эпатаж, жажду популярности, упоительное лицемерие, пустое морализаторство, размывание всяких ценностных ориентиров. Не случайно на фоне любого заметного, но обманчивого литературного оживления, шумного, но сомнительного писательского успеха для иного ценителя особое значение приобретает такое ненавязчиво интригующее и вместе с тем капитальное понятие, как «редкая вещь».
Именно с этого понятия, думается, и стоит начать разговор о книге, представляющей собой, дорогой читатель, яркий, самобытный образец реалистической литературы, объединивший в себе сразу три характерные особенности: документальность, интеллектуальность и художественность. Причем, следуя укорененной в веках традиции отечественной культуры, духовно чуткой и внимательной к «огням личной жизни» (И. Ильин), к «соли» (океанской ли?) в себе (Мк. 9:50), к «умному деланию», автор выносит на наш строгий суд не столько свою «биографическую историю», сколько историю четырех самых настоящих открытий, объединенных одним ключевым словом:
поэзии первой любви (1-я часть),
поэзии как великого преображающего явления литературы (2-я часть);
поэзии философской мысли или диалектики (3-я часть, включающая обширное приложение в виде самостоятельного исследования);
наконец, поэзии как личного, оригинального творческого опыта (4-я часть).
Прозаические и стихотворные, философские и романтические, последовательно, одно за другим, они образуют единое повествование о жизни лирического героя, которому было уготовано не только родиться поэтом (в широком смысле), но еще и попытаться в известном смысле в него вырасти. Подчеркнём, что биографическая составляющая книги включает в себя не только событийную сторону, но и является «биографией интеллектуальной», что, в силу традиции сложившегося жанра не столь очевидно для скользящего взора.
Так выросло повествование, опирающееся на глубину изображения, честность и то самое «мужество писателя», о котором более полувека назад говорил в своем знаменитом эссе Юрий Казаков. Истории, созданные невесомым пером Валерия Топоркова, автора, «вежливого с жизнью современной», но в сущности предпочитающего остаться независимым от «модных» литературных тенденций, обладают собственным творящим началом, отчего они сами становятся историей для своих потомков. В страницах, спрессованных под обложкой цвета изменчивого океана, теснятся подлинные картины «путешествия души», сквозь которые проступает абрис личного пути – от первых сильных детских впечатлений до необыкновенно утонченной философской рефлексии – как филигранно очерченная опытным картографом береговая линия, ограничивающая и сдерживающая безбрежную водную стихию.
Что же эти контуры напоминают нам? Уж не бархатистое ли крыло бабочки, где в причудливых узорах сквозят Великие рифмы жизни и Вечные смыслы, составляющие вневременное ядро под оболочкой сменяющих друг друга «современностей»? Или, может быть, отражение в водах океана профиля Лао Цзы, в философском вопрошании толкующего свой вдохновенный сон о красивой бабочке?..
Поразительно просто определял художественность Ф. Достоевский – это способность автора «писать хорошо». К сожалению, как показывает история литературы, по-настоящему художественные произведения широкий читатель редко оценивал по достоинству, да и сами они никогда не были явлением массовым. И все-таки скромность или, если угодно, трезвость в подобных ожиданиях нисколько не мешают говорить об увлекательной форме сочинений Валерия Топоркова – как о проявлении своеобразного авторского уважения к потенциальному читателю, к читателю вообще, но без демонстраций «невыносимой легкости бытия» – без перехода к «массовости» как качеству текста.
Широта читательской аудитории – искусство «тесных врат», требующее большой авторской отдачи. В какой-то момент оно как бы поднимает нас над границей, отделяющей документально или философски воспроизведенную реальность от чистого литературного вымысла. И тогда существование произведения превращается в бытие «на границах» (по М. Бахтину), тонко балансируя между бывшим и воображаемым, явью и сном. Одна из удачных тому иллюстраций – книга-«бабочка» Валерия Топоркова, и мы с радостью отмечаем в ней пресловутую «бодрость поэзии» (М. Хайдеггер), безусловно проистекающую от авторской «бодрости духа», которая и возможна только в поэзии: в поэтическом видении мира, в поэтическом отношении к происходящим событиям, во всем поэтическом строе авторской натуры.
Впрочем, можно ли еще в наши дни озадачить кого-то возвышенным романтизмом, чистой метафизикой, внутренней свободой, а тем более сторонним разговором о них, давно слывущих явным анахронизмом. И действительно, все перечисленное не заслуживало бы никакого серьезного внимания, если бы не одно совершенно обнадеживающее, непостижимое, а главное, неподвластное приземленно-прагматическому мировосприятию явление, имя которому – преображающая сила творчества:
Нет, ты не говори: поэзия – мечта,
Где мысль ленивая игрой перевита,
И где пленяет нас и дышит легкий гений
Быстротекущих снов и нежных утешений…
(Г. Адамович, «Нет, ты не говори: поэзия – мечта…», 1919)
Эту идею поэтического долженствования – мужества в продвижении к Вечности, вглубь к самому себе, к единственно устойчив