И куда мы поставим «Поколение убийц»?.. За поколением с собачьим лицом или собачье ещё не подошло?.. Или это уже сегодня, здесь, всё вместе… И кто их организатор и вдохновитель?.. С какой целью – тайной и явной?.. Молодым писателям есть над чем подумать… Западная часть Мира взахлёб кричит: виновата «тёмная русская достоевщина!» Несогласен! И приглашаю за круглый стол ещё одного собеседника. Шаламов Варлам Тихонович (1907–1982). Русский, 17 лет Колымских лагерей, золотых забоев 1937–38 гг., где с доходяги Шаламова кожа с рук снималась «перчаткой». Написал «Колымские рассказы». «Книга, отражающая сущность бытия», – сказал о «Колымских рассказах» американский писатель, нобелевский лауреат Сол Беллоу – так написано на книге, что у меня. Поверим ему на слово. Привожу отрывок из его рассказа «У стремени». Хотя это даже и не рассказ в известной жанровой форме, принятой в литературе. Это скорее литературно-письменный Эпилог всему, что увидел на Земле Варлам Шаламов. Его завещание-прощание:
«Почему ученый чертит формулы на доске перед тем же начальником ГУЛАГа и вдохновляется в своих материальных инженерных поисках именно этой фигурой? Почему ученый испытывает то же благоговение к какому-нибудь начальнику лагерного ОЛПа? Потому только, что тот начальник.
Ученые, инженеры и писатели, интеллигенты, попавшие на цепь, готовы раболепствовать перед любым полуграмотным дураком.
“Не погубите, гражданин начальник”,– в моем присутствии говорил местному уполномоченному ОГПУ в тридцатом году арестованный завхоз лагерного отделения. Фамилия завхоза была Осипенко. А до семнадцатого года Осипенко был секретарем митрополита Питирима, принимал участие в распутинских кутежах.
Да что Осипенко! Все эти Рамзины, Очкины, Бояршиновы вели себя так же…
Был Майсурадзе, киномеханик по «воле», около Берзина сделавший лагерную карьеру и дослужившийся до должности начальника УРО. Майсурадзе понимал, что стоит «у стремени».
– Да, мы в аду,– говорил Майсурадзе.– Мы на том свете. На воле мы были последними. А здесь мы будем первыми. И любому Ивану Ивановичу придется с этим считаться.
«Иван Иванович»– это кличка интеллигента на блатном языке.
Я думал много лет, что все это только «Расея»– немыслимая глубина русской души.
Но из мемуаров Гровса об атомной бомбе я увидел, что это подобострастие в общении с Генералом свойственно миру ученых, миру науки не меньше.
Что такое искусство? Наука? Облагораживает ли она человека? Нет, нет и нет. Не из искусства, не из науки приобретает человек те ничтожно малые положительные качества. Что-нибудь другое дает им нравственную силу, но не их профессия, не талант.
Всю жизнь я наблюдаю раболепство, пресмыкательство, самоунижение интеллигенции, а о других слоях общества и говорить нечего.
В ранней молодости каждому подлецу я говорил в лицо, что он подлец. В зрелые я видел то же самое. Ничто не изменилось после моих проклятий. Изменился только сам я стал осторожнее, трусливей. Я знаю секрет этой тайны людей, стоящих “у стремени”. Это одна из тайн, которую я унесу в могилу. Я не расскажу. Знаю– и не расскажу».
И это сказал и записал не «ряженый», а настоящий мученик, страдалец XX века, который имел куда большее моральное право проклясть «Расею» и покинуть её, больше и нобелевского лауреата Солженицына, и Иосифа Бродского с Пелевиным в придачу. Но он завернул своё проклятие в тайну и унёс с собой.
Какую такую тайну узнал и унёс Варлам Шаламов о людях «у стремени»? Нам остается только догадываться… Но учёные того манхэттенского проекта под руководством генерала Гровса сделали тогда атомную бомбу. А главы государства США и генералы сбросили её на города Хиросима и Нагасаки. И если кого-то проклинать, то всех, всё земное человечество. Или человечеству составлять поимённый список лиц, подлежащих всечеловеческому проклятию. А, уж, если вы взялись проклинать только «тёмную достоевщину» и русского человека, связанного ею по рукам и ногам… то, прежде чем развязать меня, покажите мне: где Свет? Но такой, чтобы не слепил мне глаза и не сбивал с ног.
«Я хочу, чтобы ветер культуры всех стран свободно веял у моего дома. Но я не хочу, чтобы он сбил меня с ног» (Махатма Ганди).
А русского человека уже не просто сбивают с ног разными проклятиями, не только запрещают по Европе русский язык, русскую литературу, русскую музыку, русский флаг… Уже подрывают бомбами русских писателей, русских мыслителей… И идут на Расею, утвердить над ней флаг ЛГБТ, флаг их «о дивного нового мира», в котором человеку меняют не только пол, половой орган, но и пересаживают свиное сердце…
Но невольно встаёт в памяти восторженный рассказ Василия Шукшина «Даёшь сердце». Получай – только свиное: человеческих всем не хватит, человеческие – для Рокфеллеров… Но ведь это не эволюция, это некрофилия, людоедство!..
И как тут не вспомнить Достоевского: «свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят перед такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие, непокорные, но малосильные истребят друг друга, а третьи оставшиеся, слабосильные и несчастные приползут к ногам нашим»…
И встаёт вопрос: а кто такие «наши»? Выдумка это писателя Достоевского, его безбрежная фантазия? Или это есть?.. И кто Мы в этом Есмь?.. С кем мы?.. И куда мы?.. Вопросов для писателей и читателей будущего – «хоть вчетвером нести».
Немного о себе. Тоже тёмный, как печенег, дремучий. Большую часть своей жизни пребываю один, в лесном одиночестве. Но бываю и в городе, где живёт и учительствует моя жена. И однажды, появившись в городе, включил ТВ, канал «Культура»; и попал на одно историческое повествование о сестре русского царя Александра I Екатерине-Като. Она вышла замуж за короля Пруссии Вильгельма I и была счастлива, окружающие её любили за ум, за доброту. Любил и муж, и строил для своей Като дворец. На фронтоне дворца он решил установить фигуры всех Муз. Отказал только одной – Музе трагедии, сказав, что трагедий, страданий для его народа хватит… И однажды, затосковав по мужу, Като поехала в то место, где строился для неё дворец… И застала своего мужа с женщиной… Като не смогла этого перенести, для неё это оказалась трагедия. Она словно опалила свои крылья… тут же зачахла и умерла.
После её смерти дальнейшая политическая карьера её мужа не задалась. Что стало с тем дворцом и установили ли на нём недостающую Музу трагедии – не знаю. Но…
«Я за ужас в искусстве. Пусть перед его искажённым лицом стоит человечество, видя себя в своём зеркале «завтра» кровавом».
И уже не «завтра», а сегодня тысячи детишек палестинской Газы стонут под завалами рухнувших домов. Но это не природная катастрофа, не цунами, не землетрясение, это сделали существа, называющие себя люди, к которым русский мыслитель Фёдор Достоевский обращал слова о том, что не построите вы на земле счастье на слезинке даже одного замученного вами ребёнка…
С уважением ко всей команде «Паруса» и к его пассажирам, и с пушкинским вопросом, на котором Александр Сергеевич оставил нам свою «Осень»: «Куда ж нам плыть!..».
Перечитал то, что записал – и хоть хватайся за голову: оказалось, ради чего меня пригласили в журнал «Парус» и дали слово, я ничего не сказал, куда-то, во что-то непонятное сбился и ничего молодым писателям настоящего и будущего не предложил, не пожелал. И что пожелать дальше, не знаю.
Но вот вспомнилась мне уже давняя кинохроника или клип украинского майдана 2014 года, где одна девочка-поэтесса читала свои стихи:
Вам шлют новые указания —
А у нас тут огни восстания,
У вас Царь, у нас – демократия
Никогда мы не будем братьями
Она вся – в поэзии (в крови будут другие), задирает свою головку снизу куда-то кверху, обращаясь таким образом, надо полагать, к «брату», с которым она разводится (её разводят, но она этого не замечает, не понимает). А брат её старше и ростом явно повыше, иначе зачем тянуть кверху головку, поднимать лицо, словно обращаешься к кому-то, кто находится выше тебя…
А нехороший брат или сестра – это, конечно же, Россия… и поэтесса очень эмоционально читает свои стихи: никогда мы не будем братьями, даже сводными. Она, они там на киевском майдане свободные, рискованны, раскованны, а мы тут в России с детства «в цепи закованы». И мелькают тут же картинки этих, в цепи не закованных, свободных, «кто не скачет, тот москаль» – и скачут огромной толпой молодняка, под ритмичную общую команду; и попробуй тут остановиться, задуматься, заглянуть в себя, побыть самим собой, спросить: «Зачем я здесь?..» и «Кто мы есть?..»
Страшная это свобода – свобода толпы. В ней не только твоя воля, а всё личное с чем бог тебя создал, из тебя будет выбито этим единым ритмом «кто не скачет, тот москаль»…
И всё это было тогда обращено в виде рупора в сторону Москвы, России, чтобы и в России запылали «огни восстания». И то, чем так поспешно выпросталась юная поэтесса, тут же (тогда) положили на музыку в Латвии, исполняли, как новую Марсельезу, на русском языке, конечно, для России, чтобы и в ней стало также смутно, мутно и бестолково, как и на Украине… – так я тогда записал в своих письменных размышлениях то, что видел… И мне тогда захотелось что-то сказать той девочке о её поэзии из тишины русского, сибирского леса.
Конечно, я мог бы сразу привести справедливые слова Ивана Бунина из его и наших «Окаянных дней»: «Все будет забыто и даже прославлено! И прежде всего, литература поможет, которая, что угодно исказит, как это сделало, например, с французской революцией то вреднейшее на земле племя, что называется поэтами, в котором на одного истинного святого всегда приходится десять тысяч пустосвятов, выродков и шарлатанов». Но обрушивать такое на девочку, на слабую головку, на которую обрушивали из без того двадцать лет разный бред. А майданом головку у девочки просто сорвало, как срывает сильным ветром слабо закреплённую крышу… «Но девочка неплохо говорит по-русски и, надеюсь, читает», – так тогда записал я, обращаясь к поэтессе. И привел ей четыре строки одного русского поэта, жившего задолго до «Окаянных дней» Бунина и от окаянных, что происходили и происходят сегодня на Украине…