– Какую же?
– Поверили в то, во что хотели поверить, дорогой агент Малдер.
– Но моя фамилия не… Что?! – переспросил следователь, пытаясь уследить за витиеватым ходом мыслей.
– Видите, и я наконец-то научился делать кинематографические отсылки, – на губах «Х» снова возникла улыбка. – Ваши эксперты ведь так и не определили принцип работы вещества. Не смогли понять, как оно было синтезировано. Не нашли никаких его следов в лаборатории.
Пока улыбка учёного становилась шире и самодовольнее, а сам он всё больше напоминал Чеширского кота.
– Ну, хорошо. Я скажу. Члены экспериментальной группы, и правда, получали не витаминки. Хотите знать, что именно? Много веществ… Записывайте! Сахар, глюкозный сироп, кокосовое масло, кукурузный крахмал, масло какао, ароматизаторы, мальтодекстрин, загустители Е418, Е466 и Е414, эмульгатор Е473, глaзирователь Е903… Вроде ничего не… – «Х» немного нахмурился, достал из внутреннего кармана изрядно помятую бумажку и разгладил её пальцами. – Нет. Ничего не забыл. Пищевая ценность: жиры – 2 грамма; белки – 0 грамм; углеводы – 93 грамма. Энергетическая ценность: 390 килокалорий. В общем-то, всё честно указано здесь… Одна ещё осталась. Хотите попробовать? – он положил упаковку перед следователем.
Спецслужбист взял её, молча повертел в руках, потом обессилено уронил на стол и сдавленно прошептал:
– «Ментат»? Обычный «Ментат»?!
– Вообще, мне больше нравится апельсиновый или яблочный. Но я предпочёл использовать мятный. Не хотите – как хотите… – учёный убрал жевательные леденцы назад в карман и продолжил совершенно серьёзно. – Понимаете? В этом же и заключалась вся идея! Они должны были почувствовать себя особенными, чтобы поверить… Дайте людям поверить в свои силы, и они сами найдут для себя лучшее применение. Это действительно вложенный эксперимент. Только не эксперимент в эксперименте, а эксперимент в эксперименте в эксперименте…
– Матрёшка… – проговорил следователь и, снова поймав взглядом довольную улыбку «Х», саданул кулаком по столу с такой силой, что учёный даже подскочил на стуле. – Так какого чёрта вы морочили мне голову?!
– Иначе бы вы ничего не поняли. А свежее дыхание облегчает…
– Знаете что, мистер «Х»… Или как вас там? Проваливайте отсюда к дьяволу!
– Моя фамилия – Уолш. Но пишется через дубль-Ве, – со всей деликатностью напомнил учёный, наблюдая, как следователь подписывает пропуск, нервно дергая авторучкой.
* * *
Велосипедные колёса с широким протектором съехали с просёлочной дороги, прямо в мокрую траву и остановились у кромки воды. Впереди за тонкой невесомой дымкой открывалась впечатляющая картина. Гигантское чёрное зеркало, изредка нарушаемое пятнами разросшейся ряски и камышовыми островами, простиралось практически до горизонта. Только в самой дали сквозь туман угадывались силуэты и огни водоочистительной станции. Настоящая глухомань. Сердце Ист-Химмерландских болот. Отличное место, чтобы похоронить его открытие. Так думал «Х», пальцами сжимая в кармане последнюю заветную таблетку. А потом мысленно снова и снова возвращался к вопросу «Б». И что дальше?
Универсальный ноотроп. Наркотик для мозга. Сильнейший препарат, способный раскрыть потенциал любой нервной системы. Возможно, даже ключ к гениальности. Спрятать его в жевательных подушечках «Ментата» было блестящей идеей. И что же дальше? Выкинуть? Обидно…
А кто распорядится им лучше? Правительство и спецслужбы для умножения своей и без того тотальной власти? Кучка бунтовщиков и романтиков для построения несбыточной утопии? Нет. Пусть лучше уж отправится на дно.
Некоторые открытия, и правда, возникают слишком рано. Когда человек ещё не готов к ним. И тогда можно утопить экспериментальную установку, материалы, результаты, прототип… Даже самого учёного. Но открытие нельзя утопить. Когда-нибудь оно непременно всплывёт. И обязательно пригодится тому, кто сможет его оценить по достоинству. Рассудив так, учёный размахнулся и бросил таблетку в воду.
Наши встречи
Михаил НАЗАРОВ. Фантастика как зеркало духовного состояния человечества
Михаил Назаров. Фантастика как зеркало духовного состояния человечества
(в продолжение опубликованной в «Парусе» №91 беседы Ирины Калус и писателя-фантаста Дмитрия Игнатова)
+ + +
Давно не читаю фантастику, тем более не имею представления о современных таких произведениях и направлениях. Но в детстве увлекался ею, записывался в районной библиотеке в очередь на Жюля Верна, Герберта Уэлса, Александра Беляева – это был «классический» набор увлекательного несоветского чтения для того возраста. Ему на смену пришла советская космическая фантастика. Наверное, она у меня в то время выполняла функцию философии? Затем в студенческие годы, в отталкивании от советской «единственно верной» идеологии, заинтересовали и недоступные в СССР альтернативные философские теории (на основании разгромной критики их в советских изданиях, которую я домысливал своими построениями): «Изобретения велосипеда» ‒ так я озаглавил общую тетрадь с такими размышлениями, сознавая их примитивную доморощенность. Да и сам был не чужд подобным литературным опытам, которые «Парус» опубликовал полвека спустя в виде «артефакта» моей антисоветской биографии («Открытие Сени Карлова», «Из Сениной тетради. В поисках "экзистенции"», «Сны Сени Карлова»).
Однако в эмиграции интерес к фантастике я утратил, потому что она представляет собой искусственное конструирование таинственных свойств бытия, тогда как в реальности я обнаружил существование более увлекательных настоящих тайн. Так что попробую изложить лишь свое нынешнее личное отношение к этому виду литературы, сознавая при этом, что многие авторы «Паруса» более компетентны в этой области и могут что-то уточнить.
+ + +
Мы с детства ощущаем таинственность в мiроздании, и если это ощущение не затухает во взрослом возрасте, то пишущие люди могут его, в разной степени, выражать посредством литературных произведений. Когда-то давно, в «Гранях», в рецензии на прозу Андрея Битова 1980-х годов, увлекшей меня ощущением этой таинственности, я использовал выражение «прикосновение к тайне бытия» – с тех пор в этом критерии мне видится сущность талантливой художественной литературы вообще (в отличие и от точной науки, и от богословия).
В художественной литературе, наверное, невозможно провести точную границу между фантастикой и реализмом, учитывая общую способность и склонность человека к воображению. Вот, например, в том же номере «Паруса» мне понравился рассказ Андрея Строкова «Крайний полёт», где главным героем изображен листик дерева, его судьба и людей в окружающем мiре. В реалистичной повести Г. Владимова «Верный Руслан» мы видим происходящее глазами бывшего конвойного пса. У классического реалиста В. Распутина в «Прощании с Матерой» появляется фантастический образ – дух природы, Хозяин. Можно упомянуть и «Собачье сердце» Булгакова. Но всё это не то, что обычно понимают под фантастикой. Это просто приёмы фантастического воображения в реализме. Или вот уникальная «остраненная» философская проза Андрея Платонова («Котлован», «Ювенильное море», «Чевенгур») с признаками антиутопии, и вообще его языковые образы, в которых бытие проявляет живую субъектность – это что? Как будто что-то вещает через него как медиума…
Известны фантастические приемы и в произведениях серьёзной религиозной тематики, например, «Письма Баламута» Клайва Льюиса. Возможно, в наше время таковы повести Юлии Вознесенской (они весьма популярны у православных, но сам не читал их). Хотя и это, пожалуй, не фантастика, а её литературные приёмы, применяемые в произведениях, основанных на традиционном богословии. Тогда как к жанру фантастики правильнее относить литературу по ее основному нереальному содержанию.
В таком специальном фантастическом жанре отмеченное ощущение таинственности бытия становится очень выпуклым, доминирующим, таинственность как бы искусственно вытаскивается автором в совершенно неожиданных и субъективно изображаемых образах, и уже не как тонкий художественный приём, а превращается в основное содержание текста. Нередко получается наверченный «перебор», когда тайна перестает быть увлекательной, превращается в беллетристический приём ремесленника-фантазёра. (Такое ощущение сейчас у меня в памяти от «Туманности Андромеды» Ефремова.) Хотя, разумеется, талантливость фантастического произведения определяется теми же критериями, что и вся художественная литература. Она не должна быть дидактической и топорной. Вот и в фантастике могут быть как топорность, графоманское оригинальничание, «перебор» художественных приёмов, так и тонкое «прикосновения к тайне бытия».
+ + +
Итак, есть ли у фантастики как литературного жанра (если его можно так назвать) четкие признаки? Наверное, общий признак тут – игра мысли (ума) в придумывании нереальных ситуаций или открытий, или даже «творческое создание» нереального виртуального мiра – в отличие от реального. Какова писательская цель этого? От всякой творческой игры игрок получает интеллектуальное удовольствие, иначе бы люди не играли в шахматы и не занимались сложнейшими абстрактными проблемами математики. Так же, наверное, и писатель-фантаст. В литературе в основном это бывает игра с целью увлечь также и читателя необычной экзотикой, приключенческим сюжетом, мистикой, но порою и для философского осмысления каких-то категорий, потенций и проблем реального бытия. Ничего нового я не скажу, но попробуем хотя бы обозначить границы и разновидности этой литературной игры. Их, конечно, гораздо больше, чем упомянутые в беседе с Дмитрием Игнатовым две основные: «твердая» фантастика (основанная на научно-техническом развитии) и «мягкая» (общественно-политическая, историческая, фольклорная).
Поскольку мечтательное воображение, выходящее за пределы реального мiра, его свойств и законов, естественно для человеческого ума (поэтому волшебные сказки есть у всех народов), оно практически не ограниченно какими-то рамками, и литературная фантастика очень-очень разнообразна, глаза разбегаются. Можно лишь примерно выделить основные её сферы и уровни,