едомое только им. Белея гипсом, не вынимая изо рта сигареты, ковыляет на костылях пожилой, небольшого росточка боец с худым рюкзаком за плечами и шевроном «Шторм» на рукаве. Сигаретный огонёк будто бы высвечивает в морозном воздухе непростую синусоиду жизни этого человека.
Закуриваю вторую самокрутку, а в голове снова и снова повторяются астафьевские слова: «Где-то гремит война». Да, без одного дня уже два года как идёт спецоперация, с той же стороны, с самых первых суток – тотальная, ожесточённая война. За два года были Гостомель, Мариуполь, Попасная, Рубежное, Северодонецк, Лисичанск, Бахмут, Авдеевка… Были Изюм и Херсон…
– Братишка, а есть сигарета?
Оборачиваюсь – передо мной высокий парень в камуфляже.
– Самокрутки у меня. Пойдёт?
– Вообще отлично, – он улыбается. – Всё скурил. Сейчас пойду искать, где тут у них купить можно.
Пока роюсь в карманах, ищу портсигар, парень жадно и радостно глядит вокруг, и на лице его чистая улыбка – наверное, улыбается мирной жизни. Нахожу наконец портсигар, протягиваю самокрутку, и вдруг вспоминаю – а ведь уже двадцать третье!
– С праздником! – говорю ему.
Он сладко, во все меха затягивается, выпускает дым:
– Спасибо, братец! И тебя с праздником!
– Спасибо…
Я опускаю глаза. Кажется, что именно сейчас, сегодня – не мой праздник. Это ЕГО, ВОТ ЭТИХ МУЖИКОВ праздник. А мой остался где-то позади, в далёком прошлом. И вспоминаю, как сам, почти уж четверть века назад (как же давно это было!) с необыкновенной лёгкостью, казалось, почти невесомостью, ступал по асфальту сочинского перрона после липкой окопной грязи под Боташ-Юртом, радостно глядел на пальмы, стрелял у прохожих сигареты и был счастлив снова видеть вокзальную суету и в ней каждого встречного, жившего другой, мирной жизнью.
Докуриваю и возвращаюсь в вагон. В купе горит свет. Аккуратно раскладывает вещи парень в «мультикаме». Он военный. Наверное, кадровый. И, скорее всего, офицер. Это видно во всём – в армейской выправке, в основательных, выверенных, отточенных движениях, в которых нет ничего лишнего. Размещая свой рюкзак, он тихо, устало, но как-то очень уютно покряхтывает.
– Доброе утро!
– Доброе утро! – отвечает он и протягивает руку. – Значит, соседями будем.
– С праздником! – поздравляю его.
– А, точно! Спасибо, взаимно!
Знакомимся. Его зовут Константин. Он высокий, статный. Тёмно-русые волосы коротко стрижены, серо-голубые глаза в окоёме красных, воспаленных век глядят утомлённо. Во взгляде, несмотря на усталость, читается постоянная готовность к действию, цепкий, хладнокровный ум много повидавшего человека, а в озорном, лёгком прищуре видится часто присущее профессиональным военным отменное чувство юмора. На виске Константина бьётся жилка. Губы его поджаты, массивный подбородок придаёт его красивому лицу не воинственности, а выразительной мужественности.
– Оттуда? – спрашиваю я его.
– Так точно.
– Как… там..?
– Да как, – устало отвечает Константин, – работаем…
Сколько всего кроется за одним этим словом – одному Богу известно. Наверное, никакому человеку не под силу вместить в себя необъятность всего того, что стоит за одним этим словом по всей линии фронта. Сколько ежедневного, ежечасного, ежеминутного, запредельно тяжёлого труда до кровавых мозолей? Сколько опустошающей одури бессонных ночей, изматывающего ожидания броска вперёд или сидения под обстрелом и жужжанием над головой вражеских «птиц», забытья ближнего боя, в котором мир сужается до ближайшего изгиба траншеи, а время неровно отсчитывается сухим автоматным треском и хрясканьем раскрываемого кровоостанавливающего жгута. Сколько за этим словом неимоверных усилий, от которых, кажется, вот-вот лопнут жилы и разорвётся сердце, остро клокочущее у самого горла? Сколько смиренных молитв и самых яростных проклятий? Какая великая и загадочная сила таится в самоотречении, когда приходит понимание, что поставленная задача – это, скорее всего, билет в один конец? Сколько кроется мучений, страданий и крови за одним этим обычным словом?..
За ранним завтраком, как часто случается в поездах, пьём коньяк и разговариваем о всяком. Разговор с самого начала получается без неуклюжих заминок, неловких слов о погоде, как бывает средь незнакомых людей, оттого и выходит искренним и душевным. Лишь о войне Константин рассказывает обще и неохотно. Говорит, что всей бы нашей пехотушке, каждому бойцу, кто сейчас воюет в окопах под Работино, будь его воля, дал бы по «Мужику» (Ордену Мужества). Слово «пехотушка» звучит у Константина напевно, любовно – и в этом чувствуется его отношение к солдату. Название села – Работино – Константин произносит с непривычным ударением на последний слог. А у меня сразу появляется ассоциация с другим селом – Бородино. Спросить, насколько верна моя ассоциация, я отчего-то не решаюсь…
Константин совершенно не пьянеет, только жилка на виске бьётся заметнее. Он не спал всю ночь – добирался до Ростова с фронта. Константину дали отпуск на трое суток, плюс дорога – он едет крестить свою маленькую дочечку. «Дочечка» – именно так и называет её Константин. И глаза, и лицо его сияют – видно, как бесконечно Константин любит свою дочь.
– В Телеграме только и вижу, как она растёт. Когда по видео звоню, тянет ручки к телефону, хочет обнять папку. А папка, балбес, залез в телефон, и почему-то никак не хочет из него вылазить. У жены, вижу, глаза от слёз блестят, да я и сам едва сдерживаюсь, – говорит он и замолкает. Плотно сжимает губы и долго глядит в окно.
– Дома, поди, уж часы считают? – выждав, спрашиваю я.
– Нет.
– Почему???
– А я никому из вышестоящего начальства не доложил-с, – Константин поднимает вверх указательный палец и хитро улыбается, – ни жене, ни родителям, ни тёще. Всё разрешилось буквально в последний момент. Будет сюрприз. Да и дочечке подарок в такой-то день.
Он рассказывает о своей жизни – а я чувствую, как моё сердце согревается от радостных, таких по-домашнему тёплых чудес, которые, каждый раз возвращаясь с войны, устраивает Константин. Я чувствую лад и любовь, живущие в его семье, и с каждым новым, сказанным им словом, стремительно растёт во мне сердечное чувство к этому человеку.
Отправляясь в первую свою командировку, в Сирию, Константин придумал для родителей легенду – дескать, едет надолго на остров Котельный. Там только спецсвязь – то есть звонков оттуда не будет. На расспросы «а что там? а для чего?» – ответил коротко – «Батя, извини, не могу сказать. Сам понимаешь, государственная тайна…». И с каждой новой командировкой легенда не менялась. Также было и со спецоперацией. Сознавая, к чему всё идёт, Константин предусмотрительно, за месяц, позвонил родителям и сказал, что снова отбывает на остров Котельный. Тоже самое рассказано было и тёще. Знала только жена. Сколько сберёг своим обманом Константин здоровья родителям и тёще за всё время и чего ему самому это стоило?
Как часто звучит у него – «чтобы не волновались родители, не огорчалась жена, чтобы не переживала тёща». Тёщу он с большим уважением и любовью называет – «Гвардии тёща». Я с радостью вижу, что нет в нём и намёка на то нелепое, нередко встречаемое чувство, когда тёща видится врагом всего человечества. Не волновать, не расстраивать родных Константин старается даже в мелочах. Я с удивлением и улыбкой слушаю его рассказ, как он бросал курить. Константин, выдержав паузу в три месяца, удостоверившись в том, что привычка окончательно побеждена – лишь тогда рассказал родителям, что бросил. А потом – новая командировка в Сирию, «серьёзный замес», почти трое суток без сна… И когда он уже буквально падал от усталости, когда близкие разрывы равнодушно казались какими-то далёкими и ненастоящими – закурил, чтобы хоть как-то взбодриться. Так сигареты снова появились в жизни Константина. Вернувшись, он, побывавший во многих передрягах капитан-разведчик, дабы не расстраивать родителей – курил украдкой, как в школьные годы. В кармане всегда имелась мятная жвачка, а в тайном месте – сорванная веточка, переломленная напополам. Ею он зажимал фильтр сигареты и курил так, чтобы запах табака не оставался на пальцах…
О том, где был Константин, родители узнали недавно. Так вышло, что получив повышение и назначение в новую часть, домой на побывку он приезжал вместе со всей, купленной им самим амуницией – огромным баулом и потёртым бронежилетом с выцветшей Георгиевской ленточкой. И батю, как его называет Константин, мгновенно ожгла догадка:
– Я так понимаю, ты был не на острове?..
Теперь родители знают о командировках и боевых наградах. Но о том, что их сын сейчас едет домой, едет к ним, к дочечке, жене и тёще – не знают.
Две бутылки коньяка, или «двойной боекомплект», как называет их Константин, опустели и надёжно спрятаны им в непрозрачный пакет.
– Ибо распивать крепкие спиртные напитки в поездах – запрещено! – снова поднимает вверх указательный палец Константин и улыбается. – А раз запрещено, то ничего и не было. Тем более, что подтверждения данного предосудительного факта средствами объективного контроля не зафиксировано.
Я смеюсь. И всё больше проникаюсь уважением и крепким, братским чувством к этому человеку.
– Ты меня извини, но я отобьюсь, – говорит Константин. – Всю ночь не спал, да и до этого «немец» не давал припухать особо.
– Да, конечно, спи.
Константин с удовольствием растягивается на полке, глядит какое-то время в телефон. Я нечаянно замечаю – он смотрит фотографии дочечки. Но скоро Константин прячет телефон и почти мгновенно засыпает крепким и праведным сном человека, долго и обстоятельно делавшего нужное, важное дело.
Смотрю в окно – белым-бело. Здесь уж лежит снег. Позади остались скифские курганы и степи, русской сохой и неисчислимым трудом превращенные в поля. Всё реже и реже встречаются турлучные мазанки. И чаще – избы с кружевными, сказочными наличниками и резными, приветливыми крылечками. Осанистые деревянные дома на основательных каменных подклётах горделиво глядят ажурными светёлками. Само время, кажется, бессильно снимает здесь шляпу перед красотой и широтой русского духа, воплощёнными искусными руками. Мимо величаво и неспешно проплывает Тысячелетняя Русь. Краса этой земли, её материнская ласка, радушие и богатства, былинные герои, страницы славных и горьких времен её летописи – всё в названиях тихих деревушек и маленьких станций: Сестрёнка, Остролучье, Богоявленск, Александро-Невская, Берёзки, Дрязги, Суворовка, Любинка.