А Пушкин!.. Разве он беднее Шекспира или Гёте?..
– Но всё это вопреки деспотической власти, – скажут мне демократические люди, вожделенно смотрящие на западную свободу… Почему только вопреки?..
Ещё и потому, что тютчевское безмолвствование, безмолвие, это кроме всего прочего, всякого «вопреки», ещё и разговор с Богом… Каким бы вы его себе не представляли. Да и без «вопреки» мало что рождается, чаще гниём, как сытая плесень…
И вот, следом за Карамзиным, Тютчевым, Пушкиным явилась эта самая тёмная достоевщина, предрёкшая европейскому миру его катастрофу; и русскому – тоже, если он слепо, бездумно, подражательно потянется за европейским. Не стану надёргивать все его предсказания… Но думаю, что Европа сегодня запрещает своему европейскому сознанию Достоевского по той же причине, по которой не удостоила Нобелевской премии английского писателя-философа Олдоса Хаксли, хотя думающая общественность Англии и Америки семь раз номинировала его на Нобелевскую премию. Но не дали…
Советского Иосифа Бродского, никому в мире неизвестного, кроме кучки русскоговорящих евреев, и десятка вычурных интеллектуалов, удостоили. А титана англо-американской литературы – нет… Почему так?..
Да и между Достоевским и Пелевиным, с его проклятием достоевщине и русскому человеку, стоит ещё одна фигура – поэта-символиста А.А. Блока, с русским обращением к европейцам – из тёмной достоевщины: «Нам внятно всё – и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений…»
И ведь германский гений оказался действительно сумрачным, даже жутко мрачным… Это показал гитлеровский нацизм, с его концлагерями, печами, газовыми камерами, явившийся в Европе, в Германии и стоивший той же Европе и особенно – России (10 миллионов Европе и 27 – России) человеческих жизней, не доживших свои земные сроки. И ведь в германо-гитлеровском нацизме участвовали не только немецкие лавочники, завсегдатаи пивных и мясники, но и учёные люди!.. участвовала мысль Ницше, гений Гегеля, музыка Вагнера…
И у Блока, очень чувствительного к незримым явления бытия, к тому, что называется «предчувствие» мы читаем:
Миллионы – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,
С раскосыми и жадными очами!
И в 1941 от Европы пошли… пришли… и ушли обратно… Но, увы! – нас русских и тех, кто около русских по территории, по языку, по духу, по чувству, по отношению к бытию, по определению в нём безобразного и прекрасного, после той Войны – уже не «тьмы и тьмы». Нас сильно урезали за ту Страшную Войну, урезали в самом лучшем физическом генофонде, особенно в мужском, урезали по цели сегодняшних нацистов Украины, выраженной в словах к народу ДНР: «Земля та нам нужна, а люди те нам не нужны…». И нас продолжают урезать… пойдя на Россию со стороны Украины – русской окраины, и всё по тому же замыслу: «Земля та нам нужна… (нефть и газ нужны), а люди – нет…». Потому что ничего нового в этом подлом цивилизованном мире нет, пока нет… И в сегодняшней Палестине – всё то же. Палестинская земля всем нужна… Газ, что находится в секторе Газа – нужен, а люди – нет!..
И писатель Пелевин, мне кажется, поторопился проклясть только тёмную достоевщину русских: «Будь проклята темная достоевщина, связавшая русского человека по рукам и ногам. И будь проклят русский человек, только ее одну и видящий вокруг».
Но Пелевин проклял, заложил проклятие в публичное слово, а другие подхватили… Вспомню опять моего оппонента, студента Института культуры (пусть уж он меня простит). Но «взглянув в окно» на происходящий за ним ад (надо полагать, русский), он легко присоединяет себя к проклятию Пелевина… Ту же мысль о тёмной достоевщине я слышал и от Анатолия Чубайса, известного в России «реформатора». Скорее всего, он тоже подхватил эту мысль от Пелевина или через третьи руки, как мы подхватываем сегодня все вирусы…
И Анатолий Чубайс (поймав вирус) тоже заявил, что ненавидит Достоевского за его философию страдания: «пострадать хочу». «Я не хочу страданья, хватит с людей страданья» – примерно так говорил А. Чубайс, видимо прочитав тогда модного Пелевина.
«Я – за ужас в искусстве. Пусть перед его искажённым лицом стоит человечество, видя себя в своём зеркале «завтра» кровавом».
Эти строки сложились во мне летом 1980, когда вышел из дверей КГБ, охваченный вихрем чувств, мыслей… Нет, я вовсе не к тому, что меня гнобили, что всё и все тогда были под КГБ… Да, условия той беседы были неравные… «Не на равных играют с волками егеря…». Но та наша трех-четырёхчасовая «беседа» была для меня интереснее, полезнее, чем мои беседы с писателями того же времени. И дело тут не в «тёмной достоевщине», «скрутившей русского человека по рукам и ногам» (кстати, коммунистическая идеология Достоевского не жаловала, хотя и не запрещала), а скорее – в страхе писателей: что их не напечатают, запретят, оставят без гонораров, без важного звания – писатель!.. Отсюда и скукоженность, сьёженность, улиточность мысли, суждений… «Трус не играет в хоккей», хотя первичная фраза звучала: «Трус в карты не играет». А уж из карт она перешла в хоккей. Но во что бы вы ни играли, – имея в душе страх, вы проиграете. И гораздо глубже, чем в деньгах или в шайбах…
А фраза: «Я за ужас в искусстве…» – сложилась во мне тогда потому, что считал и сегодня считаю, что человеку и человечеству легче, безболезненнее переживать, сострадать трагедиям в искусстве, чем вживую… Вживую – сегодня, когда это пишу, взорванная, разбомбленная в палестинском анклаве больница-госпиталь – под обломками, под руинами цивилизованного мира сразу 400!.. человеческих жизней! А страданий, страданий!.. Но самое страшное, что никто уже это не чувствует, кроме тех, что под завалами… А тем, которые около, уже не до доброго чувства сострадания. Там отчаянье и взаимная ненависть, которая разливается по Земле очередным пожаром массового безумия…
А литературные и театральные драмы и трагедии, «ужас в искусствах», катарсис (очищение) через искусство люди испоганили, заменив чувствительный ужас драм и трагедий бесчувственными, бессмысленными «ужастиками» и потоками развлекательной телевизионно-киношной крови… И всех в этом превзошла американская «культура». И я не могу то, что видел, то, что мне как «массовому зрителю» со стороны их Голливуда навязывают, показывают, чем меня напитывают, пропитывают, написать американская «культура» без кавычек, потому что всё, что «массово» валится на нас оттуда, никак не соотносится с пониманием Культуры, как поклонение Свету. Где Ур – это корень света – древнейший символ, данный человечеству задолго до английского герба и США. И этот Ур – корень света – мы находим в таких названиях, как Урарту, Урал, и в том, как произносили ещё наши тёмные бабушки и дедушки имя страны – «Расея», что вполне можно толковать как «сеющая свет»…
И «тёмная достоевщина» совершенно меркнет перед тем массовым затемнением, помутнением сознания, что выразилось хотя бы в том же массовом татуировании тел, охватившем народы мира, как стадо, клеймённое одним тавро. Что пришло, опять-таки, с Запада!.. Кто хозяин клейма? – хотелось бы знать?.. А хозяин у тавро, конечно же есть… Не может быть клеймённого стада без хозяина. И именно к таким стадам, к такой стадности, обращены эти строки:
Паситесь мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками, да бич.
И к символу Ра – корню света, можно прибавить ещё одно буквосочетание Ку, что входит в такие названия, как Якутск, Иркутск; и у северных народов считалось потерять своё «Ку» – потерять всё!.. И когда мы лжём и трусим, мы наши Ра и Ку теряем. А когда стоим в правде, на Правде, Ра сеем, наше Ку приобретаем, наращиваем… И кстати, русское «Ура-а!..» – тоже из этой азбуки, смысл которой – стоять за Свет и не пятиться…
Итак – худшее из состояний как для молодого, так и для старого писателя – это страх, трусость. Но сдержанность – это не трусость, сдержанность молодому писателю просто необходима, именно молодому, у которого всё кипит и готово тут же выплеснуться: «и пальцы просятся к перу, перо к бумаге. (…) паруса надулись ветра полны; Громада двинулась и рассекает волны. Плывёт. Куда ж нам плыть?..». Надо подумать, дать кипящей мысли отстояться, прежде чем выплёскивать, прежде чем кричать: я вижу, я знаю, куда нам плыть!.. Да и вид за нашим окном может резко измениться. А в России – особенно. Мы живём в северных широтах. Наш климат – резко континентальный. Да и что такое наша проклятая «тёмная достоевщина», связавшая русского человека: «Но более всего любовь к родному краю меня томила, мучила и жгла…». Это, что ли, в нас «тёмная достоевщина», которая в нашей интеллигенции сегодня уже еле теплится?.. И я что-то не очень понимаю ни писателя Пелевина, ни его последователей…
Развалив берлинскую стену, следом Советский Союз, смотаться в проломленную дыру раз-другой в Европу или Америку, посмотреть на яркость торговых реклам, обрядиться в сэконд-хенд (по-русски, в обноски) от одежды до мыслей, и проклясть всё русское, как тёмную достоевщину… А где свет-то?.. У кого?.. Откуда?.. Из Израиля, что ли? Куда, проклиная русскую «тёмную достоевщину» с лицом Путина, с лицом войны, устремились из России многие последователи Пелевина, тот же Анатолий Чубайс, возненавидевший Достоевского «за страдания». И рванули в рай на земле… А теперь – куда из рая? Где рай?.. Ах, да… в Америке?!
И тут пригласим к нашей беседе, уже упомянутого нами писателя Олдоса Хаксли, англичанина по рождению, а закончившего земное пребывание в Америке; то есть жившего, глядевшего в окно и думающего о бытии человеческом в самых ярких, светлых, материально благополучных, ухоженных странах… Приведу беседу двух персонажей из его книги «Остров», касающуюся школы – о цели и смысле образования, ведь нас в России тоже это сегодня волнует:
«– И каков же ваш критерий при оценке школы? – спросил Уилл.