За деревьями, за заборами тяжко грянулся, подняв пыль, крест. Открыто, не скрывая тоски, взвыли бабы, им ответили перепуганные детишки.
В глухом переулке пахло лебедой, кочевником, вялой крапивой. Даже бежать никуда не надо, подумал Марк, осторожно оглядываясь. Во весь переулок всего одно окошко выходит — стайка Загуровых. Свинья, что ли, будет за ним, за Марком, следить? Значит, здесь и надо исследовать. Ведь если правда в шкатулке?..
Его даже в пот бросило.
Он сразу увидел полустершийся алый кружок на чуть выгнутой крышке. Может, надавить пальцем? Никаких запоров не видно, замка нет, а сама шкатулка тяжелая, такая тяжелая, будто и впрямь чем-то таким набита.
Марк с испугом подумал: а вдруг в ней то, чего и видеть простому человеку не надо?
Жадно оглянувшись, он ткнул пальцем в полустершийся, но все еще алый кружок.
И застыл, похолодев.
Он так и продолжал держать тяжелую шкатулку в руке, но что-то не то с нею происходило: на глазах она стеклянела, становилась прозрачной, не выдавая никакого содержания, испарялась, как кусок льда...
Марк Шебутное потрясенно охнул.
Ох, его, смиренного бедняка, всегда беды ждут! Счастье не поймать. Видно, Господь пытал, подбрасывая ту шкатулку. А то, может, бес дразнит?..
Не знал ответа.
Спешил, не чуя под собой ног, не оглядываясь, не желая ни видеть, ни слышать толпы, стонов ее, слез и хохота.
Ох, не божие дело! — вздыхал на бегу. Всем воздастся!...
Глава VI. „ЧТО ДЕЛАТЬ, ИВАН? ЧТО ДЕЛАТЬ?..”
15 июля 1993 года
Сто лет прошло, хочу проснуться.
Сто лет...
В послании спящей красавицы что-то было.
Проснуться, вдохнуть чистый смолистый воздух, услышать ровный шум моря и леса, на крайний случай, негромкое журчание речной, текущей быстро воды...
Но его сто лет еще не прошли.
В сумрачно голубом небе не было ни облачка. Солнечные лучи, прорываясь сквозь узкие щели рассохшейся крыши, аккуратно резали воздух, раззолачивали невесомую пыль. В последний раз сено на этот сеновал загружали, наверное, еще во времена Бондаря, о котором до вчерашнего дня Шурик никогда и не слышал. Пересохшее тряпье, растерзанные временем книги, неопределенные железяки, несомненно подобранные на свалке. Остро пахло пылью, прелыми вениками, далеко за городом погромыхивала сухая гроза, но в целом Шурик устроился удобно: под ним потрескивал, как горящий порох, иссохший, мумифицированный временем чекистский кожан, в котором, возможно, ходил по Т. все тот же Бондарь.
Прильнув к узкой щели, Шурик нс спускал глаз с запущенного двора Ивана Лигуши.
Впрямь запущенный двор.
Все заросло лебедой и крапивой, о существовании собачьей будки можно было лишь догадываться по ржавой провисшей проволоке, с которой свисала железная цепь. Не пересекали лебеду собачьи тропки, не сидели на заборах коты. Даже суетливые воробьи осаждали лишь ту часть березы, что нависала над улицей, — во двор ни один воробей не залетал.
В комнате гнезда осиные, паутину шевелит воздухом... А спит бывший бульдозерист на кухне... Если вообще спит...
Думая так, Шурик не испытывал к Лигуше никакого сочувствия.
Черт с ним!
Окажись Лигуша спящей красавицей, это было бы хорошо... Я бы разбудил красавицу поцелуем... Но Лигуша был разомлюй, человек рыхлый и неудачливый. Он любил выпить и при этом нес всякую чепуху. Это из-за его бредовых фантазий Шурик лежал на пыльном сеновале, вместо того, чтобы подставлять спину солнцу где-нибудь на Обском море.
Спит на кухне, подумал он, жарит рыбу там же на кухне, и ест, и умывается, с чванливым, все понимающим видом листает случайные, подобранные на свалках книги. На свалках и Менделя найти можно, и Мичурина, и этого Кара с его вороньим чтивом... Живет на кухне, проводит время на кухне, ничего, похоже, кроме кухни не знает, а тем временем его просторную комнату заняли осы...
Дешевле,чем у нас, только в раю, но у нас выбор круче.
Пыль.
Духота.
Предгрозовое тяжкое небо, еще голубое, но тронутое, тронутое изнутри грозной фиолетовой чернью...
— Барон! Барон!..
Все вечно, философски подумал Шурик. Ничто не исчезает, ничто не пропадает никуда, просто перетекает одно в другое. Не попади я, например, в армию, я бы сел. От скуки бы сел... Не смог бы я в кафе просиживать молчком, как эти тинейджеры. И провожать в Парагвай усатого Сашка мне тоже быстро бы надоело...
Шурик вздохнул.
Не попади я в руки сержанта Инфантьева, я бы и в армии сел. А севши, мог бы и с Соловьем задружить. С Костей-Пузой, усмехнулся он. На пару с ним мы бы и Роальда обвели вокруг пальца. Не помогли бы Роальду серые холодные на вылет глаза. Мир здорово меняется от того, смотришь ты на него с тюремного топчана или с какого-нибудь душного сеновала...
Впрочем, сказал себе Шурик, про Роальда не надо. Роальда даже Лигуша провел. Он, в общем, не такой уж и дурак, этот Лигуша. Официант, к примеру, бумажник сразу вернул, спросил только: „Лигуша?.." Я, собственно, и на сеновале сижу по инициативе Лигуши...
„Видел сеновал? — грубо спросил Роальд, когда Врач передал трубку Шурику. И так же грубо добавил: — Только не спрашивай, в чьем дворе. Знаю я твои штучки. И не называй меня кукушонком."
„Да, мой кукушонок!" — послушно ввернул Шурик.
Роальд засопел:
„Сеновал уже проверяли. Неважно, кто... Я сказал — проверяли, значит, проверяли. Там хреновина разная, ничего интересного, одно дерьмо, тебе к этому не привыкать. Устроишь засаду на сеновале, да так, чтобы тебя птичка не унюхала, и чтобы Лигуша о твоем существовании не заподозрил. Учти, глаз у него острый, чутье есть. Он, может, и разомлюй, но не чихать, не вздыхать, не кашлять в его присутствии! Превратись в глаза и уши, никаких других органов!"
„Ага, никаких..."
„Никаких! — повторил Роальд. — Заткнись и забудь! Помни одно: ты на сеновале Лигуши, а на дворе пятнадцатое!"
„Вот так весь день лежать?"
„Вот так весь день."
„А если он из дому не выйдет?"
„Лежи."
„А если он наоборот прямо с утра уйдет из дому? Отправится, скажем, пиво пить? У него приятель в Парагвай уезжает, да и кордон рядом. С духами...11
„Хоть с мутантами! — отрезал Роальд. — Твое дело лежать на сеновале и следить за Лигушей. Никуда он не пойдет, не до прогулок ему сегодня. Ну, а если соберется, — все же добавил он, — действуй по усмотрению.“
„Роальд! В Т. каждый второй готов убить Лигушу. Просто так, за вредность врожденную. Если впрямь за него примутся?.."
„Действуй по усмотрению."
„Ясно, мой кукушонок!"
Нашедших шестого июля черный дипломат из тисненной кожи в районе Погодинской, просим в дипломат не заглядывать. Лучше позвонить по указанному телефону, чем потом всю жизнь прятаться в Бишкеке или в какой другой Уганде.
Лигуша поднялся в семь утра.
Плечистый, рыхлый, с трясущимся выпуклым животом, туго обтянутым резинкой широчайших тренировочных брюк, не разомлюй, человек-гора, он босиком и без майки вышел на высокое крыльцо. В правой руке он держал бутылку. Пиво местное, мерзкое. Присев на верхнюю ступеньку, Лигуша хлебнул прямо из горлышка, а потом запустил бутылку в заросли лебеды, где тут же раздался звон. Наверное, там не одна бутылка валялось.
Проведя минут десять в полном бездействии, Лигуша поднялся. Выбрав из поленницы несколько поленьев, вернулся в дом. Минут через пять уютно потянуло смолистым дымом.
То, что Лигуша затопил печь, Шурику понравилось. Не каждый летом топит печь, все стараются на дровах экономить. А Лигуша затопил. Правда, помои при этом, вместе с рыбьими потрохами, он выплеснул прямо под сеновал. Теперь внизу занудно жужжали мухи.
Всем, кто осмелится захоронить в землю тело Гения Революции: расстреляю!
Грозное предупреждение.
В газете даже адрес был указан. Ленинское.
Наверное, крепкий мужик, подумал Шурик о писавшем. Ноги кривые, обтянуты кавалерийскими сапогами, черные шаровары с алыми лампасами, гимнастерка, понятно, и буденновские усы... Ну, и трехлинейка на стене... Вдарит из винта, вот и нет покушающихся на Гения Революции...
Обрез, вспомнил Шурик.
Почему Костя-Пуза решил избавиться от обреза? Почему избавился только сейчас? Собрался бежать из Т.? Или уже бежал? Или создавал видимость?..
Сколько вообще обрезов припрятано по тайникам?..
Шурик вздохнул.
Все дело в гормонах. Когда гормоны играют, руки сами тянутся к оружию. Когда вся страна захвачена игрой гормонов, неважно, естественной или спровоцированной, не стоит думать, что припрятанные на черный день обрезы так и будут лежать в погребах и в подпольях...
Осторожно свернув крышку термоса, Шарик сделал глоток кофе.
Сейчас бы упасть на траву, подумал он. На берегу реки или озера...
Сейчас бы упасть на траву, раскинуть руки, подставить грудь солнцу, вдохнуть запах травы, дышать сладким озоном... Или плюнуть на все и налечь на пиво... Пиво — друг. Оно не выскочит из-за угла, не замахнется на тебя топором. Оно не пальнет из обреза и не приревнует к случайной женщине. Оно не отделает тебя до смерти подарочным хрустальным рогом и не подпалит твой дом только потому, что считает тебя идиотом...
Конечно, наши цены выше разумных, но все же они ниже, чем рыночные.
Шурик внимательно изучил-двор и домик Лигуши.
Таких дворов и таких домиков в Т. десятки тысяч. Правда, нс все дворы так запущены и не в каждом домике висят под потолком осиные гнезда.
Шурика передернуло.
Черт возьми, вполне может быть, что именно сейчас в одном из таких домиков спокойно почивает и Костя-Пуза... Лежит себе на диване, безмятежно покуривает... А потом пойдет и застрелит кого-нибудь...