— Чего? — тупо заинтересовался Лигуша.
— Свободы! — злобно выкрикнула Анечка.
Они заговорили враз, перебивая друг друга.
Лигуша сипел, Анечка то повышала, то понижала голос, переходя от ненависти к нежности, от нежности к злобе.
Не десять лет, пожизненное получишь! Анечка не жалела лет для Лигуши, а бывший бульдозерист чванливо тянул: за рог? за хрустальный? Анечка с ненавистью подтверждала: за рог! за хрустальный! я его не украла, на трудовые копейки взят! Лигуша чванливо поддакивал: видишь, рог! я не в Парагвай еду.
— Семь лет! — с ужасом и ненавистью выкрикнула Анечка. — Зачем тебе старуха? Ты врешь!
Шурик ничего не понимал.
При этом он чувствовал не без ревности — у Роальда этой проблемы нет. Как всегда, Роальд знал больше, чем говорил. Не зря ведь прикатил в Т. Тут не в гонораре дело, подумал Шурик. Не поехал бы Роальд в Т. ради тривиального гонорара, не захватил бы ради этого табельное оружие.
Странный на крылечке шел разговор.
Кажется, Лигуша куда-то собрался, и надолго. Кажется, Анечку это не устраивало. Семь лет не казались ей малым сроком.
И в самом деле, семь лет, подумал Шурик. Анечке не позавидуешь. Через семь лет она моложе не станет, да и неизвестно, вернется ли бывший бульдозерист? Памяти в тебе, что у воробья, не забывала напоминать Анечка. Сколько раз плитку включенной оставлял!
Не без раздражения Шурик вдруг осознал, что ни Лигуша, ни Анечка ни разу не упомянули ни одного конкретного географического пункта. Где можно проваландаться в нашей стране семь лет? Не в Крыму же, не на Памире. Парагвай, который был упомянут, несомненно являлся единственной страной, в которую Лигуша не собирался. Собственно, и Парагвай, похоже, Лигушу не пугал, но, судя по случайной обмолвке, это была-единственная страна, в которую бывший бульдозерист точно не собирался. И угроза Анечки запереть его на все десять лет, и не где-нибудь; а в одном из отечественных ИТЛ, бывшего бульдозериста тоже не пугала. Здесь не тюрьма? — сипел он. Заборы, ворота, изгороди, кюветы, ни пьяный, ни трезвый — не пройдешь и метра, чтобы не наткнуться на забор. Один пьет, другой ворует, третий ищет потерянное. А заодно и второй и третий пьют! Лигуша сипел столь чванливо, что получалось: сам он как бы над этим миром, это не он, а кто-то другой огибает вечерами заборы и кюветы, возвращаясь из кафе, это не он, а кто-то другой обнес свой домишко тесовым забором. Подумаешь, семь лет! — сипел он. Другие подольше ждали.
Лигуша чванливо хохотнул.
Приквакивая с придыханьем, он колыхался, как человек-гора, подвергшийся внезапному землетрясению. Голый рыхлый живот подрагивал, как бурдюк, каждый вечер наливающийся плохим пивом.
Коротким движением Анечка приткнула нож к голому животу Лигуши.
— Она убьет его! — шепнул Шурик.
— Заткнись! — Роальд даже не обернулся. — Возьми его на прицел.
— Его?..
Роальд не ответил. Он следил за каждым движением Лигуши, он старался расслышать каждое его слово.
Сейчас Лигуша дернется и Анечка вонзит в него нож!
Никогда Шурик не чувствовал себя так погано. Он задыхался. Когда пьяные тинейджеры загнали его в тупик между машинами и стеной универмага, он мысли не допускал, что не отобьется. Не искалечить бы лишь придурков. Даже когда Соловей катал его в картофельной ботве, он, в общем, был уверен, выручат. Но целиться в сиплого Лигушу, к животу которого и так приставлен нож?..
Он перевел прицел на тонкую напрягшуюся руку Анечки и сразу понял: выстрелить в Анечку он не сможет.
— Держи Лигушу на прицеле! — прошипел Роальд.
Шурик ничего не понимал.
Добить бывшего бульдозериста, когда его пырнут ножом?..
Шурика пробило потом, он засопел, укладывая руку с пистолетом на балку. Гром грохотал где-то рядом. Мерзкая работенка. Лерка права. Мы работаем на помойке. Сеновал душил духотой. Прокаленная солнцем крыша дышала жаром. Однажды я не выстрелю, не захочу, не смогу нажать курок, тогда выстрелят в меня. По другому не бывает.
Держа Лигушу на прицеле, Шурик увидел, как по его голому рыхлому животу скользнула темная струйка крови.
Накололся, скот.
Анечка охнула и выронила нож.
Опустившись на ступеньку, она заплакала.
Медленно, очень медленно, тупо, но настороженно скашивая на Анечку глаза, Лигуша поднялся. Воистину человек-гора, потрясенный катастрофическим землетрясением.
— Семь лет... — сквозь слезы выдавила Анечка. — Зачем тебе старуха?.. Я же вижу, ты все врешь...
Лигуша воровато оглянулся на калитку.
Воробьи снова галдели в ветках на той стороне березы, что нависала над улицей, но сама улица была пуста. Узкая, как туннель, сжатая стволами мощных берез, улица томительно ожидала грозовых взрывов, ливня, обивающего листву. В пустом и печальном небе, изнутри налитом мрачной фиолетовой чернью, не было ни птицы, ни самолета. Никто бы не услышал Анечку, решись она закричать.
— Барон! Барон!..
Странно пригнувшись, коснувшись рукой ступеньки, неожиданно легко для своего большого веса, огромный рыхлый Лигуша подхватил оброненный Анечкой нож. Он пришелся бывшему бульдозеристу точно по руке, лег в его ладонь, как влитый. Даже и замахиваться Лигуша не стал. Полуослепленный близкой вспышкой молнии Шурик ясно видел: узкое лезвие без замаха пошло на Анечку.
Сейчас Роальд выстрелит, подумал Шурик.
Но Роальд медлил, а лезвие ножа шло на Анечку, даже не пытающуюся уклониться от удара. Да и видно было, уклониться Анечка не успеет.
Тогда Шурик выстрелил.
Глава VII. БАНЬКА ПО ЧЕРНОМУ
16 июля 1993 года
— Берешь частника? До Города? — хмуро удивился Шурик.
— Каждый платит за себя.
— Кто еще?
— Врач.
Шурик и Роальд стояли под поблескивающей от солнца витриной „Русской рыбы“. За темным бронированным стеклом медлительно дрейфовали смутные тени, в вихре серебристых пузырьков колебались водоросли.
Изумленно приоткрыв рот, всматривался в таинственный подводный мир тощий таджик в пестром халате. Может, тот, которого выдернули позавчера на веревку из заброшенного шурфа. Может, это он, ломая в себе мусульманина, сердобольно вязал Барона веревкой. Теперь, наконец, увидит: в Сибири и русская рыба есть.
— Петрушит, максимка! — одобрительно кивнул владелец „девятки“, взявшийся подбросить Роальда и компанию до Города. Плечистый, уверенный, наевший толстый, как у Барона, загривок, он все присматривался к хмурому Шурику, пытался понять, что за пассажиры ему достались. — Слышали, с Лигушой что приключилось? В собственных штанах сгорел, один пепел остался, да и тот ветром развеяло.
— Ну? — без особого интереса отозвался Роальд.
— Точно! На всех углах говорят! — водило перекрестился. Здоровенный, уверенный, он с любовью протирал ветошью фары. — Говорят, его милиция обложила, сбежать куда-то хотел. Может, в Парагвай... А чего мешать человеку? Собрался бежать, пусть бежит. Для чего за свободу боролись? — водило усмехнулся. — Я, например, так считаю. Пусть все бездельники бегут, зачем они нам? Пусть проблемы не у нас будут... — водило высоко поднял белесые брови, для убедительности. — А то каждому помоги, каждому пособи, вот Народ и перестает работать... Считай, удача, что этого Лигушу шваркнуло молнией. Он тут всем надоел.
— Заткнись, — попросил Шурик.
Духота, таджик, тоска, русская рыба...
Когда последний раз было так жарко? В году семьдесят третьем?.. Как я пробился из семьдесят третьего аж в девяносто третий?..
Он вспомнил Анечку. *
Семь лет! Правильно возмущалась.
За семь лет человеческий организм полностью меняет все клетки. Кроме той, в которую посажен, хмуро фыркнул Шурик. Через семь лет мы уже нс те, через семь лет мы уже совсем другие, чаше всего слишком уж постаревшие существа...
Почему мне так дерьмово?
Потому, сказал себе Шурик, что я стрелял в человека. Неважно, что обе пули вошли в ступеньки крыльца, а Лигушу, похоже, сожгло молнией. Даже неважно, если все там происходило совсем не так, даже если Лигуша, как утверждает Врач, и не человек вовсе был, и не могли мы ему нанести никакого вреда, все равно, что бы там ни утверждал Врач, я стрелял в человека. Я держал его на прицеле и нажимал на курок.
Шурика передернуло.
...В свете сухих молний, вспомнил он, фиолетовых, вдруг раскаляющихся до бела, лопающихся, как гранаты, на ступеньках крыльца перед потрясенной, в отчаянии закусившей кулачки Анечкой, валялись заношенные широченные штаны Лигуши.
— Ушел... — непонимающе повторяла Анечка. — Семь лет... Я не верила...
Даже Роальд обалдел.
Он ждал чего-то подобного, но откровенно обалдел:
— Даже в морг нечего тащить... Один пепел...
Отобрав подробную объяснительную, начальник местного УВД посоветовал Роальду незамедлительно уехать. Гроза грозой. Все же от человека горстка пепла осталась. Он, начальник УВД, никакой такой хреновины не потерпит. Имелись в виду туманные рассуждения Врача о природе самовозгорания. И свидетельницу Кошкину он официально предупреждает: никакой трепотни. Об исчезновении Лигуши болтать не надо. Исчез. Бывает. Он и раньше так исчезал. Уедет в Город, а там память вдруг подвела. Отыщется. А брюки, пепел, это я называю хреновиной. Начальник УВД энергично не желал понять ни Врача, ни Роальда. Не вижу, какое тут затевать дело. Привиделся вам Лигуша. Всем троим привиделся. Он и не на такое способен, пьет, наверное, в Городе. Подождем недельку-другую. Начальник УВД понимающе ухмыльнулся. Этот Лигуша сам явится. Если через семь лет, так это даже лучше. Правильно я понял, свидетельница Кошкина? И город отдохнет. Этот Лигуша всех заколебал. То в ^орг, то под КАМАЗ. Одна морока.
Но больше всего сознание Шурика отравляла та мысль, что Лигуша как-никак предугадал свою судьбу.
„Пятнадцатого меня убьют...“
Его и убили.
Шурик был полон сомнений.
Он стрелял в Лигушу, дважды стрелял... И Роальд успел выстрелить... А потом молния... Пойми теперь, что к чему...