его ! !
— Чем так меня разглядывать, — уже совсем добродушно заметил Алик, — подыскал бы какую-нибудь одежду. Ну, хоть тот костюм в шкафу, что ли.
Новый костюм, который Косяков купил месяц назад, дожидался праздничных дней. Деньги на него Вениамин копил полгода, но сейчас он безропотно прошел к шифоньеру и вытащил темно-серую в полоску пиджачную пару. Бог с ним, с костюмом. Затем последовало малоношеное белье, голубая сорочка с необтрепанными воротником и манжетами. Единственное, от чего Алик равнодушно отказался, так это от обуви. Приодевшись, он приобрел более цивилизованный вид и даже самолично ободрал с морды пару клоков шерсти, небрежно бросив их на пол. Квартира приобрела вид парикмахерской, в которой не убирали недели две.
— А теперь на кухню! — погнал друзей из комнаты Алик. — Сообразите что-нибудь на стол.
Оказавшись на кухне, Вениамин и Борис впервые с момента прихода в жуткую квартиру посмотрели друг на друга. „Ну что, убедился?" — спрашивал взгляд Косякова. „Влипли!" — читалось в глазах Бершадского.
— Чего застыли? — командовал Алик. — Картошку пожарьте на сливочном масле.
— Язву тебе в желудок! — прошептал начавший приходить в себя Борис. — И скипидару под хвост!
— Так отвалился хвост-то, — так же шепотом отвечал Косяков. — Видел там?.. У стола?..
Более подробному обмену мнениями помешал Алик. Он демонстративно вошел и уселся на табурет. Все остальные действия по приготовлению завтрака друзья провели молча и слаженно. Бершадский неумело почистил картошку, а Вениамин ее порезал и поджарил. Сливочного масла не нашлось, зато отыскалось свиное сало. После вчерашнего ужина остался хлеб, и совсем уже кстати в холодильнике завалялась селедка.
Начиналась новая жизнь, не имеющая ничего общего со старой. Эволюция продолжалась.
Недели две протянулись в бесконечных ссорах, придирках и недоразумениях. Вынужденное сожительство тяготило Косякова, рухнул привычный уклад и распорядок, и это раздражало неимоверно. Больше всего угнетало то, что Вениамин перестал чувствовать себя хозяином квартиры. Да и Алик меньше всего походил на случайного гостя, который после долгих неудобств всё-таки уберется и даст хозяину возможность передохнуть. Когда бы Вениамин ни возвращался с работы, он неизменно заставал Алика на диване с газетой. Да и занятия у Алика были странные.
Так, в самые первые дни совместного проживания Алик занялся опытами по созданию себе подобных. Отыскав остатки „Зоокумарина", он сутками начинял отравленным порошком творожную массу или сваренную на молоке пшенную кашу и раскладывал приманку во всевозможных углах. Мыши отравлялись десятками. Несмотря на все это, грызунов в квартире не убавлялось. Алик, очевидно, знал, как привлечь своих сородичей, иначе этот факт ничем нельзя было объяснить. При этом Алик довел до сведения Косякова, что он твердо намерен получить посредством „Зоокумарина" если и не полностью соответствующий ему экземпляр, то хотя бы разбудить мышиное сознание и тем самым вывести серое племя из подвалов. Но то ли ему никак не удавалось определить нужную пропорцию, то ли мыши попадались не те, результат оставался плачевным. Ежедневно со слезами на глазах Алик складывал в собственноручно склеенные коробочки мышиные трупики и Косяков брезгливо относил их на помойку. Правда, Алик настаивал на том, чтобы Вениамин почтительно предавал их земле, но здесь уже Косяков, не вдаваясь в дискуссии, делал, что хотел — на улицу Алик пока не выходил.
За неделю Алик изменился неузнаваемо. Теперь даже сам Косяков вряд ли признал бы в нем того ночного гостя, что поверг его в ужас при первой встрече. Шерсть окончательно облезла не только с морды, но и со всего тела.
Когти превратились в серые, но настоящие ногти. Обломались длинные топорщащиеся усы и теперь вместо них красовалась темная аккуратная щеточка под длинным, скорее человеческим, чем мышиным носом. Красавцем Алика назвать было трудно, но все же, несомненно, он приобрел более человечный облик.
Неожиданным сочувствием к стремительно эволюционирующему существу проникся Бершадский. Как ни странно, но после долгого совместного разговора на кухне он принял в судьбе мутанта самое живое участие. Попытки Алика философствовать приводили Бориса в дикий восторг. Редкий вечер он не посещал косяковской квартиры, и Алик всегда был искренне рад его приходу, чего не скажешь о Вениамине. Борис заявлялся подвыпившим и частенько притаскивал бутылку с собой. В такие минуты Алик даже жертвовал телевизором, который он готов был смотреть с утра и до поздней ночи. Обычно они уединялись с Бершадским на кухне и вели долгие задушевные разговоры. Сам Косяков их компании избегал, хотя Борис настойчиво пытался заполучить еще одного собеседника.
— Разве ты не понимаешь, — удивлялся Бершадский, — что это потрясающий случай? Мыслящая мышь. Homo mus. Sapiens mus. Да называй, как угодно, я в латыни не силен, зато уверен, что любой профессор полжизни готов отдать, лишь бы пообщаться с Аликом. А ты не понимаешь.
— И не хочу понимать, — упрямился Косяков, который теперь спал на одолженной у знакомых раскладушке, на диван денег наскрести не удавалось. — Пропади он пропадом, твой феномен! И нечего Алика приучать к портвейну, так ты его и курить научишь.
Беспокоился Вениамин не зря. Все труднее становилось дотянуть до зарплаты. Платили на службе скудно, а цены скакали, как бешеные. Алик же привередничал и требовал для стимуляции мысленного процесса то фруктов с базара, то парной говяжьей вырезки, то копченого сала. Выходной косяковский костюм от постоянного лежания на диване приобрел далеко не парадный вид. и Алик напоминал в нем бомжа, случайно забредшего в гости прямо со свалки.
Разглагольствованиям Вениамина Алик не препятствовал, но и спуска не давал. Квартира все больше приобретала нежилой вид. Вытащенные с полок книги неровными стопками загромождали подходы к окну, везде лежала пыль, немытая посуда с остатками киснущей пищи угрожала надломить кухонную раковину и рухнуть на пол, в плинтусах зияли прогрызенные мышами дыры, так как опыты по очеловечиванию грызунов продолжались.
В один из вечеров Косяков застал Алика в самом благодушном настроении. Вместо того, чтобы грубо отобрать у Вениамина пакет с продуктами и учинить очередной досмотр, Алик загадочно поманил Косякова, приглашая сразу же пройти в комнату. В углу Косяков увидел картонную коробку из-под обуви, а в коробке весело суетящуюся мышь.
— Не сдохла! — коротко заметил светящийся от счастья Алик и привалился к стене, пропуская Вениамина вперед. — Слопала черт знает сколько отравы и не сдохла. Наконец-то удалось!
Косяков присел на корточки перед коробкой. Мышь действительно имела самый жизнерадостный вид.
— И что же теперь будет? — осторожно поинтересовался он.
— Эволюция будет, — снисходительно пояснил Алик и тоже подошел к коробке. — Будет расти, развиваться, умнеть. Сегодня я с ним вместе целый день смотрел телевизор. Это, знаешь ли, очень стимулирует. К сожалению, это тоже самец, — Алик вздохнул. — Но ничего, вдвоем мы сможем продолжить нашу работу. Кстати, его зовут Вовик.
— Вовик, Алик... — Косяков резко поднялся; Хотелось коробку пнуть, но, покосившись на Алика, он предусмотрительно отошел в сторону. — Мне-то какое дело.
— А-а, — раздраженно отмахнулся Алик. — Темнота! Не забудь, завтра свежие яйца.
Все шло просто ужасно. Косяков убежал в ванную и, заперевшись, сидел там минут двадцать, переживая случившееся. Что же, теперь он двух мышей будет кормить, что ли? На работе дела обстояли все хуже и хуже. Ранее аккуратно содержавший себя Косяков приобрел вид неприбранный и неряшливый. Он похудел, стал реже бриться, рубашки пообтрепались. Все чаще он ловил на себе неодобрительные взгляды Инги Валентиновны.
— Что с вами, Вениамин Никитич, — время от времени спрашивала начальница, вызывая подчиненного на откровенность. — Может, что дома случилось? Вы не стесняйтесь, здесь все свои. Правда, девочки?
Олечка и Тамарочка при этом охотно отрывались от бумаг и с готовностью начинали сочувствовать холостяцкой неустроенности своего сослуживца.
— Хотите, я возьму над вам шефство? — кокетливо спрашивала смуглянка Тамарочка. — Приду в субботу и помогу убраться в квартире?
— Что вы, — побелевшими губами шептал Косяков и наклонял над столом голову так, что очки чудом удерживались на переносице.
— Я тоже могу помочь, — ревниво встревала в разговор тщательно заштукатуренная Олечка.
— О-ох! — только и находился Косяков, стремительно покидая служебную комнату, чтобы покурить на лестничной площадке.
Но это было еще не самое страшное. Самое страшное началось потом, когда по институту со скоростью президентского указа об очередной глупости распространилась весть о сокращении штатов.
Штаты сокращали постоянно. Их сокращали в одном месте, но они нарастали в другом. Как невозможно вылить воду из намертво запаянных сообщающихся сосудов, так невозможно сократить штаты в советских учреждениях. Но на этот раз все обстояло намного серьезнее.
Директора института в очередной раз вызвали в Москву, и возвратился он оттуда непривычно серьезным и озабоченным. На другой день последовало общее собрание. Из всех сделанных на нем сообщений Косяков твердо усвоил одно: правительство требует, министерство поддерживает, а институтское начальство неукоснительно собирается исполнять. Итак, грядет Великое Сокращение, и на сей раз не на бумаге. Неясным оставалось лишь, кто именно попадет в черный список, но на этот счет у Вениамина как раз сомнений не было.
После собрания в отделе информации развернулась бурная работа по переливанию из пустого в порожнее, но даже при этой никчемной деятельности Косяков оставался лишним. Сколько он ни бегал курьером по различным поручениям, сколько ни печатал никому ненужных сводок, все шло к закономерному концу. А тут еще Алик, да и совсем уж нежданно-негаданно свалившийся на голову Косякова Вовик.
Вовика Косяков возненавидел сразу и навсегда. Если бы Алик отлучился из квартиры хоть на пятнадцать минут, с Вовиком Вениамин покончил бы быстро и без раздумий, но в том-то и беда, что Алик сидел дома безвылазно, а при нем Косяков не мог решиться на задуманное злодейство.